Песнь Валькирии

Старик, увернувшись от удара, не бросил копье. Он снова атаковал — на этот раз Исамар выбил у него копье и, схватив старика рукой, повалил его на землю. Обезумев, тот рванулся и высвободился. Откуда-то он выхватил нож и ударил им в руку Исамара. Дикарь взвыл — настала его очередь обезуметь от ярости. Он ударил старика кулаком в лицо, и еще, еще. Затем выпрямился и стал бить его ногой. Через какое-то время он остановился — старик был мертв, лицо его исказилось в гримасе, как будто он кривлялся, чтобы рассмешить ребенка.
Тола ничего не сказала. Это был очередной ужас среди ужасов, белая овца на снежной равнине. Она посмотрела на тело.
Оно даже не было похоже на тело человека — просто куча тряпок. Рука все еще сжимала нож.
— У меня не было выбора, — сказал Исамар. Он вынул нож и поднял копье.
— Да, — коротко ответила Тола.
— Вот, — он повернулся к ней, — возьми это оружие. Знаешь, как им пользоваться?
— Нет.
— Тогда копье лучше не трогай. Нож держи при себе и дождись, когда норманн подойдет поближе. Они наверняка попытаются тебя изнасиловать, так что у тебя будет шанс спастись. Ударь в незащищенную плоть как можно сильнее и точнее.
— Если их будет много, это не спасет меня.
— Не спасет. Но ты убьешь хотя бы одного.
Она вошла внутрь хижины. Там лежали дрова и хворост для растопки, но старик, видимо, не решался разводить огонь. Тут не было ни мебели, ни утвари, постелью служила куча покрывал и шкур в углу. На столе стояла чашка с отбитым краем. Старика убил его собственный страх. Более смелый человек впустил бы путников и был бы рад их обществу и защите.
Исамар вошел следом с одеждой старика в руках.
— Ты можешь сказать, не идут ли они?
— Все вокруг сочится ненавистью и страхом. Трудно понять.
— Они придут сегодня? Можешь сказать?
— Возможно. Если они рядом. Я не знаю наверняка.
— Давай разведем огонь. Оставь труп у двери, они подумают, что внутри их сородичи.
— Тогда тут были бы кони. И они не пройдут мимо в такую погоду, захотят под крышу.
— Идеально не скроешься. Но если мы не разведем огонь, то умрем от холода. Подождем до темноты. Они не увидят дыма. Тор послал нам хорошее укрытие из облаков, ночь будет темной. — Он говорил сбивчиво, словно каждое слово отнимало тепло его тела.
Исамар осмотрел рану. Она была неглубокой, но сильно кровоточила. Тола видела, как он ненадолго прижал к ней рубашку старика, потом приложил листья и перевязал. Если она собирается хоть как-то отомстить, то ей скоро тоже понадобятся эти навыки.
В хижине было немного еды — хлеб из муки с песком и затвердевшее мясо.
Неужели старик жил здесь один? Это невозможно. Где-то поблизости должны быть и другие фермы. Но она не ощущала их. Наверное, все ушли, оставив этого упрямого дурака умереть от рук своих же соотечественников.
Они зажгли пахнущую жиром свечу и сидели рядом, согревая руки в ее пламени. Костяшки пальцев Исамара кровоточили.
— Я должен был это сделать. У меня не было выбора. Времена тяжелые, и нам необходимо заботиться о себе.
— Он тебя ранил. Он сам навлек это на себя, — сказала Тола.
Правда ли она так думала? Сейчас это не имело значения. На промерзшей земле, полной врагов, можно было думать только о самом главном. Старик умер не из-за своей враждебности, а потому что слишком тяжело, слишком холодно было выживать.
В хижине стало темно, Исамар зажег огонь и подбросил дров.
Он снял куртку, рубашку, штаны и развесил их сушиться.
— Тебе тоже надо просушить одежду, — сказал он.
Она сняла плащи и разложила у огня, но лишь повернулась спиной к огню, чтобы просушить платье.
— Сорочка не просохнет, — заметил Исамар. — Лучше снять платье.
— Ты мне не отец и не муж, я не буду раздеваться перед тобой.
— Я не настолько дикий, чтобы бросаться на первые попавшиеся сиськи.
— Я не сниму платье.
Когда спина стала горячей, Тола снова повернулась лицом к огню. Она не могла наслаждаться теплом огня, как бы он ни растапливал ледяной холод этого дня. Огонь очага, на котором готовят пищу, был таким же, как тот, что сжег ее дом. Как тот, в котором сжигали заживо ее соплеменников.
