Пересмешник. Всегда такой был (СИ)

— Что?
— Ты как планировала? Уехать после Нового года к себе на родину, выставив бабушкин дом на продажу? Ты же его примерно на такой случай оставила? — укутывает в теплоту, словно мех Пусиной шубы, — Просчитала пособия, возможную подработку… все варианты, все ходы… кроме одного, как насчёт меня? — внимательно, без пересмешек, — Я не понимаю, прости, я действительно не понимаю… Ты не веришь мне, постоянно ждёшь подвоха, ты каждый раз со мной… будто прощаешься… Я налажал, но, Лина, я уступаю тебе, я пытаюсь… — в опущенные ресницы. — Ощущение, что я со стеной разговариваю. Ты бываешь открытой только в постели, и то не всегда, я надеялся достучаться… Скажи, неужели то, что ты здесь, со мной, сейчас… не имеет значения? Я готов дать всё своё время, сколько мне отмерили свыше, я готов терпеть столько, сколько тебе нужно, чтобы поверить… но ребёнок… Лина… Ре-бё-нок! Ты просто так списываешь меня со счетов, тебе настолько сложно поверить, что этот ребёнок так же важен для меня, как и для тебя? Настолько сложно поверить, что я уже знаю и просто жду, когда ты мне скажешь? — в то же молчание. — Откровенно говоря, я думал, что ты не хочешь ребёнка, что твоё неверие в меня заставит тебя пойти на аборт, и поверь, я бы принял и это твоё решение, неважно, что я думаю… я обещал тебе компромисс. Я бы, даже, блядь, нашёл тебе врача, лично, чтобы свести к минимуму осложнения…
— Врача…
— Я в этом мире живу, Лина. Случаются незапланированные беременности, которые заканчивается прерыванием… Но ты, очевидно, не собираешься и не собиралась, ты просто раздумывала, как вы будете жить без меня. Скажи мне, просто скажи, ты не сможешь меня простить? Ты не любишь настолько? Твоё неверие так глубоко? Ты должна знать, что я не откажусь от тебя по собственной воле, я вообще, нахрен, не представляю, что может меня заставить отказаться от тебя… А уж учитывая, что у нас будет ребёнок, тем более.
— Откуда ты знаешь, что у меня будет ребёнок?
— У нас.
— У нас…
— Отсутствие месячных и твоя грудь очень красноречиво об этом говорят, рыбка, — открытые пересмешки, которые прямо сейчас хотелось поцеловать, несмотря на страх, который всё ещё сковывал… отчего-то.
— Вадька, у нас будет ребёнок.
— Отличная новость, иди сюда, — усаживаясь обратно на диван, держа на руках смысл своего существования на данный момент, Вадим шептал: — Господи, Лина, я люблю тебя, постарайся мне поверить, попробуй, — положа руку на плоский женский живот, — он же ещё не шевелится?
— Нет.
— Всё равно… Это правда, у нас будет ребёнок?
— Правда.
— Я люблю тебя.
Где-то в доме шум и гвалт празднования. Серый кот нашёл своё пристанище на хозяйском столе, где сейчас лежит, недовольно подёргивая хвостом, словно у него грандиозные планы, а эти двое устроились сейчас на диване, и руки мужчины, призванного кормить его серое нахальство и, иногда, с позволения, чесать за ухом, сейчас бродили по ногам белокожей женщины.
— Позволь спросить тебя кое о чём… можешь не отвечать, но всё же…
— Спрашивай.
— Почему такая реакция? Ну… мне непонятно, правда, рыбка… Дело только в твоём неверии мне? Или в твоей самостоятельности? Ведь, как минимум, ты можешь претендовать на алименты, а у тебя готов целый план, как обойтись без меня…
— Дело в ответственности.
— В чём-в чём?
— В ответственности… мы не договаривались разделять такую ответственность, и раз так получилось, значит, эта моя зона…
— Лииина… чему-то не тому тебя учили… ответственность. Когда я произнёс «останься здесь», я взял на себя ответственность за тебя, полностью.
— Как? Я взрослая, самостоятельная…
— Беременная моим ребёнком, давай не будем спорить, уверен, найдётся масса приложений для твоей самостоятельности и взрослости, — пересмешки скакали до потолочных балок, перекручивались там и, отскакивая от каштановых ресниц, снова возвращались в Вадькины глаза.
Ночью Али слышит:
— Я буду аккуратным, — сведя женские бедра вместе, придерживая под попу, Вадим входил не глубоко, под новым для Али углом, он доводил женщину почти до невменяемого состояния, когда она, извиваясь, с испариной на лбу, выпускала вместе с криком напряжение этих недель.
