Избранные Луной (СИ)

— Смотри без глупостей. — ответил он ей, а после обратился ко мне. — Оуэн, сделай небольшой глоток из стакана, затем поставь его обратно на стол и пододвинь к мисс Мересоль.
Не так давно я победил дядю в поединке и имел полное право ослушаться мужчину. Но выказывать старшему родственнику неповиновение перед чужой женщиной, тем самым нанося оскорбление его чести - не мог. Не так нас воспитывали в семье. Поэтому я неохотно взял в руки маленькую чашу, больше напоминающую крохотную пиалу или соусницу, сделал, как и было велено, один маленький глоток безвкусного напитка, а потом вернул чашку на стол и пододвинул к темноволосой предсказательнице.
Подняв стакан, она допила остатки непонятной жидкости и закрыла глаза.
Ее глазные яблоки задвигались из стороны в сторону под прикрытыми веками с пугающей скоростью, а затем Мересоль замерла и заговорила будто бы чужим, каркающим голосом.
— Как интересно, волчонок. Сиэлин преподнесла тебе бесценный дар. Но ты и сам уже о нем осведомлен, не правда ли? Взрастишь любовь в сердце девочки, чья белая волчица истерзана родными людьми и глубоко запрятана чужими, и девочка отдаст тебе всю себя. Твоя сила достигнет пика, станет почти безгранична, мальчик. Никто не посмеет пойти против тебя и твоего зверя.
— Ты сказала белая волчица? — дядя грубо потряс Мересоль за руку и та, вздрогнув, открыла затуманенные глаза и часто заморгала. — Ну же, приди в себя и отвечай! Ты уверена, что не ошиблась, она белая? — первый раз я видел Эрнандо настолько потрясенным.
— Да. Я уверена.
— Спасибо, мисс Мересоль. — окрыленно ответил я.
Она скользнула по мне быстрым странным взглядом, налила себе в стакан воды, сделала пару глотков, прочистила горло и сказала:
— Не спеши, Оуэн. Это еще не конец. — я не заметил, как она достала острые ножницы и встала за моими только что обретенными крыльями, — Твоя истинная вырастет, мальчик, и тогда в твоей груди проснется взрослое желание. Вижу, ты понимаешь, что я имею в виду. Ты не сумеешь устоять, тяга окажется чересчур сильна, а она никогда не отвергнет твою любовь, даже зная об опасности. Ты поддашься искушению, волчонок, сделаешь женщиной ту, кто слишком слаба без опоры волчицы. Девочка отдаст тебе последние силы, преумножая твою мощь, но сама не протянет и до утра.
— Я вам не верю. — сжав под столом пальцы в кулаки, произнес я и встал с места. — Дядя, я ухожу. Подожду тебя в машине.
— Именно в тот период, когда девочка станет для него желанна, как женщина, и притом все еще будет слаба, он станет наиболее уязвим в своем стремлении уберечь ее. Это единственное время, когда его можно… — раздавались мне в след слова, но я старался не слушать идиотские предсказания этой дурной женщины.
Дядя вышел из странного дома минут через пятнадцать-двадцать. Когда он сел в машину, от него исходил запах, чем-то схожий на тот, который обычно сопутствовал отца и мать после того, как они надолго запирались в своей комнате.
Сначала мы ехали молча, но потом он начал задавать вопросы:
— Это же, Дженни, да? Она твоя истинная? Та девочка, о которой говорила Мересоль?
— Да. — я не видел смысла отрицать. И решился в ответ спросить то, что меня мучило. — Дядя, а ты уверен, что эта предсказательница не шарлатанка? Может, она лгунья?
— Ну, на моем веку, она еще ни разу не ошибалась и лично мне не врала. — он на долгую минуту посмотрел на меня, а затем снова вернулся к дороге. — А ты знал, что ее зверь - белая волчица?
— Нет.
— Так и думал. Твои родители никому не сказали. — эти слова дядя проговорил шепотом, будто обращался к самому себе. — Даже собственная сестра скрыла от меня. Рикарда, родная моя…
— А белая волчица – это плохо? — уточнил я. Нам о них мало рассказывали, было известно лишь то, что они почти вымерли и рождаются крайне редко.
— Это большая удача и новые возможности, Оуэн. — улыбнулся Эрнандо. — Ну чего ты раскис, племянничек? Беспокоишься о девчонке? Я тоже беспокоюсь, может, побольше твоего. Не веришь? Зря. Но у нас с тобой еще полно времени и если все верно сделать...
