Живые. История спасшихся в Андах

Даниэль Фернандес — второй по старшинству после Металл — понимал, что возраст налагает на него определенные обязательства по отношению к младшим. В свои двадцать шесть он уже был довольно зрелой личностью и усердно работал, стараясь поддерживать порядок в салоне, собирал документы и следил за распределением зажигалок и ножей. Он растирал обмороженные ноги Бобби Франсуа (за это Бобби пообещал стать его рабом в Монтевидео) и предложил Канессе воздержаться от опасной, грозившей осложнениями операции на ноге Коче. Застенчивый по натуре, Даниэль тем не менее любил поговорить по душам. Все находили его сдержанным, ответственным и честным парнем. Ему недоставало лишь физической силы и упорства.
Эдуардо Штраух, несмотря на свое прозвище, на немца походил гораздо меньше, чем два его кузена. Внешне он имел сходство с матерью, представительницей семейства Уриосте, и был не таким высоким, как Фито. Его отличали легкий характер и изысканные манеры. Эдуардо был наиболее просвещенным и сведущим (возможно, потому, что совершил путешествие по Европе) и выделялся самым широким кругозором. В целом юноша имел спокойный нрав, но иногда мог сорваться и впасть в ярость. Он был склонен держать дистанцию, особенно с Паэсом, но, как и Фито, снисходительно относился к более молодым и вызывающим у многих раздражение ребятам, таким как Манхино и Франсуа.
Фито Штраух был менее сдержанным, чем Эдуардо, но обладал способностью вселять веру в благополучный исход суровых испытаний. Суждения Фито о тяжелом положении, в котором они все пребывали, всегда оказывались самыми оптимистичными и взвешенными. Он смастерил темные очки для защиты глаз от нестерпимо ярко сверкавшего на солнце снега. Взяв из кабины пилотов солнцезащитные щитки, сделанные из тонированного пластика, Фито вырезал из них два кружка и прикрепил к пластиковой оправе, изготовленной из обложки папки с полетной документацией.
Но и у Фито случались срывы. Как и Даниэля Фернандеса, его раздражал Манхино. Он ссорился с Эдуардо, устраиваясь с ним на ночлег, а однажды так рассвирепел, когда Альгорта во сне случайно навалился на него, что вскочил на ноги и завопил:
— Ты что, убить меня вздумал?!
Альгорта приоткрыл глаза, сонно пробормотал: «Фито, ну как ты можешь такое говорить?» — и тут же опять уснул.
 4 
Сложившаяся система взаимоотношений обитателей «Фэйрчайлда» функционировала вполне эффективно. В ней, как в Конституции Соединенных Штатов Америки, имелись сдержки и противовесы. Штраухи вместе с помощниками ограничивали власть участников готовящейся экспедиции, а те, в свою очередь, — власть Штраухов. Члены обеих групп уважали друг друга и проводили в жизнь свою политику со всеобщего молчаливого согласия.
Двое выживших не принимали активного участия в работе общины из-за серьезных травм — Рафаэль Эчаваррен и Артуро Ногейра. Оба ночевали в гамаке, сделанном Канессой, и покидали салон крайне редко. Ходить они не могли из-за сильной боли, а когда выползали наружу, теряли почти все силы, какие у них еще оставались.
Эти юноши разительно отличались друг от друга по образованию и характеру. Двадцатиоднолетний Ногейра был студентом экономического факультета и убежденным социалистом, а двадцатидвухлетний Эчаваррен относил себя к консерваторам и занимался разведением молочного скота. Свои кардинально противоположные взгляды на жизнь они вряд ли поменяли бы даже на ложе страданий. Ночью любое непроизвольное движение одного вызывало сильную боль у другого.
Эчаваррен, баск по происхождению, был открытым и отважным парнем. Его рана оставалась в ужасающем состоянии. Оторванную икроножную мышцу привязали к кости, но вскоре началось нагноение. Ночами он не мог шевелить изуродованной ногой, поэтому пальцы сначала приобрели багровый цвет, а потом стали чернеть от обморожения. В течение дня он по нескольку раз просил товарищей растереть ему ноги, чтобы восстановить кровообращение.
— Патронсито[76], — обращался он к Даниэлю Фернандесу, — сделай мне, пожалуйста, массаж ног. Они так онемели, что я совсем их не чувствую.
