Манекен за столом (СИ)

— Нравится?
— Нравится… — сказала Топ. Мы стояли рядом, плечом к плечу, и смотрели на водопад, маленький, но все же водопад. От него исходил слабый шум, но облака радужного тумана, какие повисают над большими порогами, не было. Это был мирный водопадик, и хрустальные струи, стекая, журчали неутомимо и деловито.
Я положил руку на плечо Топ. Это получилось невольно, само собой. Я слегка сжал ее плечи своей рукой, посмотрев девушке в глаза, и прочитал в них удивление. Секунду я колебался, не зная, как быть, затем убрал руку.
— А если идти по водопаду, куда он приведёт? — спросила Топ дрогнувшим голосом.
— Что? — Я помолчал и сказал: — Скалы кончаются.
— А-а, — сказала Топ, слабо кивнув. — Понятно.
— Только по нему трудно подниматься, — сказал я, — дно скользкое.
— А давайте попробуем, — сказала Топ.
— Вы хотите? Давайте.
Мы полезли на первый порожек и по очереди шлёпнулись.
— Вон как скользко, — сказал я. — Видите?
Но мы всё-таки полезли, на четырёх конечностях, подшучивая над неловкостью друг друга.
Вода струилась между ног, и под ступнями проскальзывало дно, занавешенное длинной ярко-зелёной травой, ровной, будто в струнку расчёсанной.
Сначала можно было хвататься за кустики по бокам, потом всё теснее сужающийся ручеёк стали обступать скалы, и оставалась неширокая щель, в которой мы и протискивались.
— А змей здесь нет? — с опаской спросила Топ.
— Давай полезем наверх, — сказал я. — Дальше тупик.
— Подсади меня, — попросила Топ.
Одна нога её ещё подрагивала у меня в руках, а другой она искала, за что бы зацепиться, точку опоры, нашла, и рукам вдруг стало легко.
Топ бесстрашно карабкалась между двух сдвинутых стен, и это было несколько странное зрелище: хрупкая девушка среди мрачных коричневых поверхностей. На секунду она приостановилась, глянула вниз, на меня, и вновь пошла хвататься за что попало, продвигаясь наверх.
Как же, думал я, нам не попалось ни одной змеи. Я выбрался на вершину и увидел, что Топ, присев на выступ, ждёт меня, глядя вдаль.
Вид вокруг был красный и жаркий от начавшегося заката. Топ задумчиво повернула ко мне голову. Я сел рядом с ней.
— Не пришлось упрашивать.
— Я люблю приключения, — сказала Топ.
— Пойдём? — сказал я.
— Идём, — сказала Топ, медленно поднимаясь.
Мы спустились со скал, порядком надоевших, и погрузить ноги в песок было полным наслаждением. Песок был сухой, горячий до самых глубин, и мы бороздили его голенями, и он безмолвно смыкался, совсем как вода.
Самокат лежал так, как я его оставил, на одном боку, с вывернутым рулём, и за ним тянулся разрытый след.
Я остановил самокат перед виллой Корки. Топ, легко спрыгнув, повернулась ко мне.
— Ну что, пока? — сказала она сквозь грохот двигателя.
— Мы ещё увидимся? — спросил я.
— Конечно, — спокойно сказала Топ и улыбнулась.
— Ты случайно не уедешь завтра?
— А разве сегодняшний день уже кончился? — ответила она вопросом, обворожительно улыбаясь, как это умеют делать только хорошенькие девушки. — Ладно. Благодарю за экскурсию.
Она сказала это без иронии, улыбнулась ещё раз, помахала кончиками пальцев и, повернувшись, пружинистым шагом подошла к воротам.
Наступал вечер. Всё вокруг было озарено тусклыми оранжевыми лучами солнца, низкими, широкими, косыми, и от них повсюду ложились густые пепельные тени.
Народ бродил, как на водопое, примериваясь к магазинам, пустыми весь день.
Я приехал домой. Мать сидела в гостиной и читала письмо. Она читала его, повернув бумагу к свету.
— Здравствуй, ма, — сказал я.
— Здравствуй, — отозвалась мама, не отрываясь от чтения.
— Что читаешь? — спросил я, но мать не ответила, и я не стал настаивать и пошёл в свою комнату.
— Подожди, — сказала мать.
Я остановился.
— Садись, я должна тебе кое-что сказать, — сказала мать.
Я сел и выжидательно посмотрел на неё.
— Нам написал Итог. Ты помнишь его?
— Смутно, — сказал я.
— Он хорошо тебя помнит.
— Он берётся устроить мою судьбу? — догадливо спросил я.
— Ну-у, — сказала мать, выпятив губы трубочкой и поведя глазами. — В некотором роде…
 
