Нерушимые обеты (СИ)

Она с несвойственным себе же кокетством выбирает, склеить дурочку или снова ударить словами между глаз. Не сомневается, что свое сегодня она получит, но это потом будет.
– Это – мой муж, – на ее оскорбление Никита кривится, сжимает плечи сильнее и встряхивает.
Дальше – заставляет пятиться, пока лопатки снова не впечатываются в твердое. На сей раз это уже дверца одного из высоких пеналов кухонного гарнитура.
– Любовник твой, да? Трахаетесь с ним на нычку? У меня, блять, под носом?!
– То есть тебе не «на нычку» можно, а мне…
По Полиному лицу прилетает хлесткая пощечина. Её нельзя назвать ни особенно неожиданной, ни особенно болезненной. Просто голову относит в сторону и во рту появляется металлический вкус.
Но это не мешает девушке снова улыбнуться. Она прижимает ладонь к щеке и поворачивает голову, чтобы снова смотреть мужу в лицо.
– Бесишься, что тебя я не хочу, а по другому с ума схожу, да? Не такой уж ты неподражаемый, получается?
– Да мне похуй, по кому ты с ума сходишь, курица. Тебя моей женой определили. Я с блядью жить не стану.
– Это похвально. Только ты же не определяешь, жить с блядью или нет. Нас обоих – не очень-то спрашивают…
Лицо Никиты снова преображает злость. Он напряжен настолько, что на виске набухает вена. На лбу – испарина. Она его доводит до белого каления своей правдой.
Ему тоже нах всё это не нужно. Он хочет нюхать, трахать, бухать и поигрывать, не знать отказов и не нуждаться в поиске компромиссов.
– А я еще думаю… Откуда я эту тварину знаю… А он же ко мне в клубе подходил. Угрожал, прикинь? – с губ Полины слетает улыбка. И краска тоже уходит с лица. Зато сердце заводится.
Боже, Гаврила… Что ты делаешь, родной?
– Сказал, трону тебя – пожалею… – издеваясь над абсолютно серьезными словами Гаврилы (а Полина знает – он не шутил), Никита ведет притворно нежно по обратной стороне ладони, которой Полина прикрывает щеку. – То есть мне трогать нельзя… Жену… А к нему по первому зову бежишь? Ему приспичило – ты всегда готова?
Мужские пальцы снова сжимаются на Полином горле и давят. В ней первыми просыпаются обычный человеческие реакции – желание обеспечить проход воздуха и страх, что сейчас случится ужасное.
И сколько бы Полина к этому ни готовилась, никогда не готова. Хватает ртом воздух и давит на мужские плечи, отталкивая.
– Отвечай, блять! – он же требует, сжимая сильнее. – С ним спишь? Мне твой отец на уши приседает. Требует, чтобы я тебя нашел, а ты пока на нем, блять, скачешь?
– Ненавижу тебя, ублюдок… Всех вас ненавижу…
Полина шипит, борясь с натиском мужа.
Умудряется снять с шеи руку и кусает.
Больно, без шуток.
Так, чтобы Никита отпрянул с матом, а она успела ускользнуть.
Делает несколько шагов в сторону и осматривает кухню. Ищет, что бы взять в руку, чтобы заехать по башке мучителя. Отключить.
Тянется к винному шкафу, открывает и достает бутылку.
Только она разбивается не о голову, а об пол. Потому что Никита наваливается сзади, перехватывает ее руки и резко разворачивает под звук женского визга.
– Ты у меня, блять, научишься мужа уважать… Ты у меня, блять… – Пыхтит, вдавливает ее животом в стол, наклоняет и начинает задирать платье.
Полину снова накрывает неизбежностью. И снова нет сил подавить свое же сопротивление происходящему.
Кто-то рассказывает, что в подобных случаях нужно расслабиться и получить удовольствие. Но это – уровень унижения, который даже не самая смелая Полина для себя не допускает. Именно так рабство рождается в голове.
Чувствует нежелательные прикосновения к бедрам, ягодицам, брыкается… Никита вдавливает ее своим телом в стол, просто падая сверху, цедит:
– Не дергайся, сука…
Но вместо того, чтобы не дергаться, Полина начинает извиваться сильнее. Пытается дотянуться до вазы, но Никита не дает – перехватывает руку и больно заламывает за спиной, делая её сопротивление практически бессмысленным.
От острой боли, унижения, ненависти и злости на Полины глаза наворачиваются слезы. И это само по себе тоже злит. Она прекрасно понимает, что будет дальше. На сей раз – не спетляет, но ее спасает телефонный звонок.
 
