Клуб Мертвых

— А во что нам обошелся этот ящик? А эта статуя? — с беспокойством спросила мать.
Признаюсь, этот вопрос подействовал на меня, как ушат холодной воды, и я чуть было не стал обвинять мать в эгоизме и узости взглядов. Охваченный буйной радостью, отец равнодушно отвечал:
— Почти ничего: пятнадцать тысяч франков!
Раздался крик. Моя мать, бледная и задыхающаяся, схватилась за кресло, чтобы не упасть. Отец бросился к ней.
— Мой друг! — крикнул он. — Умоляю тебя, не пугайся! Не упрекай меня за эту трату! Это — венец моих стараний! Это богатство! Пятнадцать тысяч франков! Я сто раз возвращу их тебе!
Она улыбнулась печально, с выражением полной покорности судьбе.
— Все, что здесь есть, принадлежит вам, — сказала она, обнимая отца.
Мой отец, эгоист как все изобретатели, дал волю своей радости. Минуту спустя я помогал ему отнести в его кабинет три обломка странной статуи, названной им «Прокаженным королем». Оставшись с ним наедине, я решился спросить, что это был за король, о котором, признаюсь, я никогда не слыхал.
— Мне некогда давать тебе длинные объяснения, — отвечал отец, — знай только, что «Прокаженный» — последний из государей, который царствовал в третьем веке нашей эры над громадным государством кхмеров.
— Кхмеров? — спросил я. — Что это за народ?
Отец несколько мгновений молчал.
— Никогда, может быть, не было народа более великого! — продолжал он торжественно. — Эти люди, опустившиеся теперь до уровня рабов, владели тайнами науки гораздо раньше, чем первые ростки ее проникли к нам…
Затем он вдруг остановился, как будто сказал лишнее.
— Оставь меня, дитя мое! — сказал он. — Я хочу остаться один…
Видя, что я опечален этим, он взял меня за руки.
— Выслушай меня, мой друг… Теперь ты уже большой мальчик, и я должен питать к тебе полное доверие. Я знаю, что ты добр и великодушен, ты любишь свою мать, не так ли?
— Я готов отдать ей мою жизнь!
— Хорошо. Я предоставлю тебе случай доказать ей свою любовь и привязанность. Может быть, этот случай…
Казалось, что ему было тяжело продолжать.
— Договаривайте! — крикнул я. — Неужели моя мать подвергается какой-то опасности?
— Нет, — поспешно сказал он, — но ты со временем узнаешь, что у женщины все впечатления бывают преувеличены. Привязанность твоей матери ко мне сделает для нее трагической… одну необходимую вещь, без которой я не могу обойтись…
Я глядел на отца с ужасом, которого даже не старался скрыть. Он заметил это и поспешил успокоить меня.
— Ну вот, ты и сам пугаешься, — сказал он. — Я предпочитаю сказать тебе все, зная, что ты сильнее матери. Я скоро уеду…
— Уедете! Как! Оставляете нас?…
— Для науки и в наших общих интересах я обязан оставить на некоторое время Францию…
Я был поражен. Отец никогда даже не выходил из дома…
— А куда вы едете?
— Далеко, очень далеко, в страну, имя которой тебе, верно, незнакомо, в Камбоджу. Я жду через несколько дней одного человека, и уеду с ним. Важные дела задержат меня на несколько дней в Париже, затем я сяду на корабль… Вот что я хотел тебе сказать. Подготовь осторожно мать к этой разлуке, столь необходимой… Я могу рассчитывать на тебя, не так ли?
Я залился слезами, но в то же время, мое уважение к нему было так велико, что я не только не пытался его отговорить, а напротив, гордился его доверием.
Увы! Я не предполагал тогда, что с этого дня начнутся несчастья, которые сведут мою мать в могилу, а меня доведут до самоубийства…
Когда я сообщил бедной женщине о решении, принятом отцом, она пришла в отчаяние.
Она бросилась в кабинет к отцу и долго пробыла с ним наедине. Что он ей сказал? Какие дал объяснения? Этого я не мог узнать…
Но когда мать вернулась ко мне, то долго не могла остановить рыданий.
Наконец, немного успокоившись, она сказала мне:
— Дорогой Марсиаль, я не считаю себя вправе упрекать того, кто посвятил всю свою жизнь великому делу. Увы! Великие души избирают себе пути, которые нам кажутся ложными, но твой отец не может ошибаться…
— Значит, вы позволяете ему ехать?
