Плюс

Имп Плюс был здесь.
И все же, в зеленом и золотом солнечном свете грядок водорослей и их стекловидного кожуха обрел мысль, что он становится каким-то другим местом. Поскольку он видел этот свой мозг с точек и сторон, что были снаружи его. Поэтому на секунду, что растянула ожог обваливаний в некогда известную другую боль, кроме этого жжения, гудевшего волнами по оси расстояния, он решил, что он во сне на Земле. Тот ему уже снился в нескольких местах до начала Операции ПС. Ему снилось, что он смотрит на то, что осталось; и когда он пытался сделать вдох, то легкого не было. Но этот сон тогда сделал его голый мозг освещенным, бесчешуйным образцом из фотообъектива. А вот то, что у него было здесь, отличалось.
Он упал к своему мозгу или прочь от него. Это изменило размер того. Он переходил от спице к спице своего взора, двигаясь вокруг мозга так, что, казалось, тот вращается. А больше всего тот был открыт для нахлывов люменов, Солнечных потоков следящих самородков, каждый настолько целиком точен, что изгибал дополнительный, завершающий Солнечный свет вдоль фланга его интенсивности, настолько затмевающе большей, чем интенсивность, что было это измерением, которое могло оказаться самой частотой.
Центр не спрашивал про отличия; Центр не спрашивал, испытывает ли Имп Плюс напряжение. Центр запрашивал показатели, и Имп Плюс позволял Слабому Эху ответить. Но Слабое Эхо не отвечало. И Имп Плюсу приходилось передавать показатели.
Но какие различия? Между Земным сном и тем, что было тут на орбите. Различия из более, чем сна.
Какие они были?
Имп Плюс информировал себя. Нахлыв ослепительных излучений направлялся через мозг, однако оставался. Это заставило море клеток нейроглии сиять до снега, укладывая всплески нейронного огня, нейротела, выстреливающие мысль, которую он видел, но мог лишь знать, что она была его. Имп Плюс вспоминал плоть в плотном луче фонарика. И здесь в четырех животах мозга Солнечный поток разбухал, так что животы касались и раздували свой свет в единственное наполнение. Но кроме желудочков — это были желудочки, животы — Имп Плюс обнаружил во всем белом калении еще и завитки расщелин и запечатанные берега трактов, как свет, наложенный на световое поле. Видел их, пока теперь увидел дальше фонтанирующую корону оптических излучений линию за линией. Но под ними, куда Имп Плюс во время своего предыдущего путешествия не был готов идти, он думал, что видит, где Солнечный поток свивается до пламенной железы.
Имп Плюс был готов видеть эти внутренности, содержащие Солнечное течение. Снаружи своего мозга он смотрел в него сквозь серо-янтарную плоть, сквозь зияющие окислы шафрановой цитоплазмы, сквозь окаленные платиной чехлы клейких клеток, до самого края той золотой железы пламени. Слой за слоем кишел теми овалами, каждый — клеточная энергостанция, каждый со своей тропой частиц, выдохнутых сквозь очищающие кровь шлюзы фермента. Скорее уж Имп Плюс пустит на эти овалы печеной картошки припасенное Слабым Эхом, и неточное, и (как он видел) сейчас угасающее слово митохондрия, как запах сквозь него, во въедливом нездоровом желании, что теперь всего лишь вспоминалось: или увидит чужой эллипсоид, питающий Земной огонь.
Хотя не так скоро, возможно. Поскольку Земной огонь далеко. И память не подготовлена.
Однако частота, что продолжала смешивать свой сигнал кустарника и колючек, пока пряди потрескивающего костра не распались, и он услышал сигнал.
Или увидел: поскольку Земной огонь был в ночи и в Мексике, в отличие от Солнечного потока, бегущего через мозг, и в отличие от малиновых вен, мерцающих жизнью в хвостах теней.
Или чуял запах: поскольку картофельные формы, что ни питали далекий огонь, ни питались, пахли так долгие годы.
