Истории замка Айюэбао

— Это любопытная задачка, ей наверняка будет интересно. Давай я схожу с тобой.
Пройдя по переулку метров двадцать-тридцать, они оказались перед небольшой хижиной с фундаментом из чёрного камня. Постучали. Дверь открылась, на порог вышла хозяйка и поприветствовала их. У Шаюань коротко изложил цель прихода и велел своему спутнику войти.
— Ты тоже входи, — повелительным тоном обратилась женщина к У Шаюаню.
Оба гостя тихонько прошли в дом. Старый Сом впервые оказался в доме фольклористки и сейчас удивлённо раздувал щёки. Аналогичные старые деревенские хижины, даже если в них прибраться, абсолютно не походили на эту, с её натёртым до блеска полом из каменной плитки. В центре комнаты возвышался длинный стол, который, видимо, служил и как обеденный, и как письменный. На скатерти из грубой ткани лежали книги и ноутбук. Возле стола, где стояло кресло, пол был укрыт квадратным ковром. Благодаря большой печи в доме было очень тепло. Вдоль стен стояли разнообразные деревянные шкафы, сундуки и комоды с разложенными на них ракушками, кораллами и глиняными фигурками тигров. Дом наполнял слабый аромат хризантемы.
— Осмелюсь утверждать, что к нам в деревню прибыл ещё один любитель фольклора, — начал свою речь Старый Сом.
Оу Толань села за стол, налила мужчинам чаю и кофе и ответила:
— О, это прекрасно. Расскажите, кто он такой?
Старый Сом взял свой кофе, отхлебнул и нахмурился:
— Он из демобилизованных вояк, заняться нечем, вот он и рассекает на своей развалюхе, ест и пьёт на халяву. Может, надеется разжиться здесь антиквариатом, мне такие раньше уже попадались.
— Коллекционеры антиквариата не станут тратить деньги на запевки, — возразил У Шаюань, беря в руки чашку с чаем.
— Я бы на него поглядела, мне любопытно, — сказала Оу Толань.
Старый Сом кивнул:
— Он как услышал, что здесь есть специалист, который разбирается во всяких прибрежных штуках, сразу воодушевился и пожелал с вами встретиться!
У Шаюань взглянул на неё с улыбкой:
— О «всяких штуках» вы, несомненно, сумеете пообщаться.
Оу Толань встала из-за стола, подбросила в печь дров, а затем тихо сказала:
— Пойдём повидаемся с ним. Насчёт денег он, наверное, пошутил.
Старый Сом замотал головой:
— Я его к вам приведу, и дело с концом. Вы крупный учёный, пусть он сам придёт к вам на поклон!
— Точно-точно, на поклон, — поддакнул У Шаюань.
Старый Сом поспешно удалился и вскоре привёл гостя — тот шёл позади него и как будто был немного напряжён. На ходу он дышал на свои руки. У Шаюаню и Оу Толань сразу бросились в глаза слегка вьющиеся волосы, тяжёлый взгляд, прямая и гордая осанка, дерзкое и в то же время стыдливое выражение лица этого мужчины, которому на вид было уже за пятьдесят. Оу Толань встала и поприветствовала его, а У Шаюань, встав между ними, пригласил:
— Присаживайтесь, не стесняйтесь.
— Ах, как здесь тепло, здесь… — Гость окинул взглядом комнату, очевидно, заинтересовавшись интерьером. Потирая руки, он вздохнул: — До чего же хорошо, до чего спокойно, просто замечательно!
Оу Толань без лишних разговоров налила ему чаю, он принял из её рук чашку и отхлебнул:
— Как хорошо!
— Вы же собирались расспросить о своём деле! — нетерпеливо вмешался Старый Сом. — Вот, перед вами специалист! Так что спрашивайте обо всём по порядку, она на все ваши вопросы ответит без труда…
— Верно, это прекрасно. О, я сначала представлюсь, ну так вот… — Чуньюй Баоцэ повторил свою прежнюю легенду про отставного военного, любителя путешествий и фольклора, а затем поднял вопрос о Второй Барышне.