 
— Да, он поедет, и я постараюсь скрыть мое горе…
Несколько последующих дней были посвящены приведению в порядок наших денежных дел. У моей матери осталась еще сто двадцать одна тысяча франков, которые были помещены к одному бордосскому банкиру по фамилии Эстремоц, имевшему постоянные сношения с Южной Америкой и Индией.
Однажды вечером к нам явилась странная личность.
Я сказал «странная». Но это слово едва ли передаст глубокое впечатление, произведенное им на меня…
Хотя это было летом, но незнакомец явился закутанным в широкий плащ, в надвинутой на глаза шляпе с широкими полями, совершенно скрывающими его лицо.
Когда незнакомец вошел, мой отец приблизился к нему со знаками величайшего уважения.
Незнакомец снял свой плащ. Как я уже говорил, был вечер, и большой зал, где все собрались, был освещен лампами, при ярком свете которых гость являл собой самое фантастическое зрелище.
Это был старик, если судить по многочисленным морщинам, бороздившим его лицо и странно переплетавшимся с черными, синими и красными линиями татуировок. Бесцветные губы его, открываясь, обнажали вычерненные зубы.
Его плечи и грудь были покрыты пестрой туникой, спускавшейся до колен и стянутой поясом, вытканным, как мне казалось, из нитей чистого золота. На этом поясе виднелась черная узкая лента, усеянная камнями, похожими на бриллианты самой чистой воды.
Руки его выше локтей были стянуты широкими золотыми браслетами.
Но что более всего изумило меня, так это то, что, обменявшись с отцом несколькими словами на каком-то странном языке, незнакомец распростерся на полу перед моей матерью и сказал звучным и в то же время горловым голосом по-французски:
— Король Огня приветствует спутницу жизни Короля Знания!
Затем он поднялся и прибавил, обращаясь ко мне:
— Дитя! Люби отца твоего! Люби мать, и ты будешь достоин имени человека!
Спустя минуту отец и незнакомец заперлись в кабинете.
Утром следующего дня мать рано разбудила меня.
— Марсиаль, — сказала она мне, — ступай обними отца.
— Как? Разве он уже встал? — спросил я.
И какое-то непонятное, тяжелое чувство охватило меня.
Я будто бы предчувствовал, что вижу отца в последний раз…
Вскоре у дверей дома остановился почтовый экипаж и в него погрузили ящик, тот самый, в котором были обломки статуи.
Незнакомец стоял рядом с отцом, завернутый в плащ, скрывавший его странный костюм.
Мать сдержала слово. Хотя ее сердце разрывалось, но она продолжала оставаться хладнокровной и заставляла себя улыбаться…
Наконец был подан сигнал к отъезду; бич защелкал, и экипаж тронулся.
Мать вдруг зашаталась и упала бы на землю, если бы я не успел поддержать ее.
Я так подробно описал этот эпизод не для того, чтобы возбудить любопытство тех, кто будет читать эту рукопись, но чтобы дать хотя бы слабые указания, благодаря которым можно было бы отыскать следы моего отца.
Надо ли его оплакивать? Или отомстить за него?»
В этом месте Арчибальд Соммервиль прервал на минуту чтение. Внимание его и сэра Лионеля обратилось на Армана, глаза которого сверкали из-под маски странным огнем. Арман понял их мысли. Описание того, кто звал себя королем Огня, не подходило ли к Зоэре, странной личности, жившей у Армана и, по-видимому, безгранично ему преданной? Только возраст несовпадал… Арман знаком показал, что он разделяет мнение своих друзей.
— Продолжайте, сказал он Арчибальду
Но в эту минуту Марсиаль быстро встал.
— Господа, — сказал он, вы сейчас спрашивали меня, готовили я рассказать вам мою жизнь и обстоятельства, бросившие меня на путь самоубийства; я почувствовал что-то вроде стыда и согласился на чтение этой рукописи, не чувствуя в себе мужества рассказать вам ее содержание. Это была слабость, я скажу более, низость. Я хочу, чтобы она была последней. Я чувствую, что становлюсь другим человеком после того, как я услышал ваш голос, говоривший о долге и чести. Я был слаб, теперь я силен. Я боялся своих собственных воспоминаний, теперь я хочу смотреть им прямо в лицо! Не читайте больше, я сам изложу вам мою исповедь, не утаивая и не смягчая ничего. Слушайте же меня!