Гимназистка. Нечаянное турне (СИ)

Проводник понятливо закивал, словно занимался зарядкой артефактов ежедневно, оплачивая из собственного кармана. Хотя, вполне возможно, его понятливости способствовала купюра, доверчиво перекочевавшая в его руку из руки Песцова. Вместе с волковской платой за информацию получалась неплохая добавка к жалованию, может, и превосходящая оное.
— Любезнейший, организуете нам чай? — ловко поменял Песцов тему. — Было бы неплохо выпить чего-нибудь горячительного перед сном.
— Горячего, вы хотели сказать, — преданно улыбнулся проводник.
— Что я хотел сказать, то сказал, — ввернул Песцов, словно это была вовсе не оговорка. — Мисс Мэннинг спиртного нельзя, но нам-то с вами никто не запрещает, не так ли?
— Правилами железной дороги воспрещается… — вновь завёл свою нудную песню проводник, но уже не столь уверенно, как перед этим. Наверное, в его глазах некоторые правила всё же имели исключения.
— Это если меры не знать, — прервал его Песцов, достал фляжку из внутреннего кармана пальто и поболтал. Фляжка заманчиво забулькала. — А вот ежели по чуть-чуть, это будет исключительно для согрева и поддержания здоровья.
— Разве что по чуть-чуть для сугрева, — не отрывая взгляда от фляжки, согласился проводник, день которого, без сомнения, удался.
— Хм… — решила высказать своё мнение и я.
— Филиппа, вы не переживайте, — быстро переключился на английский Песцов. — Этот гадкий Волков от нас отстал, а этот милый человек сейчас принесёт вам стакан чаю.
— Два стакана, — быстро поправила я, вовремя вспомнив про Мефодия Всеславовича.
— Любезнейший, вы организуете нашей английской гостье два стакана горячего чая? — радостно вопросил Песцов.
— Для прекрасной дамы — всё что угодно, — нашёлся проводник. — Хоть чай, хоть ванну. Ванну только готовить дольше.
Алчно блеснувшие глаза намекнули, что не только готовить дольше, но и денег за подготовку получать больше. Судя по внешнему виду проводника, он был согласен заняться столь занимательным делом хоть сейчас.
— Уверен, прекрасная мисс обойдётся чаем, — торопливо сказал Песцов, сразу сообразивший, что ванна в поезде — дело недешёвое, а платить опять придётся ему. — Главное, чтобы он был побыстрее и погорячее. И мне тоже, пожалуйста, стаканчик.
Тепло вагона уже не просто согрело, но и заставило Песцова полностью расстегнуть пальто. Решив, что Песцов без пальто — зрелище не слишком занимательное, да и мне неплохо было бы снять лишнее, я зашла в купе и поставила саквояж в кресло.
Проводник с чаем появился быстро, я только успела раскрыть шкатулку, чтобы узнать, как перенёс побег Мефодий Всеславович. Даже спросить ничего не успела, когда домовой проявился рядом. И тут же при стуке испарился, словно его и не было. Причём пропал быстро, словно канал перещёлкнулся: на этом есть, на этом уже нет. И куда пропал, непонятно…
Вместе с проводником появился Песцов, подхватил третий стакан, с явным удовольствием отпил горячей жидкости и спросил:
— А скажите-ка, любезнейший, есть ещё кто в вашем вагоне или мы одни?
— Есть, — отрапортовал проводник. — Но он совершенно тихий, не извольте беспокоиться, не потревожит вашу певицу. Спит, поди, уже.
— Да, — согласился Песцов, — железная дорога способствует длительному и сладкому сну.
Проводник угодливо хихикнул, во все глаза глядя на проявившийся в песцовских руках очередной казначейский билет. Этак Песцов разорится и без моего участия, а обвинит всё равно меня: не пресекла вовремя. Впрочем, я ему не нянька, пусть тратит свои деньги, как считает нужным.
— Дмитрий, — недовольно сказала я по-английски, — вы бы продолжили свои расспросы не в моём купе. Я устала. И вообще, у меня стынет чай, в который никто не предложил добавить горячительного из фляжки.
— Так и я не предложу. Филиппа, дорогая, у меня нет дурной привычки спаивать девушек, — хохотнул Песцов. — Вам достаточно горячего чая. Но вы правы, нам с этим типом лучше пообщаться без свидетелей. Беспокоит меня этот некстати имеющийся попутчик. Для нас с вами лучше, чтобы никаких попутчиков не было.
 
