Зимние наваждения (СИ)
Тело налилось тяжестью, дохнул в лицо мороз, скрипнул снег… И чёрный менгир раздался под руками так резко, что Ромига, утратив опору, завалился вперёд: неловко, больно. Вставать? Или ползти вперёд, как делал прежде? Собираясь с силами, глянул по сторонам — обнаружил себя, внезапно, уже в центре круга. Видимо, его, правда, ждали. Кое-как подобрал конечности и сел. Огляделся ещё раз, вспоминая, какими видел Черные Камни в прошлый раз. Да, их стало на два больше.
Почему, приняв одного, они всегда прибавляются парами? Бывший Повелитель Теней может вспомнить, почему так, но не желает вдаваться в подробности. Не сейчас.
В приветствие, которое он пел, сами собой вплетались новые имена. И прошло понимание, что бесполезно выкликать здесь Латиру. У хранителя сгинувшего островного клана теперь иное служение, иное имя. И он, конечно же, видит, что Ромига явился на зов. Заговорит, когда и, если сочтёт нужным.
Зачем ходят в круг Зачарованных Камней? В первую очередь, за колдовской силой, она же магическая энергия. Нав осторожно прилег на спину, закрыл глаза и приготовился впитывать всё, что даст ему круг. Странно, если не даст: после того, как охотно впустил и проводил на середину.
Энергии вокруг, действительно, море. А подходящей наву — капли, слёзы. Бывший Повелитель Теней представляет, как перетянуть это одеяло на себя. Он бы смог, он чувствует. Но стоило столько корячиться, восстанавливая равновесие, чтобы самому же опять всё изгадить? На регенерацию худо-бедно хватает, Ромига полежит и встанет на ноги. Выступит в Пещере Совета, потом отправится в город с белым небом, разыскивать врага врага…
Вероятно, он задремал, а может, нет.
«Мы благодарны тебе, Ромига, что ты бережёшь равновесие и не изменяешь нас ради своего удобства. Но ты сможешь взять всё, что мы даём тебе, изменив себя. Таков дар Голкья плетельщику судеб».
— Что? — Ромига сел, озираясь. Отметил: спина не болит, ноги слушаются… И уставился на сидящего рядом голки! Внешне тот не изменился, лишь аура поблекла и расплылась туманом.
— Латира?
— Да, Ромига, меня звали так. А теперь уместнее звать по имени моего Камня. Или называй Голосом Щуров, так тоже будет правильно.
Нав сел поудобнее: разговор, похоже, предстоит долгий и непростой. Разглядывал собеседника, пытаясь разобраться, отчего рядом с ним настолько неуютно, тревожно? Призрачные мальчишки в степи не вызывали подобного ощущения.
Осторожно ответил:
— Я рад тебя видеть… Рад, что ты обрёл новое служение.
Избегал называть собеседника по-старому, однако новое имя или титул тоже не шли с языка, оставляя в репликах неловкие паузы. Тот, кого прежде звали Латирой — или нечто, принявшее его облик — хитро прищурилось.
— Не слишком-то ты рад, Иули. Но я не в обиде. Ты внял приглашению и пришёл, это главное. У нас… У меня к тебе два дела: новый дар и старый долг. С чего желаешь начать?
— А давай, сначала ты ответишь мне на несколько вопросов?
— Хорошо, Иули. Я постараюсь ответить. Спрашивай, — взгляд, интонация, в точности, как у прежнего Латиры.
Нав стремительным выпадом поймал собеседника за запястья — осязаемые, плотные, тёплые — и запел, заклиная щура говорить правду, одну только правду и ничего, кроме правды. Старая-престарая песнь, лишь Тени её помнят.
Тот, кто назвал себя Голосом Щуров, не стал вырываться, даже не дёрнулся. Слушал Ромигину песнь, будто со снисходительным одобрением… Да вот же, что с ним не так! Эмоции не читаются через ауру, только через выражение лица и язык тела. И нет, он не играет роль, не лжёт ни жестом, ни единой морщинкой! Но беседа с навом не задевает его сколько-нибудь глубоко. Он каменно, неколебимо спокоен: сквозь ликующее торжество бытия и скорбь множества потерь. И ликование не отменяет скорби, а скорбь не омрачает ликования. Вместе — давят грандиозностью, несоразмерностью видимому: хрупкому двуногому существу. Мудрый Латира и в прежней-то жизни был не прост. А Голос Щуров не враждебен Ромиге, скорее, дружелюбен, но опасен, как нависшая над головой скала. И кажется, вот-вот он обрушит на многострадальную навскую башку нечто. Не смертельное, не ранящее — а не увернёшься, и жизнь уже никогда не станет прежней.
