Нерушимые обеты (СИ)

Её не пугает сама возможность насилия, она почти смирилась с тем, что оно – её неотвратимость. Но именно сегодня… После нежности Гаврилы… Это самой же кажется изменой.
Поэтому она уворачивается яростней. Чувствуя болезненной сжатие груди – выгибается дугой и кричит.
Конечно, в этой квартире – шикарная звукоизоляция, её крик не помешает соседям, но он явно мешает мужу.
Который отпускает грудь, пытается закрыть женский рот.
Давит плотно. Совершает ошибку.
Полина кусает безжалостно. Надеется, что до крови.
Определенно больно, потому что Никита одергивает руку, прижимает к груди и шипит:
– Вот сука!!!
Дальше по тем самым губам прилетает удар. Вкус его крови смешивается с собственным. Это впервые он бьет ее по лицу. До этого только толкал.
Никита скатывается с нее, продолжая прижимать к себе руку и будто бы убаюкивая её.
– Я тебя по стенке, блять, размажу…
Полина воспринимает его угрозы вполне всерьез, но они ничего не меняют.
В темноте сложно разобрать, много ли на лице крови. Но она ведет пару раз пальцами, чувствуя боль и металл на языке.
Встает с кровати и движется в сторону двери.
Выйти не успевает – оправившийся от нанесенного женой увечья мужчина, проявляет достойную восхищения ловкость и хватает Полину за руку.
Её несет к стене и больно бьет о неё лбом.
Муж наваливается сзади.
В ягодицы упирается его возбужденный пах, а к горлу подкатывает тошнота.
Эта мразь любит сопротивление. Он по природе своей насильник. Не знающий отказа. Не понесший наказания.
Снова лезет руками – уже под одежду. Дышит в Полино ухо.
Тискает грудь, толкается пахом.
Больной ублюдок.
– Пусти меня…
На её требование отвечает улыбкой. Не пустит, конечно, если будет знать, что ему за это ничего не сделают.
И правда ведь не сделают, Гаврила не узнает. Никто не заступится. Только сама…
– Ты, блять, жена мне или как? Радость где? А?
Никита пыхтит и шелестит одеждой. Полина слышит, как он расстегивает ремень. Гнида.
Она сжимает зубы, поворачивает голову:
– Если ты это сделаешь – я отрежу тебе яйца.
Никита замирает, расстегнув ширинку. Смотрит на неё и быстро дышит.
Он может посмеяться и забить. Отыметь, прижав к стенке. Может бить, насиловать, издеваться.
Ему на всё дан зеленый свет. Только она ведь не шутит…
– Пиздеть прекращай…
Никита решает, что её слова – треп. Разворачивает и снова толкает в стену. Тянется ко рту, в очередной раз заводя её руки за голову.
Ей по-прежнему противно от мысли, что после Гаврилы она может целоваться вот с этим. Поэтому в ответ на попытку протолкнуть в ее рот язык точно так же больно прикусывает его.
– Сука!!! – следующий удар приходится уже в живот. Это чертовски больно и неплохо бы согнуться, но Никита не дает.
Сжимает шею и взбесившимся взглядом бродит по лицу.
– Ты блять заебала ломаться! – Он возмущается так искренне, что это даже смешит. Полине непонятно, как в мире счастливо живут такие самоуверенные рожи.
Кажется, давно пора отказаться от концепции торжества справедливости. Реальность строится на обратном. Зло берет свое силой. Добро ограничено в методах.
– Изнасилуешь – пожалеешь. Пьяный придешь – заснешь, а проснешься евнухом.
Никита кривится. Продолжает держать шею, но Полина понимает – зерно сомнения её слова посеяли. Это правильно, потому что… А что ей терять? Она может реализовать угрозу.
Поразмыслив несколько долгих секунд, Никита снимает руку и отступает. Поправляет штаны. Стряхивает руку, шипит:
– Дура, блять…
Дальше же уже куда более трезво шагает обратно к двери. Обувается и вместе с дверным хлопком оставляет её в квартире одну.
Полина опускается на пол и снова ведет ладонью по разбитой губе. Она победила в битве, но радоваться не получается. В войне она обречена.
  
