Плюс

Это еще происходило.
Но чем больше становилась популяция хлореллы, тем больше Имп Плюс мог разделить их на взгляд, и потому зрение Имп Плюса находило все меньших и меньших.
И меньшие, которых он видел в каждой сфере хлореллы, — это диски или яйца сплюснутые и, что важнее, склоненные так, что, когда они двигались по клетке, их края улавливали свет, Имп Плюс мог это определить, потому что яркость, которая была повсюду, даже в тенях вдоль стен, что были стенками капсулы еще больше, чем стенками складки, была не одной, а многими, бегавшими в настолько маленьких индивидуальных пакетах, что в них имелось больше света, чем формы, и диски и яйца поворачивали свои края, чтобы получать эти выводки света.
Диски и яйца были просто зелеными, пока Имп Плюс не посмотрел на еще больше маленьких выводков света, прилетевших столкнуться с дисками и яйцами, а потом диски и яйца стали еще и оранжевыми, как внутренняя часть сырой моркови на срезе, и такой же желтой, как то, что он не мог припомнить, но тут же все зеленое, и он мог видеть оранжевое и желтое или же этого не видеть.
Что, как думал Имп Плюс, он такое мог.
Он призвал обратно сладкий аромат глаз и с ним карту нервного света. Но знал: что бы он ни мог сделать — никогда не сможет сделать то, что уже сделано.
Здесь, то есть.
То есть, чтобы поместить в одну из его складок не только грядки зеленой хлореллы и сине-зеленых водорослей-анабен, но также и то, что можно увидеть в глубине сквозь скользкий шар мембраны, какая заставила темноту расступиться перед собой. Поскольку то, что можно было увидеть далеко внизу сквозь большую мембрану за изгибами, которые Имп Плюс никогда вокруг не видел глазами, однако видел вокруг некой изгибающей силой, какая притягивала его к тому, что, как он знал, ему захочется, было медленно покачивающейся материей слоев. Там было шесть — и бледные связки, как провода, размягченные в волокна, спускались со стены тропы, чтобы соединиться со слоями.
Но сквозь эти шесть слоев Имп Плюс обнаружил, что его зрение разделено подобно субстанции, которой нужны дыры, чтобы пройти сквозь блок; и гораздо ниже шести слоев свечение уходило, как расстояние, и ближе всего к его распространению были спрессованные волокна аркой, излучающие— уносящиеся затем к дальнему месту, где память обещала карты древесной коры и карты космоса, которые были единой картой движения, — к месту, однако, как говорила память, что было слишком далеко для него, чтобы хотеть или быть.
Ниже этого желтый участок распространялся с той силой, что, как он видел, некогда текла через его машину. Подумать только, стало быть, что содержится в одной этой складке; подумать только, как далеко он ушел. Но он не мог дышать. Его притянуло туда, где он не знал, как подумать о том, чтоб дышать. Он хотел, чтобы его отсекло отсюда, — и, не понимая, мог ли он быть, он вновь обнаружил то плохое, слово для чего не мог припомнить, разве что как вопрос, а теперь понял — он не знает вопроса.
Он видел разделенный свет в глубине вдоль тропы. Раньше он вышел из своей складки на тропу, которая тянулась во много сторон. Дальше вверх обвал увеличивался, а в стенах и над головой были вырезы, как ступеньки. Вниз — или, по крайней мере, в другую сторону — к шести слоям света было меньше. Но сейчас он видел, как подволок, и стены, пульсируя, выдавливают длинный обвал наружу, чтобы стало больше пространства.
Пульсация эта исходила не от стен и подволока, а от того, что на них: гладких, натянутых волокон. Именно они в конце внизу у шести слоев тянулись с плеч длинного обвала, чтобы воткнуться в слои, так как Имп Плюс смотрел в обе стороны.
Он проследил волокна вниз к слоям, мигающим в тех точках, куда достали волокна.
Но Имп Плюс реагировал, он хотел быть не здесь: поскольку с ним что-то случится, что не должно, но слово не явится с этим вопросом, который, возможно, и не поможет, а волокна пульсировали вовнутрь, словно они тоже, пусть и воткнутые в слои внизу, хотели выбраться.
Из чего? Его складки. Из того, что было телом и, как темнота, сброшенная величественной поблескивающей мембраной, было его?
 
Было телом; было его; но не его телом, хоть и видимым взглядом, что, казалось, клетки смотрят сами, что вернуло его туда, идти куда он не хотел, тело из кусков все меньше и меньше, измышляющих себя.
