Песнь Валькирии

— Чен! Чен!
Они звали пса. От одного из них, будто ожог крапивы, исходила враждебность, от другого — обычное любопытство.
— Чен! Чен!
Пес отвернулся от нее и навострил уши.
— Чен! Чен!
Они сказали что-то еще по-норманнски. Ее охватила знакомая зимняя тоска, как в те дни, когда отчаянно хотелось идти, но приходилось целыми днями сидеть дома из-за дождя и ветра. Одного из воинов ужасно раздражал лай. Другой пошел с ним просто потому, что ему надоело сидеть у огня и он решил размять ноги.
— Чен! Чен!
Ей хотелось схватить пса, заставить его остаться тут, но она не могла. Если она надеется выжить, то ему придется пойти и умереть. Тола лежала неподвижно, стараясь не привлекать внимания пса. Он перепрыгнул через кучу земли, которая была когда-то частью фундамента, и, виляя хвостом, направился к воинам.
Они ласково подзывали его, но один смеялся, а другой кипел от раздражения. Он был задира и улыбался притворно, пока пес, ничего не подозревая, шел навстречу своей судьбе. Один что-то сказал другому. Тола не поняла слов, но эмоции накрыли ее волной. «Прикончи его».
На мгновение она подумала, что должна встать, умолить их не трогать пса, воззвать к их мужественности и благородству. Глупо было горевать о собаке, когда погибло столько людей, но она горевала. Он пришел к людям за утешением и лаской, а нашел только жестокость.
Еще голос. Подошел кто-то третий. Она услышала вздох, длинную ласковую фразу, какую могла бы произнести бабушка, встретив мило то малыша, хотя голос был мужской. А потом раздался длинный свист. По легким хлопкам она догадалась, что пес подошел к кому-то и дал похлопать себя по спине. Она услышала еще несколько непонятных слов, а потом что-то очень похожее на «Нет, нет, нет!».
Волна протеста, негодования. Кто-то отказывался совершить очередное убийство. Холод от пола пробирал до костей, ей нужно было двигаться. Один из мужчин долго мочился, а другой позвал пса и свистнул ему.
Он ласково подзывал собаку, побуждая идти за собой. Тола почувствовала, как ее глаза защипало от слез благодарности. Она думала, что в мире выжгли всю доброту. Увидев, как кто-то, пусть даже враг, проявляет какую-то радость и любовь к жизни, старается привлечь к себе собаку ради ее дружбы, давало надежду, что когда-нибудь весь этот кошмар закончится. Пройдет время, и завоеватели опустят мечи, как в давние времена сделали датские викинги. Они поселятся здесь, обустроятся, восстановят дома и будут вести хозяйство — и в долинах снова воцарится мир. От одной этой мысли Тола испытывала радость, хотя понимала, что она, скорее всего, этого не увидит.
Она долго ждала, пытаясь согреть немеющие ладони и колени. Тело сотрясалось от дрожи, которую она не могла унять. Это было уже непереносимо. Нужно идти, иначе придется умереть от холода.
Тола приподнялась над земляным валом. Из домов не доносилось ни звука.
Она выползла из укрытия и на мгновение замерла. Ей было так холодно, что, казалось, она сейчас потеряет сознание. Зрение ослабло, слух немного изменился — будто она слышала сквозь толщу воды. Голова была очень тяжелой.
У нее возникло ощущение, что она умирает, но это не испугало ее — только было любопытно. Над ней высился храм. Создавалось впечатление, что он шатается и вот-вот упадет. Это могло быть гигантское дерево, протянувшее ветви к небесам.
Нет, это был дом Бога, а Богу необходим большой дом, потому что Бог такой большой.
Но Бога не было дома. Он покинул Англию и оставил ее ордам дьявола на растерзание.
Сквозь морозную ночь к ней шел человек. У нее не осталось сил бежать. Человек был странный — очень высокий, бледный, рыжие волосы на голове местами сгорели, окровавленное лицо покрыто уродливыми рубцами. Он был плотно закутан в изорванный плащ из птичьих перьев. Подходя, он сильно дрожал. Это наверняка бедный англичанин, оставленный норманнами умирать и очнувшийся среди всей этой разрухи.
— Здравствуйте, сэр.
Ей казалось естественным обращаться к нему так спокойно, пусть даже находясь в норманнском лагере.
 