Глава 22
 
Гаврилу преследуют кошмары – во сне и наяву. Трясет и выворачивает от бесконечных мыслей, что Поля с ними делает.
Он близок к сумасшествию и готов на любую глупость, лишь бы это всё поскорей прекратилось.
 
Она ему раз за разом понять дает – не заинтересована, а он не может смириться. Он ловит вспышки её искреннего, такого же как у него, отчаянья, любви и, как бы странно ни звучало, преданности. Но эти ощущения очень быстро ускользают. Как и его Полюшка из рук.
Возвращается к своему, мать его, мужу, а там…
О том, что «там», ему думать запрещено.
Запрещено, а он, сука, думает.
Сто лет не бывал в ночных клубах. В молодости тянуло движевать, хотелось максимально ярко чувствовать ту вседозволенность и отрыв, ради которых так усердно карабкался из грязи в князи. Теперь же на это не тянет.
Теперь клуб – это душно, громко и местами грязно. Но Гаврила заходит в нужный ему. Пробирается к бару, переговаривается с парнем за стойкой, потом же садится на удобном месте и следит, делая вид, что потихоньку пьет.
На самом же деле он очень даже сконцентрирован. Его интересует компания, которая заняла один из столов в глубине зала. Десять человек – парней и девушек. Все они одеты в дорогие шмотки, ухожены. Стол излучает успешность.
Когда-то за таким же сидела его Полюшка. Только в отличие от безликой массы, лучилась другим. Загадочной глубиной, на которую его утянуло.
Гаврила соврал бы, скажи, что влюбился не во внешность. В неё, конечно. Она что тогда была – сдохнуть красивая, что сейчас такая. Горячая. Отзывчивая.
Но кроме этого – у нее еще и взгляд такой был… Зацепился раз – и на всю жизнь. Не отдать. Не забыть. Не пережить.
Мечта, блять. Только ему мечтать запрещено. А одному из сидящих за этим столом – все карты в руки.
Полин муж – Никита Доронин – в этой компании.
Ни в чем себе не отказывает – пьет виски, время от времени тянется за наколотыми на шпажки закусками. Хорошо проводит время.
У Гаврилы скулы каменеют, хотя вроде бы ему же самое время радоваться, но он как-то не может.
На коленях у ублюдка сидит девка. Конечно же, не Поля. Поля не позволила бы. А эта так ластится, что бери и трахай.
И, сука, понятно же, что гондон трахнет.
Сначала эту, потом Полину, которая таблетки прикупила.
Овца покорная. Так бесит…
Но и больно за неё. За себя больше, но за неё – по злому.
За столом – веселье. Кто-то шутит, тосты говорит. Доронин пьет и девку тискает.
В её рот пихает язык, лапами шарит под юбкой.
Гаврилу натурально тошнит при мысли, что что-то подобное это животное может делать с его Полей. Как могла на это подписаться – неясно.
Проходит полчаса или больше, Гаврила не особо засекает, но Доронин сгоняет девку с колен. Говорит что-то, пока она губены дует, но быстро расцветает.
Спускается по ступенькам на танцпол, начинает крутить бедрами и башкой, явно исполняя «пожелания» Полиного долбоеба. Который сначала типа смотрит и одобряет её действия кивками, а потом наклоняется к такому же мажору, сидящему близко, говорит что-то на ухо, тянет руку и сжимает в кулаке неопределяемую мелочевку. Второй достал её из кармана по просьбе.
Никита благодарит, встает, идет…
Конечно, в сторону нужника. В Гавриле вскипает, когда гондон проходит мимо, понятия не имея, мимо кого.
Он не гордится тем, что трахнул в машине чужую жену. Для него всё это – унизительно и больно.
Поля – его жена. До Доронина, во время и после. Навсегда. После смерти тоже.
Но внимание к себе он не привлекает.
Спокойно сидит, пропустив. Делает несколько неалкогольных глотков, только потом встает и типа вообще не следом тоже идет.
Доронин долго торчит в одной из кабинок. Если бы Гаврила мог смеяться, пошутил бы про нехватку жидкой еды. Нехер канапе под виски со шлюхой на коленях уплетать. Домой пиздуй. К жене и супчику.
Но всё это – нихуя не смешно. И он тут не для того, чтобы унижать, как бы сильно ни хотелось.