Плюс

Раскалывающееся жжение было сейчас, стало быть, кристаллической кишкой, постоянно продергиваемой сквозь его части. У него не было черепа. Это он знал, но не мог подумать о том, что делает. Складка, в которой он только что был, открылась, когда он вышел, и теперь уже не была расщелиной; он чувствовал, что видел ее с нескольких точек. Что такое несколько? Четыре, сперва подумал он.
Слабое Эхо сообщило о растягивании. Море утратило некоторые морщинки и стало плотно натянутым, поэтому в нем можно было увидеть высоких птиц и глубоких рыб. Имп Плюс обошел вокруг, но двигался дальше, или вверх, или вниз и уже не мог сказать: хорошее это движение или же его собственный спиральный смех над Слабым Эхом где-то поглощен.
Центр говорил: СБОЙ В ГЛЮКОЗЕ. ИМП ПЛЮС ВЫ ИСПЫТЫВАЕТЕ ПЕРЕГРУЗКУ? Ровный голос был родителем.
Имп Плюс желал, чтобы Слабое Эхо не отвечало.
Имп Плюс должен был что-то сделать.
Имп Плюс посмотрел. ОТВЕТЬТЕ ИМП ПЛЮС. Две щепки отбились в диапазоне. Но что было его диапазоном? Имп Плюс не видел, как они появились. Они парили. Он мог видеть сквозь них. Каждая была кристальной и серебристой. Он не знал щепки.
ОТВЕТЬТЕ ИМП ПЛЮС.
Имп Плюс смотрел за странные щепки, высматривал побережье, нашел его крупинка за крупинкой, разрубленным на мокрые грани топором плоти. Крупинку за крупинкой солинка за солинкой навещали волны пены. Он видел пальцы в воде, но затем свою собственную хлореллу, которая, как раньше говорил Въедливый Голос, была всего лишь морской водорослью. Имп Плюс искал морской берег и видел четыре длинных пальца, размягченных водой, видел один как палец, пальцы, что как зубы, которые, насколько он знал, были пальцами на ногах, гребущими мимо пальцев, что были больше в воде. И подводные пальцы тянулись к пальцам на ногах, тоже разбухшим в воде. Но пальцы на ногах двигались дальше за пальцы и за то, что отрастало от пальцев, что были ее, и что росло еще дальше назад глубже на морских отмелях. Но нашел он не ее, а солнечную плазму, словно готовую раствориться. Неделена была она, но мазком зеленой, синей, оранжевой, и желтой, и золотой плазмы, меньше там, чем его собственные грядки хлореллы были здесь, мигая под его безглазым взглядом здесь на орбите.
У грядок тоже было свое золотое мерцание и фигура цифры, внедренная в мерцание. Прежде он не видел эту фигуру. Его боль была вольна повернуть сюда или туда. На расстоянии от двух щепок крупная, ясная, наклоненная раковина плыла подле теней на переборке, словно ее однажды привязали. Он знал, что это за раковина. То было полушарие.
Имп Плюс искал морской берег, и ее пальцы, и остальную ее, бездельничающую под водой. Он теперь не видел солнечную плазму. Он видел дышащие водоросли и ясный, продолговатый чехол, прилаженный над ними, что отражал золотое, с которым он должен встретиться.
Губы гребней, складки как плоть, переливающиеся из подмышки.
Весь изгиб его ограничения.
Но затем больше.
Он видел все это целиком вокруг; то есть, он видел это с нескольких сторон. И если даже еще не понял, как он видел это со многих сторон, он знал, что впервые увиденное в отражении пластикового кожуха над водорослями было той частицей, которая была им самим.
Движение прогудело сквозь него волной. То была боль, а не обваливание. То была такая боль, что не жгла или ломала; то была другая боль, чужая, хоть и некогда известная. Пальцы ног под водой терлись об нее в том месте, что было таким же мягким, как крепка была ее кожа. Ее голова у его ног откатилась назад, и влажное лицо не говорило, а вытянувшийся рот, сказавший: «Путешествуй по свету налегке», — выглядел напряженным от его изогнутой дугой назад шеи. Он был тронут, и глаза их соединились связью, что была телесна. Волна этой однажды познанной боли спала в свою ось расстояния, и ее гул рассеялся в перепонки и пакеты теплого Солнца, летящего к водорослям: поскольку это его собственный мозг видел он в отражении прозрачного кожуха над водорослями. То, о чем он думал, но никогда не видел.