 
Утром Али проснулась от тишины. Когда она засыпала, на первом этаже играла музыка, тем не менее, Вадим не пошёл к гостям, сказав, что они сами прекрасно справятся, а у них свой праздник, и для Вадима более значимый.
И от странного света из окна. Не сразу она поняла, в чём дело, молча видя белые деревья, землю, кустарники и ёлку, на которой так и горели новогодние огни. Медленно подходя к окну, боясь спугнуть собственное воображение, Али повернулась на пятках и босиком, в коротенькой шёлковой пижаме, выбежала на улицу, хлопая входными дверями, стоя на дорожке, глотая слезы. Чьи-то руки приподняли женщину, ставя её ногами в мягкие угги, а на плечи накидывая куртку.
— Ты чего?
— Это снег.
— Ну да, снег. Январь, пора бы.
— Снег, — Али нагнулась, беря пригоршню, глядя, как вода медленно стекает по ладони, — Вадь, я же в Мурманске жила… у нас столько снега всегда было, а потом… потом я столько лет не видела снега, совсем, только в стеклянном шаре, и когда бабушка умерла… но тогда… — всхлипывая, — я скучала, Вадь, я скучала, я так скучала, — снег давно растаял в ладошке, которая сейчас хваталась за шею мужчины, — я скучала, скучала, скучала по тебе.
Слезы уже ничто не могло остановить, они катились градом, наверное, за все годы, когда маленькая Алёшка скучала по своему Вадьке, за все годы, когда, вопреки всему, она ждала, когда боялась отмереть. Она верила, всегда верила, что однажды пересмешки вернутся в её жизнь.
— Ой, прости меня, это всё гормоны.
— Пойдём в дом, вам нельзя простужаться.
Сидя в тот же день в спальне, под тёплым одеялом, запивая стучащие зубы горячим чаем, глядя вдруг ставшими счастливыми глазами, Али чувствовала изменения в себе, и эти изменения касались вовсе не отсутствия плана, а отсутствия напряжения…
Хотелось откинуться на подушки и качаться на волнах спокойствия, волнах лёгкого запаха дерева, который стоял во всем доме, на волнах всплеска воды и белых хлопьев снега, что кружились за окном.
— С Новым годом, рыбка. Если бы я знал… я бы… но, вот, — Вадим протянул футляр, в котором Али увидела серьги в форме золотых рыбок, так символично.
— Где ты нашёл?
— Заказал… Знал бы — заказал кольцо… Лина, — обнимая, убаюкивая насторожённость, — Лина… я израсходовал свои желания, но, может, ты исполнишь, в качестве исключения, ещё одно моё желание… выходи за меня, пожалуйста?
Это желание, которое загадала бы Алёшка у падающей звезды, знай она заранее, насколько она потеряет своего пересмешника. Звёзды не так часто падают прямо в руку, позволяя спрятать себя в кармане, поближе к сердцу, чтобы желание наверняка сбылось.
— Если не хочешь, не будет ничего торжественного… у нас так не принято, но неважно. Ты никогда не говорила… если не хочешь белого платья, то не нужно, мы просто распишемся, выходи за меня?
— Но я хочу белое платье, — в плечо Вадьки, — только не белое, можно?
— Можно, — смеясь.
— И, — пряча глаза, — можно быстрей, чтобы живот не было видно?
— Можно, — смеясь ещё громче.
Внезапно Али вспомнила что-то… что пронеслось в сознании болью — она одна, одна, какая может быть свадьба, если все её приятельницы остались в той далёкой стране, а никого из родственников у неё нет?
— Эй, что случилось? Не думай об этом, Лина. Всё так, как получилось… ты не одна, ты со мной.
Али не задавалась вопросом, как понял Вадька её мысли. Видимо то, что он чувствовал Алёшку лучше её самой, стоило принять, как данность. Данность, которая нравилась, которую любила Али.
— Вадь… я люблю тебя.
— Я боялся, что ты никогда мне этого не скажешь…
— Я тоже боялась… Я люблю тебя.
Три дня в тереме гостили гости. Али, взяв на себя роль хозяйки, кормила, развлекала их, делясь с женщинами секретами красоты и блюд, играя в шахматы с мужчинами, каждый раз выигрывая. Накрывая на стол, ставила алкоголь перед всеми, кроме себя, а потом и Вадьки, который говорил, что не желает, чтобы его ребёнок дышал отцовским перегаром.