Плюс

Но слово из Центра было слишком слабым, чтобы заглушить побережье. Там были буревестники, скопа с открытым клювом собиралась нырнуть, и ее глаза, той, что коснулась тогда его смехом со слепой стороны и повернула его, и говорила, и вставляла язык с открытыми глазами между слов, которые сказала, разделяя их — между «Хорошо, что я не собрала сумку», а после того так тихо и мягко, что крик морской птицы и стремительный нырок скопы содержали ее слова: «Путешествую по свету налегке». И он встал на колени, встал на колени — это как локоть, на колени под ее глазами и ртом, вдали от них. И сделал то, от чего теперь для него могла начаться боль, если попробует забыть.
Поскольку все точки этих оптических волокон слепо пробивались сбоку наружу в его боли. Но боль, которая не убивала и была всем, что у него есть, но делала его больше.
То, в чем он был, с таким же успехом могло быть не чем иным, как он.
Даже если он утратил свое тело.
Имп Плюс думал, что не прекратит боль тем, что будет в другом месте, или пожелает быть. Но он будет реагировать. И тянуться к тому, чего бы ни захотел.
Он был среди движения разных размеров; он видел, что раньше хотел этого. С одной стороны, он проник сквозь безмолвный белый клей или бесчисленные клеи. И каждый выпускал языки на стебли с длинными корнями и короткими усиками, а стебли вспыхивали и получали множество проблесков связей другим стеблям или от них. Однако там, где клетки клея липли языками к стеблям, этих сверкающих проблесков не было. Вместо них — тонкий чехол спиральных слоев. В оболочке была брешь там, где Имп Плюс мог заглянуть внутрь стебля. И внутри стебля плавали знакомые ему очертания. Они имели форму печеного картофеля или эллипсоидов с двумя кожурами, гладкой и внутренней кожурой или мембраной с вросшими пучками, сборочками и складками, а поэтому с гораздо большим пространством поверхности. И он ждал, чтобы Слабое Эхо уточнило, поскольку Слабое Эхо присутствовало.
Размеры миновали его, приходя и уходя. Однако он и не просто оставался, пока они уходили. И они не казались его.
Имп Плюс двигался в этих размерах. Он летел сквозь стебли, где ничего не происходило, ни искр на усиках, хребтах и прутиках, ни проблесков, брызжущих из корней. Принуждаемый говорить, он вместо этого наблюдал за увеличением приспособы. Приспособы говорить. В этих стеблях или в нем. Приспособы молчать, что было раствором, где эти растущие стебли, словно бы вдыхая, но затем не выдыхая, разделялись.
Имп Плюс двигался наружу, но сквозь новую складку.
Он не мог себя видеть, но знал, что морщина складки расширилась, видел яркость и знал, что видеть ее никогда не переставал.
Он продолжал видеть шкуру и мех Солнца еще до того, как выбрался наружу.
Но снаружи, сквозь более привольные воды, словно сладкая влага вокруг радуги в ее глазах, Имп Плюса еще сдерживали клеевые клетки снизу и внутри. Поскольку они были не только морем для стеблей; эти клеевые клетки что-то делали.
Если Имп Плюс им позволял.
Хотя они, казалось, не всегда его.
«Наверху уже смотрите сами, — сказал тогда голос в большой зеленой комнате на Земле. — На каждое действие есть противодействие, не забывайте».
Ну, если Имп Плюс позволил клейким клеткам затянуть его обратно в свою медленную вязкость, значит, он этого хотел.
Он был снаружи на свету, где Солнце вытягивало из питающих растения опытных грядок дрожащий вдох. Но его держало с одного края себя внутри среди стеблей. И тех, что выстреливали, и тех, что были спокойны. Внутри также среди мягкого мешающего другого, клейких клеток.
Но только, если он позволит себе.
Поскольку, хоть и мешали, они не были такими липкими, как раньше казалось. Они плавали и подкармливали веточки, щупальца, побеги и нити соседних с ними клеток.