— Очень любезно с его стороны, — сказал я.
— Он зовёт тебя к себе. Ты знаешь, он в столице занимает важный пост. Ты ведь понимаешь, что значит в жизни молодого человека — помощь такого влиятельного хвастуна. Ты не будешь, как все здесь, плюшевой игрушкой.
— Конечно, — сказал я.
— О тебе спрашивают многие наши знакомые. Дедушка Эффект интересуется. Твоя тётя…
— Какая тётя?
— Тётя Рутина. Разве ты уже забыл её? Она была так добра к тебе. Странно даже…
— Разумеется, я её помню, — сказал я. — Ей лет триста. Она тоже готова помочь?
— Нет, нет, пойми меня правильно, ты знаешь, сколько у нас знакомых.
Да, я это знал. Знал я также, что у матери осталась кругленькая сумма, и она смело прокучивала её, считая себя при этом особой рациональной, радужно полагая, что количество банкетов увеличит её капитал, пока этот миф не лопнет, как и все мыльные пузыри.
— Тебе обязательно надо выслать меня в столицу? — сказал я.
Мать села рядом и обхватила мою голову руками. Она тихо покачала её из стороны в сторону.
— Что ты говоришь, — сказала она мягко. — Как ты можешь говорить такое. Я думала, что ты хочешь стать настоящим человеком. Только в большом городе можно серьёзно стать на ноги. А здесь… что? Здесь только побережье. У тебя светлая голова. Скажи, мой мальчик, что тебя привлекает больше всего?
— Не знаю, — сказал я и встал.
Мать подняла голову. Глаза у неё стали большие и печальные.
— Я не знаю, — сказал я.
— Ты подумай над этим, — тихо сказала мать. — И ещё. Сегодня заходил Абсурд. Он сказал, что ты должен подумать о своём будущем. Ты ведь давно не был в школе?
— Я схожу.
— Правда, сходи, — сказала мать. — Это нужно.
— Я зайду, — сказал я и пошёл к себе. Мать смотрела мне вслед.
Я и не знал, что обо всём этом думать. Обо всех этих знакомых доброжелателях, о далёком городе, где можно пробиться, о дальнейшей жизни в том ореоле, какой она рисовалась даже самым близким людям. Что-то было в этом скользкое и отталкивающее. Я чувствовал, что мне глубоко чужды вся эта жизнь, и все эти люди. Такими, как они, я быть не мог. А как терпимо относиться к чужим недостаткам, я не знал.
Гости были разные, но я так любил, когда все были вместе. Когда праздник заканчивался, и гости расходились, мне становилось очень грустно.
Я хотел, чтобы праздник никогда не заканчивался.
И я совсем не хотел уезжать отсюда. Почему я должен уезжать? Я поразмышлял и пришёл к выводу, что этот вопрос решён.
Я походил по комнате. Я свыкся с этой небольшой комнатой с несоразмерно большим и низким окном, выходившим в сад, и столом в углу.
На поверхности стола остался засохший обвод от бутылочки, которая днём так взвинтила настроение. Бутылка была убрана, и мать, естественно, не сказала ни слова на этот счёт. Она удивительно деликатна в таких случаях, и мне это нравится, я ценю это больше всего, потому что это труднее всего.
Легче всего быть уверенным в своей правоте и лезть ко всем.
С детства побеждать не любил.
Я не люблю вспоминать эти годы. Эти прекрасные годы детства. Безмятежного детства.
Я не люблю вспоминать это время потому, что надо мной нависал странный, непонятный мир шоу, который не исчезал, когда мать целовала мои закрытые глаза, готовые уснуть, и когда тем же поцелуем будила меня.
Я не люблю вспоминать свои размышления о искусственном обществе.
Будто бы в цивилизованной окружающей среде, используя доступные внешние средства, всем может быть все дано.
 
Непонятно было, как публика договаривается.
Мы, участники, никогда не забывали договориться между собой, кто есть кто.
Это было непременным условием — точно знать всё заранее — любого праздника.