Они ушли, а я набросила полог тишины и подвинула один из стаканов к вновь проявившемуся домовому. Не знаю, будут ли его слышать другие, но и одного моего голоса, доносящегося из купе, будет достаточно для сомнений в том, что я англичанка. Ибо вряд ли с домовым удастся поговорить на каком-нибудь другом языке, кроме русского.
— Пейте, Мефодий Всеславович. Вы не замёрзли?
— Так где бы мне замёрзнуть? Я ж на улице не был, — важно ответил он и тут же отрапортовал: — Ничего опасного не чувствую. В поезде, кроме вас с Песцовым, есть ещё оборотень. Вы знаете?
— Проводник сказал, — кивнула я. — И то, что там спокойный господин, вреда от которого не будет.
— Все они спокойные, пока суть не попрёт, — проворчал домовой. — А вдруг там суть та ещё?
— Хуже моей? — не удержалась я.
— А вам ваша чем не нравится? Кстати, Елизавета Дмитриевна, почему вы её затыкаете? Опасно это. Если вас сорвёт, делов натворите. Зверя выгуливать надо обязательно, от вас напряжение уже идёт сильное.
Он громко отхлебнул чай, показывая своё возмущение.
— Я бы рада, но проблема в том, что один оборотень очень остро чувствует другого, когда тот в звериной форме, а я же скрываюсь и играю роль английской певицы, которая совсем не оборотень, понимаете? Да и вообще, ищут меня…
— А я на что? — чуть ворчливо спросил Мефодий Всеславович. — Уж такую малость, как прикрыть хозяйку, я смогу. Перекидывайтесь хоть сейчас, никто не узнает.
Из меня сразу вылетели и усталость, и остатки здравого смысла. Одна только мысль, что смогу наконец выпустить рысь, столь несказанно обрадовала, что я даже откладывать не стала, перекинулась сразу же, как сбросила одежду. И поняла — именно этого мне не хватало так долго.
В зверином облике звуки и запахи стали резче и понятнее. Я недовольно фыркнула, настолько неприятно завоняла железная дорога, чей запах в человеческом виде не казался таким уж отвратительным, напротив — в нём присутствовала нотка дальних странствий, необычайно манящая. Но я-рысь явно не собиралась отправляться в странствия. Так, разве что поиграть немного в поездку. Я радостно подпрыгнула, ощущая мягкость и одновременно упругость всех четырёх лап и огляделась, куда их приложить.
Купе было маленьким, не развернуться, не побегать как следует, да ещё и вагон раскачивался, подпрыгивая и постукивая на каждом рельсовом стыке. Но у меня же когти, не свалюсь. Я подошла к окну и задумчиво на него уставилась. Выбраться на крышу и побегать уже там? Места много, как раз хватит на полноценную разминку. Лапа потянулась сама.
— Елизавета Дмитриевна, а ну стоять! — подскочил ко мне всполошённый домовой. — Свалитесь.
— М’я? — возмутилась я и показала лапу с прекрасными крепкими загнутыми когтями.
— Я не смогу там вас маскировать, — зашёл с другой стороны Мефодий Всеславович. — И все сразу узнают и что вы оборотень, и чем вы занимаетесь.
Я недоверчиво фыркнула, поскольку показалось, что он сейчас лукавит. Но домовой смотрел на меня совершенно честными глазами и потихоньку оттирал от окна, бормоча:
— А ещё снаружи холодно и сильный ветер, который забьёт вашу красивую шёрстку угольным дымом, Елизавета Дмитриевна. И станете вы совершенно чёрной, как пантера. Уголь отмывается плохо.
Я поняла, что пантерой быть не хочу. Возможно, они чёрные потому, что плохо моются. А хвост? У них длинный уродливый хвост, похожий на толстый неопрятный канат. Не то что мой, маленький и аккуратный. Нет, на крышу точно не полезу. Но делать в купе было ровным счётом нечего. Я примерилась к занавескам, на которых были такие заманчивые кисточки, но Мефодий Всеславович грудью встал и на их защиту.
 
— Елизавета Дмитриевна, быстро перекидывайтесь обратно, — сурово сказал он, пытаясь замаскировать неуверенность. — Вы собой сейчас не управляете. Суть звериная вас давит. Эко у вас всё запущено-то. Что ж делать-то? Я ж с необученными оборотнями дела не имел. Кто ж знал, что у вас всё так запущено? Вы давно не перекидывались?