Клуб Мертвых

— Что ты думаешь о причине их пребывания в этом доме?
— О, на этот счет у меня есть одно соображение…
— Какое?
— Нечего глядеть на меня, будто собираешься меня убить! Ты спрашиваешь, я отвечаю, притом очень чистосердечно… Я думаю… всякий имеет право думать… что с младшей было несчастье, и чтобы скрыть последствия этого несчастья…
— Довольно! — перебил Бискар.
Он был страшен.
— Слушай, если когда-нибудь у тебя вырвется хоть одно слово, если ты сделаешь какую-нибудь глупость, если даже мне самому намекнешь на это происшествие, то так же верно, как то, что меня зовут Бискаром, королем Волков, ты умрешь!
Гигант, казалось, чувствовал себя скверно. Должно быть, эта угроза сильно подействовала на него.
— Хорошо, — пробормотал он, — я буду молчать.
— Я надеюсь. Теперь идем.
— Куда?
— В уединенный домик.
— Ба! Так вот где будет дело!
— Без вопросов!
— А между тем, я должен знать, что мне придется делать.
— Почти ничего. Ты уверен, что там только молодая дама с крестьянкой?
— О! Теперь они, наверно, спят, если только ребенок не кричит.
— По моему знаку ты бросишься на старуху.
— Что с ней делать? — сказал Дьюлуфе, жестом будто сворачивая шею цыпленку.
— Ты не дашь ей кричать и шевелиться.
— О, это легко, но надо ли идти до конца?
— Как хочешь.
— Хорошо.
— Мне надо остаться наедине с дамой, я должен говорить с ней без свидетелей.
— Никто не помещает тебе.
— Через час мы будем в бухте, где нас ожидает лодка. Когда же, на рассвете, выстрел из цитадели даст знать о бегстве Бискара, мы будем уже далеко!
Минуту спустя оба каторжника спускались с горы, направляясь в сторону Боссе.
  
4
 
МАТИЛЬДА И МАРИЯ
 
Дом, о котором говорили между собой каторжники, находился на восточном склоне Оллиульских скал.
Это строение скорее заслуживало названия хижины. Оно было крыто соломой, всего в два окна, с ветхой, едва затворявшейся дверью.
А между тем в этой хижине нашла себе приют младшая дочь графа Мовилье, того самого, который только что приговорил к смерти маркиза Жака де Котбеля.
Ее печальная история может быть рассказана в двух словах.
Господин Мовилье рано остался вдовцом с двумя дочерьми — Матильдой и Марией.
Погруженный в свои честолюбивые планы, он мало заботился о воспитании детей, полагая, что самое главное будет заключаться в том, чтобы удачно выдать их замуж, причем так, чтобы эти союзы были как можно более полезны для него.
Де Мовилье мечтал сделаться министром, пэром. Его дочери должны были помочь ему в этом. Человек с черствым сердцем, он никогда не знал истинной привязанности, и его враги поговаривали шепотом, что его жена умерла с горя.
Есть любящие души, которых эгоизм убивает вернее яда.
Таким образом Матильда и Мария были предоставлены самим себе и характеры их развивались без всякого участия со стороны отца.
Де Мовилье требовал от них только почтительности. Обычные проявления родительской нежности казались ему излишней тратой времени. Он требовал только беспрекословного повиновения.
Как мы уже сказали, он был многим обязан маркизу де Котбелю. Его состояние, сильно расстроенное во время эмиграции, было поправлено только благодаря помощи отца Жака, который до самой смерти считал де Мовилье великолепным человеком и верным другом.
Умирая, де Котбель оставил двух сыновей. Один, Фредерик, был офицером. Другой, Жак — натура живая и впечатлительная — казался не созданным для жизненной борьбы.
Жак сильно беспокоил отца. Напрасно старался тот сдерживать его порывы и направлять поступки. Отцовская суровость всегда отступала перед несомненными Достоинствами горячего и восторженного сына.
Тем не менее, умирая, де Котбель умолял своего друга Мовилье наблюдать за Жаком. Он надеялся, что холодный рассудок Мовилье успокоит почти болезненную впечатлительность молодого человека.
Де Мовилье дал обещание.
И вот как он сдержал его…
Заметив в молодом человеке незаурядный ораторский талант, развитие которого обещало блестящую карьеру, де Мовилье почувствовал сильную зависть к юноше и ничего не сделал для выполнения обещания, данного его умирающему отцу.
 