 
После того как Даниэль выполнял его просьбу, Рафаэль говорил:
— Обещаю тебе, Фернандес: если выберусь отсюда, дам тебе столько сыра, что на всю жизнь хватит.
Он был исполнен решимости победить горы и по утрам твердил самому себе:
— Я Рафаэль Эчаваррен, и я клянусь, что вернусь домой!
А когда кто-то предложил ему написать письмо родителям или невесте, он ответил:
— Нет, я сам расскажу им всю нашу историю при встрече.
Товарищи восхищались силой его веры, искренностью и честностью. Если его ногу случайно толкали, он начинал ругаться, но быстро успокаивался и просил прощения. Еще он смешил всех задорными рассказами о том, как готовил сыр у себя на ферме, и с уморительными гримасами в шутку жевал коробку из-под конфет, что неизменно веселило всех.
Состояние Эчаваррена ухудшалось день ото дня. Нога отяжелела из-за скопившегося в ней гноя, обе ступни совершенно почернели — похоже, развилась гангрена. Однажды утром он веселым голосом попросил у приятелей минуту внимания и заявил, что скоро умрет. Все шумно запротестовали, но Рафаэль настаивал на своем. Он попросил тех, кто доберется до дома, передать семье его последнюю волю: мотоцикл он завещает управляющему фермой, а джип — своей невесте. Ребята снова протестующе загомонили. На следующий день угрюмое настроение покинуло Рафаэля, и к нему вернулся привычный оптимизм.
Физическое состояние Артуро Ногейры было не таким тяжелым, как у Эчаваррена, но его душевное здоровье всех очень тревожило. Он и до авиакатастрофы слыл неуравновешенным, трудным в общении типом, замкнутым и молчаливым даже в кругу семьи. Единственным человеком, которому удавалось расшевелить его, оставалась Инес Ломбардеро. Сама она хлебнула горя в жизни. Один из ее братьев утонул с двумя приятелями в океане, когда их лодка перевернулась у побережья Карраско. Артуро сочувствовал девушке и при всей своей зажатости не стеснялся целовать ее на улице.
Другой страстью Ногейры была политика. Юноша обладал обостренным чувством справедливости, благодаря чему стал ярым идеалистом, склоняясь то к социализму, то к анархизму. В какой-то степени он отошел от католической церкви, уверовав в возможность утопического общественного устройства. Как и Сербино, Ногейре доводилось работать в трущобах Монтевидео под началом иезуитов, но сам он предпочел бы более радикальные способы решить проблемы угнетения и бедности.
В самолете исхудавший Ногейра лежал отдельно от всех, устремив в потолок отрешенный взгляд больших зеленых глаз.
Иногда Артуро помогал ребятам. Так, он взял на себя функции штурмана, но его вера в спасение не выдержала испытания временем, и полетные карты были заброшены. Он помнил о возникшем у него еще в детстве предчувствии, что он умрет в двадцать один год, и поведал Паррадо, что ощущает приближение смерти.
Сильнее отчаяния его глодало чувство одиночества. Он часто бывал угрюм и язвителен с окружающими. Никто не стремился пробиться сквозь его мрачную защитную оболочку. Единственным другом Артуро был Педро Альгорта, но тот сам не очень ладил с оставшимися в живых и не мог помочь Артуро против его воли притереться в коллективе.
Неприязнь, которую Ногейра питал ко всем остальным, обусловливалась его политическими убеждениями. Он цапался с Эчаварреном из-за одеял и места для ног, но истинной причиной ожесточенных споров юношей были их диаметрально противоположные политические взгляды. Как-то Паэс развлекал всех рассказами об отце и поведал историю о том, как Паэс Виларо и Гюнтер Сакс вместе охотились в Африке и как однажды Сакс и Брижит Бардо останавливались у них в Пунто-Бальена.
— Эй, Артуро, что скажешь? — обратился Канесса к Ногейре.
— Мне это неинтересно, я социалист, — последовал ответ.
— Ты не социалист, а дурак! — воскликнул Канесса. — Перестань корчить из себя крутого!
— Вы олигархи и реакционеры, — с горечью в голосе проговорил Артуро, — и я не хочу жить в Уругвае, где превозносятся материалистические ценности, которые все вы тут исповедуете, особенно ты, Паэс.