Клуб Мертвых

Бертрада поспешила к выходу. Дверь, скрипя, отворилась.
Раздалось два крика:
— Мария!
— Жак!
Бедняжка, не помня себя от радости, упала в объятия того, кого считала навсегда утраченным…
  
5
 
КЛЯТВА МАТЕРИ
 
— Жак, дорогой мой! — повторяла, рыдая, Мария.
Она отступила на шаг и глядела на него своими большими глазами, в которых светилась безграничная радость.
Жак чувствовал, что слезы застилают ему глаза, волнение и горе душили его.
Действительно, положение было ужасным.
Он понимал, какую надежду, лучше сказать — уверенность внушал Марии его приход. Раз она видела его перед собой, следовательно, считала спасенным…
А между тем с наступлением утра он должен был быть расстрелян…
Он шел к Марии, повинуясь призыву Матильды.
Он шел сказать ей: «Я хочу, чтобы ты жила. Я хочу, чтобы ты скрыла от отца наше горе и наше счастье. Так надо.
Для тебя и для нашего ребенка. Я умоляю тебя повиноваться мне».
Он не подумал о том ужасном обмане, которым будет для нее его появление. Разве могло ей прийти в голову, что ему удастся выпросить у тюремщика лишь несколько часов свободы?… Что он даст честное слово возвратиться, хотя этот возврат будет для него смертью? Он стоял неподвижно, не произнося ни слова.
Заговорить — значило убить.
Безумная радость, охватившая ее, не могла безболезненно перейти в отчаяние.
— Жак. — заговорила она наконец, — ты не поцеловал нашего ребенка.
Она подала знак кормилице. Та подняла ребенка на руки.
Мария взяла его и протянула Жаку.
При виде ребенка Жак почувствовал такое отчаянье, что едва мог сдержаться, чтобы не вскрикнуть.
Он крепко поцеловал сына, пытаясь скрыть терзавшее его горе.
— Ты будешь очень любить его, не правда ли? — говорила Мария. — Я назову его Жаком, как и тебя. О, теперь, когда ты здесь, я ничего не боюсь, я счастлива!
«Счастлива!» Это слово прозвучало для Жака ударом грома.
— Что же ты не говоришь ничего. — продолжала она,— — ведь у тебя должно быть много чего сказать мне? Говори же, говори! Кто тебя спас? Мой отец, не так ли? Мы были несправедливы к нему, он не мог погубить сына своего старинного друга…
— Мария!
Несчастный весь дрожал. О, как хотел бы он остановить на устах молодой женщины эти слова, терзавшие его!
Она же продолжала:
— Видишь ли. я всегда верила в него, несмотря на его суровость. Поэтому теперь мы не должны более иметь от него тайн, мы скажем ему все. Я знаю, что тебе это признание было бы тяжким, но я возьму его на себя. Я убеждена, что он простит нас. И как мы будем тогда счастливы! Я буду твоей женой не только перед Богом, но и перед людьми…
Жак вскрикнул. Он едва держался на ногах.
— Жак! Жак! Что с тобой?
— Мария, вооружись мужеством…
— Мужеством? К чему? Какое новое несчастье угрожает нам?
Он не отвечал.
Он говорил о мужестве, а сам чувствовал себя трусом.
Мария схватила его за руки.
— Умоляю, не терзай меня неизвестностью! Я так много вынесла за то время, когда ты был в тюрьме! Я знаю, чувствую, у меня нет больше сил страдать. Если надежда, которую ты мне подарил, должна снова исчезнуть, я умру…
— Умереть! Разве ты имеешь право умереть? Ты забываешь о нашем ребенке.
— О нашем ребенке!
Она покрыла его поцелуями.
— Это правда! И потом, к чему говорить о смерти, если ты здесь, если мы навсегда вместе!
Часы пробили два.
Время колебаний прошло. Чтобы возвратиться вовремя, Жаку надо было торопиться. Честный человек рисковал для него своей жизнью и ждал его теперь в страшных муках сомнений. А у него тоже были жена и дети…
Жак переборол свою слабость.
— Мария, — сказал он вдруг, — выслушай меня. Ты не все знаешь…
— Ты пугаешь меня!
— Моя дорогая, моя возлюбленная жена, я должен оставить тебя…
— Оставить меня? Нет, нет, я этого не хочу! Я не хочу! Ты не сделаешь этого! Во имя нашего ребенка не оставляй меня…
— Но это необходимо…
Наступило молчание. Жак призвал на помощь все свое мужество.
— Но ты спасен, не так ли?
— Да, — с усилием произнес Жак.
 