Ромига слишком долго молчал, бывший Латира качнул головой:
— Боишься? Не доверяешь? И снова я не обижусь на тебя, Иули. Хотя ведёшь ты себя, как дурень. Раскопал в Тенях такую древность, а забыл, что щуры никогда не лгут плетельщикам судеб. Растерялся, да?
Растерялся, правда. Не понимал, не мог решить, как вести себя с этим. Отпустил его руки. Спросил:
— Ты действительно был мудрым Латирой или только выглядишь им?
— Был, был. Ну и выглядеть не разучился, — лукавый смешок.
— Насколько ты… — Ромига поискал формулировку, но так и не придумал внятной, — Действуешь сам по себе? Сам от себя и за себя?
— Я в своей воле и разуме, если ты об этом, Иули. Я продолжаю служение мудрого, храню Голкья и охотников. Я не забыл, каково быть живым. Здесь, внутри круга, я попросту жив. Потому не перепутаю благо и ущерб, как древние щуры. Потому меня избрали Голосом, посредником между стражами снов и живыми.
— То есть, ты теперь за Пращура? Ни жив, ни мёртв, являешься в сны и говоришь загадками? — нав воочию припомнил асура, которого вызволил с алтаря, и уши заострились.
Собеседник рассмеялся, будто хорошей шутке. Посерьёзнел.
— Пришелец Асми лепил нас, точно глину, пока глина не затвердела, не запеклась в камень под его руками. Я — камень от камней Голкья. Я и меньше Пращура, и больше его. Я не владею сокровенными тайнами Асми. А чужак никогда не знал нас так, как мы знаем себя. Он хранил Голкья, но ему не дано было стать одним из нас. А тебе Ромига, даровано. На, взгляни, — в руках бывшего Латиры возникло серебряное зеркальце, он передал его наву.
Тот взял с опаской. В первый миг показалось, сквозь тусклую полировку глядит Стурши… Нет, не он! Даже у островных голки не бывает настолько тёмных грив. Ромига потрогал свою шею, касаясь кожи — отражение примяло пальцами чёрно-серебристый мех. Прищурило чёрные навские глаза, выскалило мощные клыки. Не голки, но очень близкое подобие. Чёрный оборотень из сказок. Вильяриным взглядом, очень красивый. А нав, как есть, кажется большинству охотников жутковатым, а колдунье — забавным и милым. Кавайным, сказала бы земная девочка Ириска. А вот это, из зеркала, Ириска обозвала бы йети и испугалась… Наверное.
— Твои предки, Иули, когда-то изменили себя, — продолжал между тем Голос Щуров. — Изменились, чтобы стать красивыми. В своих ли собственных глазах или в чьих-то ещё? Наверное, ты знаешь. Только прежний ваш облик не исчез. Лезет наружу, когда вы колдуете на пределе сил.
— Откуда ты узнал про моих предков?
— Щуры знают. Для нас время течёт иначе, и та сторона звёзд ближе, чем для живых. А тебя, Ромига, я видел в том обличье собственными глазами. Так вот, приняв дар Голкья, ты не разучишься выглядеть, как считаешь нужным. Отыщешь дорогу домой — никого там не напугаешь.
Звучит слишком заманчиво, чтобы обошлось без какого-нибудь подвоха.
— Скажи, что я должен сделать, чтобы принять ваш дар?
— Оставайся здесь и спи, пока мы изменим твоё тело. Когда проснёшься, все стихии станут питать тебя силой и слушать, а не только Тени. И живи потом на Голкья, сколько вздумается. Храни равновесие внутри себя, как мы храним, и этого довольно.
Нава продрало морозом по хребту. Отражение тоже вздыбило гриву, сверкнуло зрачками: бело-голубыми снежными искрами. Латира, или Голос Щуров, или как его там, предлагает наву изменить не внешность — самую суть! Приняв дар, перестав быть «однобоким колдуном» по меркам Голкья, Ромига вряд ли посмеет вернуться в Цитадель.
— Твоё внутреннее равновесие важно лишь для Голкья. В иных мирах — живи и колдуй, как хочешь. Однажды изменившись с нашей помощью, ты сможешь изменять себя сам. Ты же плетельщик судеб, Ромига. Молодой, неопытный, да это быстро пройдёт. Я предполагал, кто ты есть, но не был уверен, потому помалкивал. Рад, что угадал. А друг мой Альдира ищет замену старейшему Нельмаре. Из тебя вышел бы прекрасный хранитель знаний…