Ворожей Горин – Зов крови (СИ)
«Господи, — подумал я, закатив глаза к потолку, — ты неисправим, Горин! Кто про что, а вшивый о бане».
Хотя тут, возможно, Семен и прав был. Я же вроде как помер. Не дышал, стало быть. Вот оно все и случилось. Говорят, что некоторые особо деятельные искатели приключений во время мастурбации сами себя придушивают — мол, так эрекция сильнее и ощущения острее. Насчет наслаждения не скажу, не практиковал такое, а про крепость аппарата, похоже, не врали.
Только давайте уж, друзья, договоримся на берегу. Все, что вы из моего рассказа узнаете, не есть руководство к действию. Лады? Предупреждаю в первый и последний раз — я никого не призываю ни душить себя, ни употреблять запрещенные препараты, ни курить, ни пить алкоголь. Все трюки, как говорится, совершены профессионалами, и дома подобную дичь повторять не стоит! Согласны? Тогда поехали дальше.
Договорившись с реаниматологом Зубковым держать языки за зубами, я кое-как доковылял до своих родных пенатов, то есть до кардиологии. Нужно было срочно уединиться и подумать. Крепко подумать. Лучшего места для мозгового штурма, чем моя родная ординаторская, было не найти во всей больничке. Там, собственно, я и засел. Благо никто из местных в столь поздний, а точнее, уже в столь ранний час меня увидеть не ожидал. На часах было без четверти четыре утра, до прихода первых ранних пташек у меня было часа полтора. Времени хватит и «на подумать», и чтобы в себя прийти немного. Закинувшись парой таблеток ибупрофена, я приступил к мозговому штурму.
Итак, начнем. Во-первых, нужно выстроить генеральную линию правдоподобной лжи на случай, если сегодняшняя история все же просочится, так сказать, в прессу и дойдёт до ушей моего непосредственного руководства. За себя самого я не опасался. Я себе не враг, разумеется, и молчать буду, что та рыба, которая об лед. Вылетать из ординатуры (а иначе сегодняшний «залет», уверен, караться не будет) я был не намерен. Значит, болтать лишнее — не в моих интересах. Зубков также заинтересован в сохранении этой тайны, ибо является хоть и случайным, но все же виновником сего торжества. Ему детей кормить, ему кредиты платить — стало быть, за него я тоже могу не опасаться. Сомнения вызывали молодой ординатор из реанимации, имя которого я так и не вспомнил, и медсестра Маринка. Стервозной, прямо скажем, бабой была эта Маринка — на ее счет я беспокоился больше всего.
Уходя к себе, я заикнулся о своих опасениях, но Зубков меня успокоил, сказав, что этих двоих берет на себя. В целом меня такой расклад устраивал, но подумать тут все же было над чем. Я заварил себе чаю покрепче, примостил свое изувеченное тело на видавший виды диванчик и принялся размышлять.
Ординатору Х (назовем пока его так) Зубков, допустим, непосредственный начальник. Он руководитель его практики, стало быть, кое-какие рычаги давления на молодого доктора имеет. Допустим, с этим ординатором Х проблем не возникнет. А вот в каких отношениях Зубков состоял с Маринкой, я понятия не имел. Маринка Корягина была приписана к паллиативному отделению, ее непосредственный руководитель — Женька Соловьев. Возможно, именно мне было бы сподручнее поговорить с ней и попросить не трепаться. В паллиативке я был на хорошем счету, и откровенных конфликтов у меня там ни с кем не было. Маринка вполне могла пойти мне навстречу в таком щекотливом вопросе. Ну, или можно было через того же Женьку Соловьева действовать. Мы с ним, хоть и связаны субординацией, но в отношениях все же хороших состоим. Он и меня поймёт, и на нее надавит, как следует, если потребуется. И мне нужно-то было всего ничего — каких-то полгодика молчания. А там я спокойно закончу первый год ординатуры и свалю из этого проклятого места на другие базы, буду проходить практику совершенно в других дисциплинах и подчиняться совсем другим людям. По сути, до того, кто и что будет говорить обо мне тут после моего отбытия, мне уже дела не было никакого. Пусть хоть геем называют, хоть фриком, хоть наркоманом. Хотя нет, геем лучше не надо, мало ли что.