— Хорошо, теперь я слушаю тебя.
— Мария, поклянись мне повиноваться, о чем бы я ни просил тебя…
— Разве ты не муж мне?
— Вот истина, Мария: я был приговорен к смерти…
— Ты? Боже мой! Люди так безжалостны…
Он печально улыбнулся.
— Не говори так, Мария. На свете много добрых и великодушных людей…
Она перебила его:
— Но как же ты здесь, со мной?
Жак колебался.
— Я бежал, — сказал он наконец.
— Бежал! Значит, тебя могут снова схватить. Боже мой, это ужасно! Надо скорее бежать, ты не должен рисковать снова попасть в руки врагов!
Она протянула ему руку.
— Я понимаю. Перед отъездом ты захотел увидеть меня. Мой муж… Ты будешь спасен…
— Да. Да!…
— Тебя ждут друзья?
— Да… через несколько часов я буду на берегу… и тогда… я буду спасен!
— А я не понимала, когда ты говорил, что оставишь меня… О, теперь я упрекаю себя, что так долго задерживала тебя! Ты отправишься в Италию? Ты мне напишешь, когда будешь в безопасности, и я приеду к тебе с нашим ребенком! Это решено, не так ли?
— Да, в Италию!
Жак был бледен и едва говорил, но она не догадывалась о той буре, которая бушевала в его душе.
— Иди, Жак. Я твоя. Когда ты позовешь меня, я поспешу к тебе. Мы будем вместе. Мы забудем все прошлые невзгоды…
— Слушай, — продолжал Жак, — а главное — не пугайся. Я бегу, и ты должна знать, что меня ждет множество опасностей…
— Знаю, но я надеюсь!
— Я тоже, но, однако, должен был кое-что предпринять…
— Что? Говори, теперь я хочу, чтобы ты поскорее уходил…
Жак вынул запечатанный конверт.
— Повторяю тебе, я убежден, что со мной ничего не случится, тем не менее я написал это завещание…
— Завещание? О, не произноси этого слова!
— Однако, это необходимо. Я должен был предусмотреть все во имя нашего маленького Жака. Если случится что-нибудь непредвиденное, то это завещание утверждает права нашего ребенка на мое имя и состояние. Я понимаю, что это сделано не по форме, но в таких особых обстоятельствах оно будет иметь силу. Храни этот документ, моя дорогая жена, и, если понадобится, не колеблясь, предъяви его.
Мария хотела что-то сказать, но он жестом остановил ее.
— Это еще не все,— продолжал он. — Мне тяжело произносить это, но, тем не менее, ты должна узнать, что я услышал свой приговор из уст твоего отца.
— Это ужасно! — прошептала Мария.
— Мовилье подсказала решение его совесть. Не мне порицать его. Он поразил во мне врага всего, что является для него священным. Это его право. Но кто поручится, что его ненависть не распространится на нашего ребенка?
— Нет! Это невозможно!
— Кто знает? Обещай мне быть благоразумной и не выдавать нашей тайны.
— Но ведь я должна буду скоро приехать к тебе!
— Тем не менее, нужно держать это в тайне. Кроме того, благодаря преданным и могущественным друзьям, я надеюсь получить разрешение вернуться на родину, а если твой отец узнает о соединяющих нас узах, то его гнев может повредить мне.
— Ты прав! Я понимаю тебя!
— Ты будешь молчать? Ты клянешься мне?
— Клянусь, что буду хранить нашу тайну, пока ты сам не разрешишь мне говорить.
— Благодарю! Но мое отсутствие может продолжаться несколько недель, месяцев. Поклянись мне молчать целый год, что бы ни случилось…
— Год! Ты пугаешь меня…
— Клянись, умоляю тебя!
Мария пристально взглянула на него, как бы желая прочесть у него в сердце…
Он нашел силы улыбнуться.
— Клянусь тебе, — сказала она тогда, — что бы ни случилось, я не произнесу ни слова целый год!
Он наклонился и обнял ее.
Затем он тихонько поцеловал ребенка.
— Прощай! — сказал он.
— Не говори этого слова! — вскричала Мария. — До свиданья!