Жак мог беспрепятственно следовать зову своего пылкого характера, пускаться на любые безрассудства.
Но когда он стал увлекаться новыми идеями — Мовилье указал ему на дверь.
Остальное известно.
Но Жак не напрасно прожил эти годы в обществе двух молодых девушек.
Матильда имела спокойный и холодный характер. Не то чтобы она походила на отца по черствости сердца, нет, но она унаследовала от матери определенное недоверие к себе и к другим. Она обожала сестру и готова была пожертвовать для нее всем, но внешне Матильда всегда была неизменно спокойна и ровна, сдерживая всякий порыв, всякое душевное излияние.
Мария, напротив, была еще совершенным ребенком. Она играла жизнью, и жизнь улыбалась ей. Когда она проходила по улице, про нее говорили: «Вот солнце Оллиуля!» Действительно, ее лицо сияло веселостью, добротой и прелестью беспечной юности.
Пришла любовь. Всякий на месте Мовилье предвидел бы это. Он ничего не хотел знать. Он вышвырнул за дверь сына своего благодетеля, как поступил бы с лакеем. Мария хотела защитить Жака, но отец оборвал ее одним словом. Он так хотел. Этого должно было быть достаточно.
Неблагоразумная суровость вызвала возмущение. Мария сделала вид, что покорилась, но это только разожгло едва зародившееся в ней чувство…
Сестра это поняла, но слишком поздно. Могла ли она предвидеть драму, не зная сама, что такое любовь?
Однажды Мария созналась, что любит Жака и что любима им. Она не раскаивалась. Жак был так добр, так благороден, так любил ее! Почему ей не любить его? Она была убеждена, что выйдет за него замуж. Стоило только отцу помириться с ним! Время шло… Жак не подозревал, что идет к своей погибели. Его идеи и убеждения были его религией, он был уверен в близком их торжестве. Все казалось ему прекрасным, волшебным сном…
Наступило пробуждение.
Жака арестовали. Мария готовилась стать матерью.
Мовилье был безжалостен. Сын маркиза де Котбеля был для него только политическим врагом. Он был заранее осужден.
Матильда решилась тогда отправиться к одной старой родственнице, жившей в Эксе, и умолить ее спасти сестру. Мадам де Сорли — так звали родственницу — согласилась на это, и было решено, что Мария проведет у нее последние месяцы беременности.
Что касается Мовилье, то у него было много других забот.
Затем Мария узнала, какой опасный поворот принял процесс Жака. До этого времени она все еще надеялась, она думала, что ее отец не забыл прошлого и что сын маркиза должен быть для него священен!
Но вдруг она поняла все. Ужасное видение предстало перед ее глазами… суд, тюрьма… эшафот!
Тогда, вне себя от ужаса, вырвавшись из объятий мадам де Сорли, желавшей удержать ее, она помчалась к сестре с отчаянным призывом:
— Спаси нас!
И теперь, убитая горем, она лежала больная в маленькой хижине, ожидая прихода сестры, отправившейся в Тулон узнать исход процесса… Сестра, которая уже знала все, не возвращалась…
Женщина, ухаживавшая за Марией, была ее кормилицей.
Мы уже знаем, что ее звали Бертрадой.
Устав после нескольких бессонных ночей, она задремала.
Мария осталась наедине со своими ужасными мыслями. Она бессознательно повторяла:
— Жак! Жак!…
Она не спускала глаз с деревянных часов, висевших на стене.
Была половина первого ночи.
Вдруг Мария вздрогнула и приподнялась на постели. Неужели ей показалось? Она будто слышала какой-то шум снаружи…
Что, если это Матильда?
Она возвращается! Все кончено. Каков приговор? Кто знает? Скорее всего, Мовилье…
— Бертрада! Бертрада! — закричала она.
Кормилица вскочила.
— Иди скорее… к дверям… Кто-то идет…