Пока что он не мог зайти за эти слои внизу к сияющим участкам, выгнутым дугой прочь на красное и фиолетовое двойное расстояние. Но он мог быть во многих местах, и он знал это лучше, чем знал красное и фиолетовое там внизу с их чужим обещанием зеленого, если Имп Плюс быстро отведет взгляд, а потом вновь на них посмотрит. Однако обнаружил он удивительное слепое пятно. Новым шансом для него стало быть сразу больше, чем одним местом. Ниже вдоль этого зрительного тракта пересечение вело к слоям, — он видел (затем больше не видел, разве что припоминая) не одно тело, а два из слоев внизу.
Они были связаны точка за точкой, как столбики кода с волокнами, спускающимися по тракту. Ему следовало куда-то вернуться и нарисовать эту карту, чтобы другие могли ею пользоваться. Быстрый взгляд на нее был как моргание другим глазом, если бы у Имп Плюса прежде имелись глаза, и, глянув, он увидел, что, пока мог быть и видеть два и более мест сразу, у него могло появиться слепое пятно, если созерцать два отдельных места, которые случайно оказались одним и тем же.
Но нет, когда он снова посмотрел вверх теперь уже из этого перекрестья, который, как он сейчас видел, был бесцветен в отличие от бледно-оливковых волокон, то увидел два тракта, а не один. Тракты были одним и тем же, с яркой дырой в конце каждого, а за дырой цвета Солнца, наполнявшего блестящую зеленую и сине-зеленую грядки водорослей; и видно их было с расстояния, отличного от вблизи, откуда Имп Плюс раньше поддерживал хлореллу и анабену прямо здесь, в этой одной из множества складок, хоть и не в точке перекрестья, от чьего обесцвечивания пришлось увидеть, что остальные волокна — бледнейшего оливкового цвета.
Складка была его. Заплетенные волокна выстилали этот ее охват, или тракт; в который выводила складка. Или волокна, прилипшие к сторонам и к подволоку. В то же время от перекрестья вверх было два тракта волокон. С дырой в конце, и каждый тракт обрезан перед дырой. Волокна пульсировали. Обвал не становился больше. Появились тени сборок, и какая-то часть волокон под прямым углом тыкалась в обвал или стенку тракта: какая-то часть волоконной субстанции отпрядывала струями или отростками.
Волокна дышали или пульсировали: они ерзали, как спящие животные; но волокна работали; но сбоку через точки вдоль своей длины, как разбрызгиватели над головой в зеленой комнате на Земле. И Имп Плюс не хотел здесь быть, и он чуял аромат сладких глаз и следовал за запахом водянистой влаги туда, где волокна обрезали у входа или выхода сквозь дыру или две дыры из двух трактов. Но аромат глаз усиливал то, что он чувствовал, то, слово для чего было вопросом, но он уже утратил вопрос, но сейчас знал слово, и это не помогало, разве что заставляло его двигаться против уплотненных, дышащих волокон, каждое пучок волокон, и добраться туда, где боковые побеги склонялись к бытию.
Блок света взорвал его. Он поглотил все вокруг, охватив его. Он создал ему новый нерв за дыханием.
Но нейротело, взорвавшее его, было не просто вне его. Он грохотал и лопался в себя, — слово было боль, и вопрос, каким бы он ни был, был утрачен, как то дерево — дерево где-то, — чья брешь подвигла мох на нем расти. Боль, что скрутила кровь, скрутила ее вокруг сахара, если тот придавал течению сладости, как та, что была сложена в камерах ее глаз, поскольку та водянистая влага, чьи формы чуяла его память с усиленным вниманием, никогда не возможным на Земле, была так похожа на запах флюида где-то здесь неподалеку, что он почти сам мог бы выделить жидкость из желания. Что не было болью. Это боль ужасна. Он знал ужасно. Это слово. Взрыв нейробласта возле него сделал его одним, и тот раздулся и расщепился. Но деление появилось из его нехватки. И открытие этого оказалось самим по себе делением. Нейробласты случались, но еще они были чем-то, и поступали издалека и скакали вдоль клеток, и прекращались или не прекращались. А затем он узнал кое-что еще из боли передвижения по стольким точкам: он думал, что это липкая, неопрятная мысль: и Слабый Голос говорил так близко, что Слабый Голос был в Имп Плюсе, говоря: «Нефункционирующий отсеченный оптический нерв отступил в стенку оптического тракта».