Но по мере того, как они чернели до ротовых углей, сквозь них было видно: поскольку в середине долгой картофельной формы — картофелины? митохондрии! — было окно дневного света; и маленькая птица, черно-бело-серая с крапиной красного на боку и хвостом-ножницами в три раза больше ее тела, пронеслась над линией, болтавшейся между шестами на фоне плато неба: так что голос мог сказать слова о мешочке, свисавшем с темной линии: то было гнездо, свитое родственницей птицы с хвостом-ножницами, и обе птицы назывались мухоловки.
 
Слова были вслух. Голос тогда хотел сделать передышку в Операции ПС, сбежать из Калифорнии на пару дней и ночей. Голос был его, и он говорил. Окно машины с дневным светом сдвинулось, как бардачок с книжками калифорнийских спичек, в ночной костер, где пеклась не одна, а две картофельные формы.
Поскольку был другой голос. Он поступил не из Калифорнии. Он не смеялся и не был тем же, что прежде лежал в воде, и он был сухой, но не въедливый. Она тогда видела мухоловку с хвостом-ножницами из автомобильного окна. И сейчас ждала свою картофелину среди колючек и кустарника tierras templadas. [4] И этот голос сказал, что это хорошо — о, ей бы хотелось сбежать на Солнце.
Но Земля с костром отвернулась от Солнца. И голос с другой стороны костра с закрытыми глазами уплыл бы, а Операция ПС нет. Поэтому Имп Плюс склонился над землей и задвигался вокруг костра. Голос, ее, не говорил, — он пел: он услышал templado, не templadas и не tierras.
Имп Плюс достиг ее. Только он тогда еще не был Имп Плюсом. С началом Операции ПС он уже никогда не будет тем, кем был раньше, и, возможно, поэтому он двигался вокруг костра к голосу, который пел с закрытыми глазами.
Закончив, она их открыла. Он касался ее синих джинсов, и она держала серебристый фонарик, светивший в костер.
Он все думал, что произойдет, и вспоминал, кем ему предстоит стать через четыре недели. Это мышление было четким и его касалось желание, — поэтому и пришло к нему сейчас на орбите. Но он мог передвигаться от спицы к спице своего зрения вокруг сияющего мозга. Поскольку это было новым, оно не вспоминание. Или спицы были новыми. Так как они были его зрением, каждая тверда. Однако где свет был тусклее, их можно было видеть насквозь, и все же его зрение, возможно, ненадежно.
Зрение его, однако, было твердым. Но было не только спицами.
Больше крыльев или шей.
Он не знал, откуда они пришли, но знал, что они шли в мозг.
Зная это, он видел в мозге, как возник синий дротик, словно до этого малиновые вены в тенях. Это синее было линией, а потом — радиусом. Но радиус стал местоположением ширины. Вот так радиус и пропахал борозду вкось к боку. Он знал местоположение.
Знание и видение этих вещей приходило и уходило, с разрывающей скруткой боли. Она туго скручивала, но не раскручивалась. Поскольку вместо этого находила в своей тугой спирали новые пространства, которыми затем врывалась внутрь. И была навыворот разорванной. Толстая новая мембрана. Он сделал шаг назад, чтобы рассмотреть ее облачный шелк, что был ближе к нему на пути к мозгу вдоль его твердого, но ненадежного зрения.
Но у него не было того, чем шагнуть.
Однако теперь перешел он прямо через мембрану вдоль спиц к мозгу. Вблизи он увидел синюю линию, пропахавшую или смывшую вкось между пещеристым трактом и бесконечно малой тягой или засосом, которые он не мог понять, почему может видеть. Но смыв затих, и его слабый след угас на фоне Солнечного потока, заряжающего мозг.
Имп Плюс миновал, не задумываясь, от одной спицы к другой; он увидит, если сможет увидеть, синий след. Но его там не было, а в этом поле бреши другая, некогда известная боль, которая не была жгущим скручивающим обваливанием, пришла к нему вдоль своей оси расстояния.
У костра стояли ботинки из желтой кожи. На них были отметины, что служили картой того, как вернуться назад. В Калифорнии ось сапожника провернулась у края подошвы, но сапожник ботинок не делал. Имп Плюс делал шаги сквозь ночь в Мексике, он следовал за голосом и фонариком, что покачивался впереди. Голос не пел или говорил, звук, который она издавала, сразу же разбивался между дыханием и мычанием.