Ученик Смерти (СИ)

Выглядел он немного растрепаным. Не смокинг, само собой. Мужчина. Хотя, со смокингом тоже было не все ладно. Верхняя часть отчего-то оказалась застегнута криво. Будто пуговицами ошиблись. Обычно так случается, если человек натягивает одежду впопыхах. Брюки выглядели не менее подозрительно. Из расстёгнутой ширинки торчал кусок плохо заправленой рубахи. По всем признакам, мужчину только что отвлекли от гораздо более приятного времяпровождения. В пользу этой версии говорил еще и след от губной помады, видневшийся на воротнике.
Мужчина нарезал круги по комнате, которая выполняла роль гостиной, и заметно нервничал. Он каждую минуту останавливался, запускал пятерню в светлые, пшеничные волосы, вздыхал, а потом заходил на новый круг. Благо, гостиная в доме немаленькая, бегай, сколько хочешь.
Такое поведение блондина было непривычным. Непривычным для двух других мужчин, стоявших здесь же. Они смотрели за его метаниями молча, но выражения их лица говорили сами за себя.
— Господин, не надо сильно волноваться…– Начал было один из присутствующих.
Человек это был неприятный. По крайней мере, чисто внешне. Маленький, пухлый, похожий на бочку, которой приделали ноги. Да, тут можно не скромничать и называть вещи своими именами, как есть. Две тоненькие ножки-спички прилепили к пузатой бочке. Сверху для порядка еще шлепнули крохотную круглую голову, которая точь-в-точь напоминала миниатюрный футбольный мяч.
Вот так коротко можно было описать этого человека.
Его звали Максим Никанорович. Для близких — Макс. Для статного мужчины, мечущегося по комнате, — «эй, ты, говнюк!»
Потому что Старейшина Дома может называть свою Левую руку, как ему на душу ляжет. А Максим Никанорович занимал именно эту должность. Левая рука. Не совсем уж бесполезный, но и не настолько важен, как Правая.
Максима Никаноровича такое положение вещей бесило очень сильно. Настолько сильно, что иной раз по ночам он выбирался из своей кровати, а кровать у Максима Никаноровича, между прочим, шикарная, от зависти сдохнуть можно, спускался вниз, шел в кухню, доставал из холодильника графин с водкой и залпом выпивал граненый стакан. Без закуски. Без запивки. Просто опрокидывал его в себя.
Потом молча, в одиночестве, он стоял, оперевшись рукой о столешницу и опустив голову. Думал. Хотя, Старейшина, к примеру, абсолютно уверен, будто думать Максиму Никаноровичу нечем. Вообще. Единственное, на что способна Левая рука главы Дома — подтирать грязь за своим хозяином. Где-то кого-то заставить замолчать. Где-то кому-то наглядно пояснить, в чем он не прав. А чаще — просто убрать неудобного человека. Естественно, делал это Максим Никанорович не сам. Еще чего не хватало, руки пачкать. У него имелся специальный штат, в который входили пять человек для особо серьезных заданий и еще десяток крепких парней, имеющих темное прошлое за плечами.
Надо признать, с думами и правда выходило у Максима Никаноровича не очень хорошо. Тут, конечно, со Старейшиной не поспоришь. Поэтому после пятиминутного ночного стояния, как правило ни к чему не приводившего, Максим Никанорович опрокидывал второй стакан и возвращался в спальню. Туда, где лежала его такая же бочкообразная жена.
Честно говоря, Максим Никанорович с огромным желанием придушил бы супругу. Хотя, нет. Душить нельзя…Лариска, стервь такая, не из простых граждан. Ее Максиму Никаноровичу от широты душевной подогнал Старейшина. Выбрал среди дочерей другого Дома. Сделал подарок, чтоб его… А дареному коню, как говорится, в зубы не смотрят. Тем более, когда эти зубы кривые, и в довесок к ним еще имеется лицо, похожее на блин, обильно смазанный маслом. Такое чувство, будто Старейшина специально искал самую страшную девку. Тем не менее, трогать Лариску нельзя. Чревато последствиями.
Ну, тогда, к примеру, подстроил бы Максим Никанорович несчастный случай. Авария! Да! Эта тюленеподобная сука часто ездит по всяким спа-шма-салонам. Совершенно непонятно, зачем. В её случае если что и поможет, только откачка двух десятков литров жира. И то не факт.
 
Вот бы однажды, поехала она на очередной бесполезный сеанс да и влетела бы на своей машине, купленной, между прочим, Максимом Никаноровичем, со всей дури куда-нибудь. Все равно куда, лишь бы безвозвратно. Ради такого даже машину не жалко.