Имп Плюс пристально смотрел сквозь щупальца, побеги, ворсинки соседних стволовых клеток, и движение его взгляда шевелило слабые жилы в уголках всех его глаз, жилы шевелились, думал он, зрением, пряди ослабевали и натягивались, пряди упругости — и его взгляд также шевелил звук среди ворсинок, словно он заставлял некоторые подергиваться огнем, но звук был не от ее речи, поскольку среди некоторых стеблей и клеев была лишь приспособа говорить; звук был ветра, как лучи Солнца на морском берегу, разметывающие крупицы соленой воды в воздух и на песок. И видя не так как раньше в миг прохождения сквозь эту сферу наружу и затем — как будто он был картой — частью себя втянутый назад, обремененный гладкими клейкими клетками, некоторые распространились, он затем обрел свою Земную речь и говорил ей, что волосы у нее сухие, хватит ими трясти, у него от этого болит голова; и смех, взбирающийся по спирали, как ребра, до самого верха не по его слепой стороне, а по его открытому переду, обнаружил он, был не ее смех, а его. И пристально глядя опять на клеи или гели, он видел, как вспыхивают эти клетки.
 
Словно сквозь Имп Плюса, тянувшегося снаружи внутрь. Солнце вспыхнуло вниз сквозь складку. Раньше он знал вниз, но думал, что сейчас не знает.
Вспышка зажгла новый поток. Золотое волокно ослабло или растворилось, и снова в уголках всех его глаз, подумалось ему, он заметил, как пряди упругости ослабевают и натягиваются, но не знал, что это. Клеевые клетки снова стали пружинящим морем белого, но теперь их было больше, вот в чем дело, и они стали несвязаннее, так что соседние стебли склонились в нежный гель, словно палец в плоть.
Он не говорил когда, но хотел и пожелал бы. Но, скользя назад по складке, он смотрел на массы стеблей и больше — на белые морские клетки, настолько более многочисленные, и видел теперь, как одно поступает перед другим.
Вспышки поступали от стеблей, но не всех. От ворсистых или с прутиками на конце. И каждая вспышка разбухала, истончалась и распыляла клейкую клетку, а затем — чтобы Имп Плюс думал, будто его бытие снаружи и изнутри ударило его сопротивлением двоения в глазах, поскольку клеевая клетка вдыхала и выдыхала одновременно, и делала это со взрывом, что отзывал Имп Плюса на Землю и к Земному слову боль, и со взрывом, что отправлял волны уменьшения вверх по Имп Плюсу и наружу, чтобы яркие тени на капсульных переборках повернулись и растянулись, так что он вновь увидел в вышине кричащих буревестников, разглядывая теперь кожу двух обнаженных вертикальных форм на пляже, — то, что вспышка из стволового конца запустила в клейкой клетке, открыло здесь расщелину, которая развернулась, но развернула деление.
Чтобы меньшая зеленая комната на Земле и зеленая комната побольше были поначалу дальше друг от друга. Затем они явились, их стало больше. Что стиснуло их и превратило в сообщающиеся комнаты.
«Ты вступаешь в новую жизнь», — сказал Хороший Голос» указывая на зеленую стену с белыми трещинами, нарисованными на ней, которые распространились теперь до частиц морской раковины, какой Имп Плюс раньше не знал, если бы Слабое Эхо не знало, из чего сделаны морские раковины, — но каких Имп Плюс не мог раньше видеть сам, чувствовал он, как и прочее новое, что ощущал или видел внизу в складках и трактах, без того, что с ним происходило. Происходило где? В уголках всех его глаз? в ослабевающих и натягивающихся прядях?
И то ли клеем или его растворением, припомненных зеленых комнат стало больше. Он вспомнил, что слышал, как Въедливый Голос сказал: «Нипочем не скажешь, что там наверху сделает Солнце, никак не скажешь; поэтому не слушай ничего, что тебе скажут по соседству». Вспомнил, что слышал это, но думал, что далеко в другом месте на Земле слепой продавец газет мог иметь что-то; поскольку он сказал Имп Плюсу: «Я мог стать растением, но зацепился; печень у меня хорошая; я вернул себе то, что утратил, — думаю, я иногда вижу тени, понимаешь, о чем я, — но что это, все кончено, вот, что я чувствую, и поэтому вот, что я решил».
Зеленая хлорелла и сине-зеленая анабена не были раньше в складке, он лишь думал тогда, что они там есть. Они там где-то были. Однако он видел там складки, одну, через которую проник, рожденную ее водянистой влагой, которая стала его, и другую, через которую вышел. А между складками, Имп Плюс видел где, как тогда сказало Слабое Эхо, или если нет, то следовало бы сказать, каждый оптический нерв был обрезан, и каждая дыра в начале тракта была тем диском ничего, слепым пятном. Клей притянул его к ней. Он как-то сказал, что у него нет слепых пятен, и она тогда рассмеялась, но подобно Въедливому Голосу, а потом она уже не смеялась, но затем что-то ему сделала, за что он потом в своем вспоминании не смог зацепиться.