Ведьмина Ласка (СИ)

— Отомстила, да? — Не слишком-то, с виду, задетый колким комментарием Тимофей, расхохотался.
Послушав совета знающих, вернул ему тот колун, что он выбрал, а сам нашел в сарае другой. Махнул пару раз, оценив вес и баланс. Поднял к глазам острие. Грамотно заточен, под сорок пять и даже с уголка, где в дерево входит. Редко кто так точит, только знающие и опытные.
— Вот сразу видно толкового человека, — махнув девчонкам, похвалил от души. Мне доброго слова не жалко, не обеднею чай. Марья расплылась довольная, как будто я ее похвалил, а не мужика.
— Даа, — протянула она счастливо, чуть не глаза прикрыв, обласканной кошкой, — Сережа у меня хозяин рукастый. А как с деревом работает!
Тим тем временем поставил чурку на землю и размахнулся. Не торопясь приняться за работу, я решил для начала понаблюдать за соперником. Земля мягкая здесь. Если так рубить, только сваи вколачивать, а не дрова на растоп множить.
— Ты б на батулик его поставил, — ну а что? Хоть ради спортивного интереса пусть советом воспользуется. — Как же ж вы лесные вроде, а будто топора в руках не держали ни разу.
— Так кто на что учился, – отозвался Тим, но совету последовал.
Уже минут через пятнадцать стало ясно, что победы ему не видать, как собственного носа. Запыхавшись, он остановился, утирая ладонью пот:
— Ты железный что ли? У меня уже спина отваливается.
— Так ты не спиной руби, а руками, — приглядевшись, куда растет сучок, ударил так, чтоб по росту бревно дало трещину. Со второго удара отколол клином и пошел оббивать по кругу равными долями, что к концу только и осталась ровная сердцевина.
— Да ты, смотрю, мастер! — что странно не было в голосе у соперника моего ни зависти, ни злобы. Искреннее такое восхищение. Я аж остановился и глянул в улыбающуюся рожу с подозрением. Не привык к такому обращению, чего скрывать.
— С детства моя забота была, — почувствовав отчего-то неловкость, пожал плечами. Батя рано приобщил к колке, а потом и вовсе сгрудил на мои плечи.
— Брешешь, дружище! Ребенок эту махину и не поднимет даже.
— Ты вот так маятником качай. Тогда мышцы вообще не работают. Только кисть и инерция. — Ударил пару раз для наглядности. — И смотри, куда сучья росли.
— Да ну вас! Нет бы просто хрясь топором, а тут целая наука! – Тим отложил колун и махнул рукой.
– Да какая там наука? Знай свое, маши туда-сюда. Как батька говорил, много ума не надо, – на наш спор девчонки снова выглянули из окна. Вот ведь женская натура — любопытные, что лисы молоденькие: везде норовят свои острые носы сунуть, все им надо.
Дернул меня черт покрасоваться перед ними. Маятником-то рубить любой дурак сможет, другое дело с ремня. Расставив ноги шире, чтоб если топор соскочит, не саданул по ноге ненароком, упер торец ручки в ременную пряжку, чтобы дать инерцию замаху от живота. Удар – аккуратный клин упал на землю под восторженное Васькино “ух ты”. Второй, третий… Все хорошо шло, пока чурка не отлетела Тиму в лоб, я, конечно, отвлекся, утратил контроль над движением колуна и промахнулся рукоятью. Вот никогда не случалось. Я ж те дрова с закрытыми глазами могу, а тут… От жгучей боли аж топор выронил. Хорошо, не по ноге. Согнулся в три погибели, тихонько матерясь под нос.
— Правильно Кир все-таки сказал, только кастрацию проводить. Это хорошо еще тупой стороной! А то быть тебе, Ян, без наследства и наследников, – потирая ушибленный лоб заржал этот козлина. Ух как чесалось по роже врезать, мог бы разогнуться, точно б саданул.
— В дом идите, герои! Хватит с вас хозяйственности! — не без смешинок в голосе позвала Марья. Васька-то, в отличие от нее ринулась на улицу, проведать, что тут у нас. От мыслей, что видела она мой позор и так тошно, а еще это ее сердобольное “ты в порядке?” под сдавленное хрюканье Тима. Разозлился я, как черт спесивый.
— Жить буду! – Васька дернулась, остановившись в нескольких шагах. Видно очень уж грубо вышло, так ведь обидно до белого каления. Хотел порисоваться и опозорился. А сам-то… как потешался над не деревенскими.
 