Максим Никанорович, как водится, поплакал бы, погоревал. Надо соблюдать приличия. Но недолго. Месяца вполне достаточно. А потом прихватил бы одну из своих «курочек» и рванул бы на моря. Эх… Мечты, мечты…
В общем, несмотря на то, что при Старейшине Максим Никанорович занимал определенный пост, ради которого, между прочим, многие готовы отдать жизнь… Не свою, конечно. На кой черт рисковать здоровьем, если потом толку не будет? Вот даже несмотря на это, Максим Никанорович судьбой, выпавшей ему, был недоволен и в тайне мечтал о бо́льшем. Но…
Время шло, все чаще в его голове появлялась пугающая мысль, видимо, так и сидеть ему до конца жизни Левой рукой. Должность-то еще какая дурацкая… Хоть не задницей обозвали, и на том спасибо.
А недавно вдруг все изменилось. Вернее, как… Не совсем изменилось. Пока еще. Но появилась надежда.
Буквально пару дней назад в особняк Старейшины явилась девка. И не сказать, чтоб очень красивая. Это хотя бы можно было понять. От красивых девок у многих крышу сносит. Нет, про данную особу ничего такого не скажешь. Вполне обычная, под рюмку водки потянет. Однако новость, прилетевшая вместе с девкой, Максима Никаноровоча огорошила.
— Как беременна? — Бестолково переспросил Левая рука своего хозяина. — От кого?
— От тебя, млять! — В одну секунду взорвался Старейшина.
Надо признать, характер у него наимудаческий. Чуть что не так, орет, будто не в себе. Ладно орет. Может прямо в башку зарядить чем-нибудь тяжёлым. Случалось уже Максиму Никаноровичу уворачиваться то от тяжелой пепельницы, то от стула.
— Как от меня? От меня нельзя! Ни в коем случае нельзя! Лариса убьет! — Левая рука затряс башкой, словно самый настоящий козел. У него, кстати, и бородка имелась похожая. Такая же жиденькая, в три волосины.
— Ой, деби-и-ил… — Протянул Старейшина. — Мое это дитя. Мое! Когда ж ты, Максим, думать начнешь? Хоть немного.
— А… Ваше… — Максиму Никаноровичу в момент полегчало. Но ненадолго. На минуту. Ровно столько ему понадобилось, чтоб переварить следующую мысль. — Вам тоже нельзя! Вашей жене, боюсь, это сильно не понравится!
— Да что ты⁈ — Старейшина наигранно всплеснул руками. — Вот ведь неожиданность. А я, главное, думаю, ну точно Машка в восторге будет. Бабы они же любят, когда в их дом левые девки приходят на девятом месяце беременности. Баб их же медом не корми, дай только приютить всех, кого муж по пьянке поимел.
— А вы уверены, что он ваш? — Выдал вдруг Правая рука.
Он, само собой, тоже находился в рабочем кабинете Старейшины, куда его позвали вместе с Максимом Никаноровичем.
— Петя… — Глава Дома тяжело вздохнул. Так тяжело, что пуговицы его белоснежной рубашки жалобно тренькнули, грозя оторваться. — Я не пойму, глупость она что, заразная? Ты с Максимкой случайно на крови не братался? Воздушно-капельным путем думаю вряд ли дебилизм передаётся. Ясен хер уверен! Иначе даже говорить с ней не стал бы. Невинна она была, когда мы встретились. Нетронута. Помнишь, в Суздаль мотался на встречу с членами Совета? Вот там ее и заприметил. Кружились мы почти месяц. Срок сейчас тютелька в тютельку. Да и по крови посмотреть можно. Она беременная, но не сумасшедшая. Врать не стала бы. Знает, чем чревата подобная ложь. Девка простая, без заскоков. Меркантильности в ней нет. Гадство… Как не вовремя-то… Машке рожать со дня на день, а тут это…
Старейшина откинулся на спинку кресла, уставившись на обоих своих советников хмурым взглядом. Следующие пять минут он тяжело, многозначительно молчал. Максим Никанорович и Петька-ирод тоже.
Вообще, конечно, Правую руку звали Петр Николаевич, но приставка «ирод» подходит ему больше. Можно еще «сучоныш» или «гнида». Само собой Максим Никанорович мог позволить себе подобное обращение только в мыслях. Вслух ничего такого говорить нельзя. Старейшина Петьку уважает за ум и мудрость. Прислушивается. И говнюком, между прочим, ни разу не называл.