В общем, по всему выходило, что мне в свою тайну нужно было посвятить еще и заведующего паллиативным отделением. Итого — без меня четверо. Вот же засада. Все одно кто-нибудь да проболтается, к гадалке не ходи. Немцы вообще на такой случай целую поговорку придумали: «Что знают двое, знает свинья». Грубо, но очень точно. Ладно, решил я, поживем — увидим. Теперь переходим к «сладенькому».
— Это что, (непечатно), там было такое? — шепотом спросил я у самого себя.
Разумеется, я имел в виду не свою клиническую смерть, а то, что за ней последовало. Вот как прикажете все это понимать? Самым напрашивающимся выводом у любого здравомыслящего прагматика должен был быть следующий: человек по неосторожности получает разряд тока, падает, бьется головой о пол, а после длительное время пребывает в клинической смерти. Само собой, мозг в таком состоянии находится в состоянии дичайшей гипоксии и выдать на-гора может что угодно. Хоть призраков, хоть лунтиков, хоть смешариков с покемонами в придачу.
Я задумался: а ведь вполне себе рабочий вариант. Смущало лишь одно — я, блин, уже бывал в таком состоянии раньше. Я уже отделялся от своего тела. Уже летал бесплотным призраком по квартире и по коридорам колледжа. Я во внетелесный опыт верил, равно как верил и себе самому. Все, что я там видел, не было плодом моего воображения. Я на воображение вообще довольно скуп от природы и придумать с ходу столь красочную картинку просто не смог бы.
Но, с другой стороны, поверить в то, что я там видел, означало одно — я вплотную приблизился к миру мертвых. Я мало того что сам вывалился из своего тела, я еще и бабку Семенову видел в том же состоянии. Объяснить, правда, почему она оказалась голая и молодая, я не мог. Нестыковка. Опять же, с бабкой Семеновой до всех этих событий я знаком не был. Все наше общение сводилось к тому, что я приходил к ней в палату пару раз в неделю на своих дежурствах, убеждался, что она все ещё жива, записывал в специальном журнале ее показатели, дублировал запись в ее истории болезни — и все. Ни в сознании я ее не видел, ни тем более молодой — это в принципе невозможно, учитывая нашу разницу в возрасте. Я не общался с ее родственниками, которые, скажем, могли бы мне ее фотографии в молодости показать. То есть никакой информации о том, как именно могла Семенова выглядеть в молодости, у меня в голове не было и быть не могло.
Это что же тогда получается, я все это выдумал? И молодую сексуальную Семенову (вот же геронтофил латентный), и демона того страшного, и то, что она говорила и делала?
Кстати, а что она там говорила? Что-то насчет опасных родственников. То ли дочка у нее страшная, то ли внучка… Я помотал головой из стороны в сторону. Вот же бред! Тут я вспомнил ещё несколько деталей своего посмертного опыта. Точно, ещё же был этот странный воздушный поцелуй… Что я там проглотил-то?
Нет. Определенно, все, что я тогда видел, не могло быть правдой. Выдумать я это сам не мог, это тоже верно, но за свой мозг-то я отвечать не могу. Мозг, как говорил классик, дело темное и исследованию не подлежит. Что он там навыдумывать в состоянии гипоксии способен, уже не моего ума дело.
А если все и взаправду происходило, продолжал я успокаивать сам себя, что с того? Вот, допустим, правда все это. Есть и загробный мир, и душа существует. Допустим даже, что она после смерти выглядит, как хочет, душа эта. Семенова вон в целую Анджелину Джоли превратилась. Положим даже, что и демоны всякие существуют, и ангелы. Ок, есть все это. И что? Вот правда, что мне с этого? Все это там, в загробном мире, и до моей смерти биологической никак меня касаться не должно. Все, что там, за чертой, будет иметь для меня смысл только тогда, когда я окочурюсь. То есть либо в случае форс-мажора какого-нибудь, либо через много-много лет, в глубокой старости. Сейчас-то все это как меня касается? Сейчас мне жить нужно и решать проблемы этого мира, а не того.
В общем, аутотренинг мне помог. Пока сидел на диване и сам с собой общался, успел даже закемарить. Проснулся я уже с первыми лучами солнца, голодный и словно палками побитый.