Но затем больше. Он увидел себя с нескольких сторон; но больше того, виден был его взор, — он видел свое видение; то есть его взор приобрел плотную форму, что тянулась к его мозгу. В уголках появились те пряди, какие он встречал раньше, пряди упругости, ослабевающие и натягивающиеся.
 
Какая-то тень была не так далека, как стенка капсулы. Стены она не достигала. То не была тень. Он видел ее со многих сторон и, когда думал, со скольких именно, у него вокруг возникло больше обваливаний, и он пытался не желать быть где-то еще. Вдали у него были сотрясения нейробластов. Он не знал, что это они делают. Но ему и не нужно было знать. Он поискал сплетенные пряди упругости. Он помнил перекрест, поскольку хотел попытаться пересечь, если в последний миг его разделят так, что его стороны окажутся отрезаны одна от другой. Но смотри — у него было больше двух сторон, и он расходился повсюду.
Вена малинового цвета светилась из тени, что не была тенью, затем перешла в другое место, и новый ожог вырвал Имп Плюса наружу.
Он тщетно искал спиральное переплетение прядей, прядей упругости, что разваливались, затем снова стремились сойтись.
Боли обваливания шли с малиновыми свечениями.
И Имп Плюс знал, что большее, какое повсюду его окружало, поступало из него.
5.
Но те две щепки.
Имп Плюс не думал, что щепки вышли из него, — но до этого думал, что возможность была.
Щепки вынесло наверх до того, как он их увидел. Они висели рядом. Но не могли они выйти из грядок водорослей поблизости, не пройдя сквозь продолговатый пластик, укрывавший грядки. Если щепки предназначались ему, он должен был увидеть. Хороший Голос сказал: «Наверху уже смотрите сами».
Имп Плюс их видел, но сейчас его взгляд на них не следовало видеть. То есть, не следовало видеть, как его взгляд двигался к ним так, как он двигался к доле, которая была им. То есть тот не принимал формы, как формы зрения, которые, как он мог видеть, тянулись к его мозгу. Меж тем как между его зрением и щепками не было ничего, кроме воздуха.
И щепки не выглядели как кусочки тех других форм зрения. Его взор развернул щепки так, что они испустили свой серо-золотой свет. Сквозь какой-то остаток тангажа или отклонения, туго удерживаемый теперь разными расстояниями, щепки склонились. Но сами по себе — не двигались.
Щепки были настолько неподвижны, что, возможно, были уместны.
Они чему-то соответствовали. Никаких отходов. Однако вот они, щепки, здесь в середине капсулы, без всякой поддержки, как нечто на орбите.
Имп Плюс не ответил Центру.
Щепки были настолько малы, что под некоторыми углами их нити накала сияли больше, чем они сами. Однако они не были долями, думал Имп Плюс. Не так, как наклоненное полушарие, подплывающее возле переборки со свисающим вниз лоскутом.
Но равные щепки выглядели самозавершенными. Отвесные булавки. Ясные иглы. С параллелями прозрачности по всей длине в каждой цельной прозрачности.
Пропорционально длинные, по размеру щепки были маленькими. Когда он смотрел на них, то мог выпустить из виду все остальное вокруг себя. Поэтому когда он перефокусировался на остальном вокруг себя, или затем перефокусировался на щепки, чтобы увидеть серебряные точки на каждом конце, его долго щекотало болью, полярная ось пыталась в нем провернуться.
Центр передавал сообщения из пронумерованных районов. Но поскольку Имп Плюс желал, чтобы Слабое Эхо не отвечало, он чувствовал, что эти передачи могли быть спазмами, вызванными в нем, когда он переводил взгляд взад-вперед с щепок на остальное вокруг.
У спазмов была длина, но длинными они не были. То же можно было сказать и о малиновых венах, тлевших наподобие света в обвалах, кратко видимого.
Сейчас у одного конца каждой щепки громоздились изменения, которые было трудно увидеть. Птичьи колени, как локти кузнечика, въезжали миллионами, сложенные до серебряной точки на каждой щепке. Появились волны.
Были и другие места, где быть.