Она чувствует жужжание в прижатом к ее бедру кармане мужских брюк.
– Очень, блять, вовремя…
Никита ругается, но решает взять.
– Не рыпайся, – предупреждает, вдавливая в столешницу всем своим весом и произнося прямо в ухо. Толкается пахом, имитируя то, что будет с ней дальше. Полина не сдерживает позорный всхлип.
Дальше – Никита выравнивается, но не отходит.
Продолжает держать руку между Полиными лопатками, давить и подкручивать, чтобы не забывала, насколько больно он может сделать.
Ему, наверное, даже нравится картина, открывающаяся сверху, а Полину колотит от отвращения.
Никита достает мобильный, недолго молчит, а потом рявкает в трубку:
– Кто?!
Кухню заполняет звук тяжелого и рваного Полининого дыхания. Стыдно, но тихие всхлипы тоже слышны. Если это её отец – ужасно не хочется, чтобы он узнал о подобных проявлениях слабости, поэтому она жмурится и изо всех сил старается выровнять дыхание, но почти сразу вообще замирает вместе с сердцем.
Возможно, это уже галлюцинации, но ей кажется, что из динамика доносится голос Гаврилы.
– Какого хуя тебе надо?
Так ли это, Полина не знает, но перемена в настроении Никиты очевидна. Еще пару секунд назад он чувствовал себя хозяином ситуации. Теперь – будто мнется.
– Напомнить просто…
Слова слышны. Полина жмурится сильнее и вжимается в стол лбом.
– Её волосок – это твои яйца. Не забыл, да?
Теперь слез не удержать. Капелька катится сначала на переносицу, а потом с кончика вниз, заполняя микро-щелочки на дереве.
Он понятия не имеет, в какой момент звонит. Но после всего… Он всё равно звонит.
– Пошел нахуй.
Никита отвечает и скидывает. Телефон летит по столу практически до Полининого лица. За спиной слышно громкое дыхание. Её рука всё так же обездвижена и ноет в плече.
Маятник может качнуться в любую из сторон. О том, что сегодня здесь происходит, Гаврила никак не узнает, сколько бы ни угрожал.
Но её муж… Он слишком ссыклив. И в этом, пожалуй, Полино спасение.
– Брезгую, блять. Помоешься, потом…
Никита отпускает её и отталкивается. Сгребает отброшенный телефон и прячет обратно в карман.
Отходит, поправляя одежду. Дальше – привычно к двери. Хлопает ею так, что уши может заложить, но у Полины слишком вымотаны нервы, чтобы реагировать на такое.
Она выталкивает себя в вертикальное положение дрожащими руками. Поправляет платье. Стирает с лица слезы.
Тоже идет к двери и замыкает её на все замки изнутри.
Дальше – в душ.
И только тут поплакать.
  
Глава 26
 
Гаврила не видел Полину больше двух месяцев. Устал, блин. Реально устал.
Позвонил один раз. И то по делу. А так – не навязывался. Встреч не искал. Ну и она тоже, конечно же, не искала.
Набрал только её ебаната в ту ночь. Потому что по лицу было видно – злится малышок. А у Гаврилы на подкорке рядом с рефлексами сидит необходимость защищать Полину.
Как мог – защитил. Напомнил, что с ней надо аккуратненько, а потом себе напомнил, что тоже человек.
И что когда-то слишком сильная любовь, настойчивость и необоснованная самоуверенность привели к трагическим последствиям.
И что кроме Полины в мире происходит еще очень много важного.
Например, беременная сестренка-Агата, которую загнали до состояния, когда она хочет избавиться от нежеланного ребенка.
В ней столько страха, обиды, боли и звериного отчаянья, что Гаврила не может глаза закрыть. Не может не помочь.
Когда-то его Полине не хватало рядом человека, который оградил бы от опрометчивости, подсказал бы, взял за руку и от беды отвел. Гаврила решил попробовать стать таким для Агаты.
Костя держал Агату в своем доме помимо её воли. Она день ото дня просила просто отпустить. Он не мог, как самому казалось, а потом… Поступил правильно, но дико больно для себя.