Оу Толань всё это время внимательно слушала его, подперев обеими руками подбородок, с едва заметной улыбкой на лице и время от времени хмурясь. Чуньюй Баоцэ впервые имел возможность вот так, совсем вблизи, взглянуть на неё. Он то и дело опускал глаза — естественный рефлекс, чтобы не обжечься от долгого созерцания её красоты, — или отводил взгляд, изумлённо вздыхая. Он обнаружил, что сидевшая перед ним женщина напоминает растение, проросшее в воде, но не оставившее на себе ни капли ила, не замутнённое ни житейскими бурями, ни жизненными горестями, чистое и изящное, насыщенное водяным паром. Чёрные блестящие глаза, сверкающие, как хрусталь, зубы. От неё исходил едва различимый аромат хризантемы, наполнявший благоуханием всю комнату. Её руки представляли собой настоящее произведение искусства, выполненное без единого изъяна, начиная от кончиков пальцев и заканчивая тыльной стороной ладоней. Она вся излучала новизну молодости и мягкость зрелости, которые смешивались в гармоничное единство. Впечатления и эмоции от такой красоты не поддаются описанию. В этот момент он внезапно вспомнил своего боевого товарища и партнёра — Комиссара. Если бы сейчас она была здесь, то наверняка прошептала бы ему на ухо: «Вот таким образом!» — эту фразу она использовала всякий раз, когда требовалось быстро принять какое-то решение.
 
Теперь он стал лучше понимать, что случилось летом: тогда под навесом ему хватило одного беглого взгляда, чтобы навсегда потерять покой из-за этой незабываемой женщины. Это явление имело под собой мощное основание, которое теперь стало очевидным.
— Однако, — он кашлянул, прочищая горло, — однако нам ещё надо обсудить Вторую Барышню, которая, по всей вероятности, покровительница моря, как мне кажется…
Улыбка на лице Оу Толань стала шире, она взглянула на У Шаюаня, затем на хозяина гостиницы и сказала:
— Вы только посмотрите, как серьёзен и настойчив этот господин!
Она встала и подошла к узкому и длинному деревянному столику напротив большого стола. На столике стояла маленькая звуковая колонка. Склонившись над колонкой с мобильником, она предложила:
— Давайте послушаем одну запевку.
В тот момент, когда Оу Толань уселась на прежнее место, из колонки зазвучала запевка, громкость которой нарастала. Все присутствующие сосредоточились и воодушевились. Запевка исполнялась большим количеством голосов, поэтому звучала внушительно. Председателю Чуньюю это сильно напоминало сценическое выступление: тональность становилась то выше, то ниже, в исполнении смешивались декламация и пение — сначала громкое, даже разнузданное, оно переходило в крик, а потом сменялось тихим речитативом, низкие интонации чередовались с высокими, медленный темп — с быстрым, затем вновь поднималась волна, и голоса становились выше, переходя в громкие завывания. Запевки исполнялись, конечно же, грубыми голосами тех молодцев, что круглый год промышляют на побережье, голосами пропахших рыбой мужчин, постоянно вступающих в борьбу с ветром и волнами. Этот клич словно перенёс его в юность; ему казалось, будто он снова очутился в каменоломне и слышит вопли и крики рабочих…
«Вторая Барышня, ах ты пташка, но и не пташка… Увы и ах! Увы и ах!» — то и дело выводил хор, а за этой фразой следовали аккорды и вздохи. Первую часть, судя по грубому голосу, проревел какой-то здоровяк, вторую часть подхватил хор. «Увы и ах» пропели все вместе с усиленным ритмом, будто кто-то бросал камни на влажный песчаный берег. «Раз-два — взяли! Снова взяли! Снова взяли! Снова взяли!» — выкрикивали из колонки снова и снова, настойчиво, возбуждённо, изо всех сил, всё в том же порядке: один запевал, остальные подхватывали. «Вперёд, вперёд, к устью пойдём! Ай-цзай! Ай-цзай!» Уже сменилось несколько запевок, но ритм выкриков и тональность оставались прежними, только содержание немного менялось. Но вот выкрики на время стихли, и началась запись, явно отличающаяся от предыдущих. В ней также упоминалась Вторая Барышня, но тональность была совсем другая. Это ключевое обращение в первой фразе запевалы звучало намного пронзительнее и протяжнее, а голос был в разы звонче, в нём были слышны шутливые интонации; в предыдущих же запевках грубый голос звучал жёстко, неистово и дерзко, и так вплоть до последнего аккорда. Запевки делились на категории в зависимости от того действия, которое они сопровождали, — «забрасывание сетей», «вытаскивание сетей», «сворачивание сетей», «переноска сетей», и различались они не только содержанием, но и ритмом, манерой запевать и подхватывать.