— Ты, Васенька, не волнуйся. Не пострадало сокровище-то, — снова заржал Тим. Ясно на что намекает, гад.
— То сокровище не ее забота. — И с чего только надумал. Нету у нас ничего и не будет. Я твердо решил, не надо мне повторения прошлых грехов. До сих пор от них не отмылся.
— Ты прости, друг. Это я виноват, — Тим примирительно протянул руку. Я аж опешил. — Проклятье мое такое. Лихо я, Одноглазое. Где не появлюсь, все к лешему. Тьфу… не к месту помянут! — сплюнув через плечо, странный этот тип подмигнул: — Но раз такое дело засчитаем ничью. Сведу тебя со Светкой, в качестве компенсации морального ущерба.
— Идем уже, — Василиса, недовольная или обиженная, дернула острым плечом и, развернувшись, зашагала в дом, а я уж собирался следом, да опять засвербело под лопаткой, дрожью прошлось по телу. Как бешеная псина сорвался с места, чтоб не увидел никто моего секрета.
— Забыл же совсем! Бежать мне надо! Обещание не забудь, Лихо! — перепрыгнул через заборчик, помогая себе рукой и юркнул за ближайший куст, слу в спину насмешливое:
— Ты в субботу в "Кости” приезжай, часам к восьми. Светка точно будет. У нас вечеринка в планах.
А я чую, язык уже не слушается. Даже не ответил ничего. Ну точно теперь посчитают психом. Ну, Иринка! Век тебя не забуду, зараза мстительная! Чтоб тебе лягушки на твоем болоте спать не давали спокойно!
  
Глава 15
 
Ян
Домой я вернулся уже зверем. Прошмыгнул в щель покосившейся двери, фыркая и чихая. К удивлению, теперь сознание оставалось при мне, менялась только форма, но в теле зверя был всё ещё я. Мои мысли, мои ощущения, исковерканные восприятием животного. Это что-то да значило, но уловить связь между превращениями и происходящем вокруг никак не удавалось. Последние пару раз я пробыл в человеческом обличьи вдвое больше обычного. Почему? Что повлекло за собой эти изменения?
В полупустой комнате пахло сыростью: тяжёлый запах, свойственный заброшенным, нежилым помещениям. Вдоль затянутых паутиной углов гонял сквозняк, играя в футбол комьями сбившейся в бесформенные пучки пыли. Заброшенный, угрюмый и грязный дом будто отражал меня самого. Всю мою нынешнюю жизнь, неприкаянного, никому не нужного бродяги, чьё будущее туманно и тревожно.
Цепляясь когтями за ветхую ткань потрёпанного и застиранного покрывала, тоже ужасно вонявшего залёжанной древностью и плесенью, я свернулся клубком на старой своей кровати. Единственное, что осталось ещё у меня – эта вот лачуга. Дом, куда в детские годы я боялся приходить, зная, что обязательно опять за что-то влетит. Даже если ни в чём не провинился, у отца и мамки всегда находился повод наподдать. Временами отец наказывал на еду. Помню, как ворочался в этой вот койке, пытаясь уснуть под завывания пустого брюха.
Бывало, бабка пожалеет и принесёт тайком ломоть чёрствого хлеба с ужина или, если матери удавалось подработать стиркой в богатом доме сельского старосты, то даже полкружки молока. Сладкого, пахнувшего травой и сеном…
Жили мы бедно, на столе редко водились такие деликатесы. Хлеб бабка пекла сама, часто на прогорклом уже масле. Мука, случалось, сопреет в подвале и тогда тесто горчило ещё сильнее. Отец свой заработок пропивал, бабка была стара и давно уж не работала, занималась огородом и домом. А мать, пусть и вечно попрекала нас всех, но нет-нет да приносила домой то копейку, то еду. В селе мало кто шиковал и если платили за помощь, то чаще натурой: молоком, яйцами, сыром…
Мужские, посильные дела, всегда были моей заботой. С раннего ещё детства, как только научился держать в руках топор да молоток. Подняв морду, я осмотрелся. При желании, будучи человеком, я мог бы привести тут всё в порядок. Конечно, нужны деньги, материалы и инструменты, но в мире, видать, многое изменилось. Из вечернего разговора с гостьей Васьки я понял, что муж её держит свою лесопилку где-то в наших лесах. На производстве всегда пригодятся лишние руки. Я умел работать с деревом. Уж пилить да колоть так точно, да и учился всегда быстро. Может, удалось бы сговориться за какую-то плату. Поработал бы чутка, насобирал на свою стройку бы…