 
Что-то находилось в долинах. Не убийцы-норманны, не испуганные фермеры. Это было что-то темное и тяжелое, конец всему. Оно ползло сквозь черную ледяную ночь прямо к ней.
Исамар был неутомим. Она знала, что у него на уме, ей не нужно было озарения, чтобы это понять.
— Ляжешь со мной? — спросил он.
— Нет. — В нем не было похоти, только звериный страх. Это казалось ей удивительным.
— Я тебя спас.
— Я не лягу с тобой. Моя семья погибла. Мой жених убит. Я брожу по собственной земле, грязная и промерзшая. Я не лягу с тобой, человек страха.
— Если направишь этот нож на меня, — сказал он, — умрешь здесь. Ты зависишь от меня. Если ударишь меня ножом и я умру, то и ты умрешь. Ударишь меня, но я не умру — ты умрешь.
Он держался на расстоянии, но глазами уже овладел ею.
— Ты потратил много сил, чтобы найти меня. Я не думаю, что ты убьешь меня. И если приведешь меня к тем, кому я нужна, я расскажу им обо всем, что между нами было, хорошего и плохого. Если это будет плохое, то я потребую мести, прежде чем выполнить то, чего они от меня хотят.
— С тобой много хлопот.
— Я не причиню тебе никаких хлопот, если ты не причинишь их мне.
После этого он утих.
Тола смотрела на огонь и не давала себе спать, чтобы мысленно оглядывать долину. Но это алчущее плоти существо, крадущееся через холмы, замкнуло ее дух в сердце. Исамар развел огонь посильней, и они уснули рядом с ним.
Пробудившись перед рассветом, она стала тормошить Исамара.
— Норманны где-то рядом, — сказала Тола. — Надо уходить.
День занимался мрачный, но у них не было другого выхода, кроме как идти в горы, чтобы спрятаться от всадников.
Начался буран, и они провели день, укрывшись за небольшим выступом скалы. Дикарь умел поддерживать костер, почти не тратя дров. Он выкопал ямку, а затем прорыл дальше нору под уклоном, чтобы ветер подпитывал огонь.
Если бы не это, они погибли бы на промозглом ветру. Они сидели у огня, прижавшись друг к другу ради тепла, — холод заморозил всю его похоть.
Когда ветер стих, они собрались идти дальше. Исамар вгляделся в очертания долин и холмов и взмахнул рукой, показав, в какую сторону им предстоит двигаться.
Небо порозовело. Теперь вся округа была белой, если не считать шрамов от пожаров, зажженных норманнами. Что теперь они жгли? В этой местности явно не хватало ферм, чтобы удовлетворить их убийственную жажду.
Они спустились вниз и подошли к огромному холму, белым пятном выделяющемуся на фоне лиловых отсветов занимающейся зари.
— Теперь опять вверх, — сказал Исамар.
Тола была рада трудному подъему — усилия согревали ее, но, взбираясь, они были совершенно открыты ветру, который ложился ей на спину, как тролль из сказки, — холодный, высасывающий жизненное тепло, он, казалось, пожирал ее тело, превращая его в камень.
На следующее утро они увидели всадников, двигающихся на двести шагов ниже по холму. Их было десять человек, и они вскоре заметили Толу и Исамара. Они не погнались за ними и даже не стали угрожать, но остановились. Они ехали в глубокой лощине, и между ними и путниками, словно грязный зуб великана, торчала бледная скала. Всадники указывали на них и переговаривались, решая, что делать. Она не чувствовала исходящей от них враждебности — они лишь решали неожиданно возникшую задачу. Взобраться на скалу было бы делом нелегким.
— Надо бежать, — сказал Исамар. Он тяжело дышал.
— Некуда бежать, — ответила Тола. — Наша судьба предрешена. Либо она завершится здесь, либо нет.
Один из норманнов, продолжавших смотреть вверх, поднял руку. Секунду она не могла понять, что он делает. Потом догадалась. Он махал им рукой, как охотник машет увиденному на скале оленю, зная, что собакам не достать его на такой высоте. Бездумно вскинув руку, Тола помахала в ответ. Спутанная волчья руна, скорчившись, провернулась внутри нее, вызвав чувство без мысли, напомнив, что они связаны вместе договором, древним, как сама земля, — охотник и добыча, преследующий