 
— Как сделать верно, дядя? Если я буду любить ее, а она меня. — чувствуя, как краснеют уши, все же сумел выговорить я. — Она пострадает… Но я не могу заставить себя…
— Не любить ее? — подсказал он мне, подмигнув. — Ох уж эта молодость. Я в свои десять лет был по уши влюблен в нашу экономку и не мог смириться с тем, что она смотрит на меня, как на ребенка. Ты бы знал, как я страдал от неразделенной любви, Оуэн. — он замолчал, а затем добавил. — А с твоей небольшой проблемкой... что бы такого придумать, а? Зависит от того на что ты сам готов пойти, ради девочки…
— На все.
— Похвально, парень. Похвально. Сложно так сразу что-то придумать, ведь мне хочется помочь тебе. Очень хочется. Но как же нам быть… Как быть… Слушай, а что если постараться сделать так, чтобы девочка сама не влюбилась в тебя? Она же, в отличие от тебя, не ощущает свою истинность. Оттолкни ее и сможешь держать ее какое-то время подальше от себя.
— А как заставить девочку не влюбляться в тебя? — спросил я.
— Ну, — усмехнулся оборотень, — Я точно знаю, как можно заставить женщину себя возненавидеть. Знаешь как говорят, от любви до ненависти один шаг.
Заставить Дженни себя возненавидеть и оттолкнуть, — повторил про себя, проглатывая горечь произнесенных слов. Волк внутри негодующе зарычал и стал сопротивляться. Ему не нравилась идея с самого первого дня. Но если только так я смогу ее уберечь… уберечь от самого себя, пока не вырасту и не найду ее волчицу.
— Оуэн, — вывел меня из размышлений Эрнандо, — У нас же в силе договор, что мы не рассказываем ничего твоим родителям? Иначе они перестанут мне доверять, и мы не сможем ни тренироваться вместе, ни куда-то выезжать. Ты же не хочешь подвести своего дядю?
— Конечно, нет. Обещаю ничего не рассказывать родителям.
— Слово волка? — хмыкнул мой родственник.
— Слово волка. — повторил за ним.
Закрываю глаза. Открываю. И вот я снова стою в комнате Дженни. Я не знаю, зачем я здесь и что собираюсь сделать, но мне крайне важно заполнить легкие ее запахом, вобрать в себя столько, сколько смогу – потому как вскоре все изменится.
Мы вернулись с дядей где-то полчаса назад, и Мэйс тут же выбежал к нам, информируя, что дома только отец, а мама уехала куда-то с сестрами.
— Поиграем? — оживленно скакал вокруг меня младший брат. — А куда вы ездили? Мама собирается отругать дядю, но это секрет. — шепнул он, когда мы оказались в гостиной, и Эрнандо удалился к себе, — И еще от тебя странно пахнет.
— Я занят. — сухо отвечал ему я. — Мы ездили по взрослым делам. Промой свой нос, раз мерещатся странные запахи.
— Я тоже взрослый. И ничего мне не мерещится. — насупился Мэйс, но затем с новой надеждой в голосе предложил, — Давай поиграем в приставку, пока мамы нет? В ту новую игру, которую нам папа купил.
— Позже. — строго пересек очередную попытку, и, оставив брата расстроено падать головой на диван, спешно преодолел лестницу и направился к комнате Дженни.
Зашел. Закрылся изнутри. И застыл.
Заставь ее себя возненавидеть - гудело в голове мое личное проклятье.
Зверь недовольно скалился, рычал и протестовал против этой мысли. Я пытался втолковать ему, что мы сделаем это ради нее самой, но он не желал слушать, не желал понимать. Бунтовал. Открыто выступал против, нападал, царапал, стремился вырваться и растоптать саму сущность раздражающего плана.
Обливаясь потом, я сражался с ним и пытался приструнить, но, по сути, я сражался с самим собой.
Тогда я казался себе взрослым, но был всего лишь двенадцатилетним ребёнком. Ребёнком, никак не желающим отталкивать девочку, чье присутствие порождало в сердце чувство умиротворения и безграничного тепла.
Никогда в жизни я не плакал. Даже в самом раннем детстве, падая и расшибая в кровь колени, я стойко держался и не издавал ни единого звука, в отличие от лишенного стеснения громко афишировать свои страдания младшего брата.