— Я так замерз, — сказал человек.
— Я тоже. Эти люди из Нормандии плохо с вами обошлись, — заметила Тола.
— С тем, что за ними следует, мне было еще хуже.
— А что за ними следует?
— За кем?
— За… — В голове Толы был туман. Она пребывала в том полусонном состоянии, когда, только что проснувшись, человек не понимает, где находится, и не может узнать знакомую обстановку.
— Я ни за кем не следую.
— Вы не следуете?
— Нет, моя леди, за мной следуют, но только лишь мои последователи, к которым он не принадлежит, хотя и следует за мной. Скорее, преследователь, чем последователь. Позвольте пояснить. Вы можете быть моим последователем, хотя и не следуете за мной. Ну а он — другое дело. Он не следует за мной не потому, что за мной не следует, а потому, что следует за мной слишком усердно. У него была вера, но теперь он больше ей не следует. Так, как раньше.
Церковь возвышалась над ней подобно грозовой туче.
— За кем же он следует?
— За вами. Вы пытаетесь следовать, хотя, строго говоря, вы больше преследуемы, чем следуете сами. Поймите следующее. Он следует так же, как ночь следует за днем, постепенно съедая его.
— Кто он?
— Он — волк. Земля пуста из-за этого парня, и это объясняется тем, что он преследуем пустотой, так сказать, смертью, которая, в свою очередь, преследует все человечество. Он же преследует даже саму смерть, то есть гоняется за ней. Смерть — единственное, чему он по-настоящему верит. Каков же из всего этого вывод, скажите мне, ведь вы — та, за кем он следует.
Она увидела в путаных словах этого человека какой-то смысл. Он был жертвой волка, чей голос она слышала внутри себя.
— Вы — бог.
— Я ранен и измучен, хотя мне не удалось спасти ни одного грешника. Я не смог спасти даже самого себя. — Казалось, рыжеволосого человека очень огорчала эта мысль. — Что бы вы сделали, если бы ваша ярость нашла выход, если бы вы были отомщены вполне?
— Я не знаю. Моя ярость вмерзла в лед. Однажды она оттает, чтобы горячей смолой пролиться на головы норманнов.
— Что, если ненависть станет привычкой? Ведь тогда, после того как они уйдут, радость, возможно, исчезнет из вашей жизни.
— Вся радость уже исчезла. В своей жизни я ее больше не могу найти. Я лишь могу разрушить ее в жизни своих врагов. Норманны посеяли во мне ненависть, и ее побеги, которые скоро вырастут, задушат сад их наслаждений.
— О, их посеяли не норманны, нет, совсем не они. — При этих словах он засмеялся, подняв к лицу израненную, окровавленную руку. И, указав на Толу, произнес: — Смерть — вот ваше наследие.
— Разве это не наследие любого из нас?
— Не Волка. Его отец бессмертен, так же как и мать, хотя, откровенно говоря, я уже много лет о ней не слышал. Вынашивание и рождение чудовищ несколько осложняют отношения. Вы только подумайте — Волк! Она сказала, что у него мои глаза!
Тола посмотрела в глаза мужчины: они действительно были волчьими — яркие, желтые, словно отполированный янтарь.
— Почему вы здесь, сэр?
— Леди, вы, как всегда, ухватили самую суть, что, видимо, можно считать следствием того, что вы и есть суть. В целом это весьма близко к сути, являющейся одним из тех понятий, которые могут иметь много значений. В данном случае так оно и есть.
— Ответьте мне.
Он улыбнулся и, присев на корточки, положил ладони на землю, будто искал что-то на земле или под ней.
 
 
Три раза девять,
 
но светлая дева
 
мчалась пред ними;
 
кони дрожали,
 
с грив их спадала
 
роса на долины,
 
град на леса. [7]
 
 
— Я не понимаю вас, господин.
Он улыбнулся и продолжил: