Одержимый ею (СИ)

 Я немного фыркаю и чуть отстраняюсь от Валерия:
— Конечно, принуждают и обижают. Я же похожа на запуганную жертву, которую тянут под венец на аркане?
Теперь уже папа прыскает и добреет:
— Да уж, Валера, тут я вам могу только посочувствовать. Моя дочка профессионально умеет вить верёвки.
Валерий расслабляется, целует меня в волосы и говорит:
— Уже убедился. Но ничего, из меня канат прочный выйдет. Им-то я её и скручу.
Звучит это как угроза, но… Не будь здесь родителей, я бы закусила губу от предвкушения.
— У меня тоже вопрос, — снова повышает градус разговора мама, — а ваша должность эксперта, Валерий, она настоящая?
Он не отвечает, встаёт и уходит, оставляя меня растеряно хлопать глазами: что это было? Но вскоре возвращается и протягивает родителям свои «корочки».
Кажется, они удовлетворены.
А я не упускаю повода похвалить — пусть знает, что люблю и горжусь, и не забивает себе голову чепухой, что не достоин:
— Недавно отдел Валерия поймал похитителей Кантера и вернул этот шедевр в галерею, где я раньше работала. Об этом в новостях говорили!
Мой жених, явно смущённый похвалой, целует меня в лоб, пожимает руку отцу, вежливо раскланивается с мамой.
— Дела, — рапортует коротко и уходит.
А я — растворяюсь в объятиях родителей.
Они обнимают меня, целуют и хвалят.
— Молодец, доченька! Не за какого-то прощелыгу выскочила — Валера у тебя настоящий герой! Настоящий мужчина! Такому не страшно кровиночку отдавать.
О, они не знают, насколько настоящий! Насколько любящий, преданный, верный.
…ревнивый… вспоминаю сцену в галерее и невольно улыбаюсь.
— Мам, — обнимаю роднульку свою, — поможешь мне купить платье?
— Конечно, девочка моя!
— Юр, — обращается она к отцу, — ты с нами?
— Безусловно, — говорит папа, — не каждый день дочь замуж выдаю!
Мы ходим из салона в салон уже третий час. С Артёмом мы купили платье удивительно быстро. Видимо потому, что на все, чтобы я не примеряла, он отвечал одинаково : «Прикольно!» или «Ты в любом будешь хороша! А лучше — без всего». Тогда я хихикала и млела от таких слов. Сейчас понимаю, что он так просто отделывался от назойливой меня.
Сейчас к выбору платья подхожу обстоятельно. Белые отметаю сразу. Уже однажды была в ЗАГСе в белом платье. Как вспомню — так вздрогну. Не хочу, чтобы ни мне, ни Валерию что-то напоминало о том дне.
Нужное находится аж в десятом магазине. Буквально, падает на нас. Отец успевает поймать манекен с красивым платьем…кажется, этот оттенок называют мятный. Светло-бирюзовый. Волна юбок из фатина строится, будто вода, собирается у ног красивыми фалдами. Лиф гладкий, с открытыми плечами. К поясу крепиться ажурный бант. Это платье будет идеально смотреться с гарнитуром из александрита, который подарил мне Валерий.
Во время примерки я кручусь, наверное, слишком быстро. Потому что меня внезапно начинает тошнить.
Девушка-консультант ориентируется быстро:
— Идёмте скорее! Туалет у нас там!
— Спасибо, — сдавлено благодарю.
— Не за что, — говорит она. — У нас же свадебный салон. Мы уже привыкли к невестам…
Не дослушиваю, сгибаюсь над унитазом. Меня выворачивает.
Кажется, теперь и тест не потребуется… Но всё равно нужно будет купить для полной уверенности.
ВАЛЕРИЙ
Невероятно, но теперь и у меня есть родители!
Строгие, внимательные, правда, чужие. Но это чувство наполненности жизни бесценно.
 Наконец мы с Ингой собрались с духом, чтобы с ними встретиться. Мы с моей девочкой весь разговор поддерживаем друг друга — так значительно проще пережить ураган по имени «родительское порицание». Но родители не торопятся слишком сильно порицать. Недовольны, да, но ни единого оскорбительного замечания.
Я вижу, как сильно они любят свою дочь и переживают за нее.
Блядь, лет двадцать назад я бы всего себя отдал за хоть йоту такого отношения! Как же, сука, больно видеть это сейчас. Неимоверно больно, а казалось, что вырос, вернее, перерос. По-видимому, нет.
Вцепляюсь в Ингу, как в единственное спасение, лекарство от раковой опухоли, съедающей меня. Что-то врём, но я, как в тумане. Но, кажется, даже в этом состоянии говорю правильные вещи, потому что наши родители не проявляют агрессии, разговор завершается на мирных тонах и, кажется, мы получаем благословение.
Рад, что удаётся подтвердить ложь про эксперта по искусству солидными корочками. А то было бы сложно объяснить Ирине Петровне, матери Инги, чем я занимаю на самом деле. И вряд ли бы я увидел тогда в её глазах тоже одобрение.
Пока бегал в кабинет за корочками — позвонил Егоров. Сказал, что дело очень серьёзное. Не удалось даже отбрехаться тем, что вотпрямщаз встречаюсь с будущими тестем и тёщей.
Егоров наоборот добавляет:
— Тем более.
Приходится быстро проститься с дорогими гостями и бежать в Управление. Опять нервничаю, как пацан. Нервная работенка мне досталась.
Пока иду по коридорам к кабинету полковника, мысленно прокручиваю в уме крайние дела на предмет, где мог накосячить. Вроде нигде не косанул. Да и ребята мои молодцы, придраться не к чему.
Поэтому в кабинет полковника захожу расслабленный.  Как оказывается — зря.
— Садись, — строго говорит Егоров и нервно тушит окурок. Пепельница уже полна. Видно, нервничает серьёзно. И его мандраж — змеёй по столу — подползает и ко мне.
 Полковник с тяжким вздохом достаёт из шкафа коньяк, плещет в бокал на два пальца, протягивает мне:
— Выпей.
Словно анестезию предлагает.  Ох, не нравится мне это! Однако коньяк выпиваю залпом.
И тогда на стол передо мной тут же шлепается пухлая папка «Дело №…» Сверху фотография обжигает. Это мама, ее трудно не узнать, но и узнать в таком виде почти нереально: синяки, ссадины и кровавые росчерки обезобразили лицо и тело почти до неузнаваемости.
Меня затапливает волной холодной ярости…Сжимаю кулаки, едва ли не зубами скреплю.
— Какая мразь это сделала?
Отец о смерти матери никогда не рассказывал. И по поводу могилы ничего внятного добиться от него не удалось.
Егоров протягивает мне сигарету, прикуривает от своей зажигалки, говорит с печалью:
— Валера, я долго думал, рассказывать тебе или нет. Не хотелось тебе перед свадьбой настроение портить. А потом подумал — лучше перед, чем после. Пусть потом у вас с Ингой будут только приятные подарки судьбы.
Улыбаюсь, благодарю, а у самого на душе кошки скребут. Взгляд нет-нет да возвращается к фотографии мамы. Она лежит на горе опавших листьев. Судя по всему, вывезли и выбросили в лес.
Тушу сигарету в кулаке, но боли не чувствую.
Егоров, между тем, продолжает:
— Это было одно из моих последних дел тогда. Но тогда я, молоденький следак, так и не смог посадить виновного за решетку. Гад откупился.
Вздрагиваю от аналогий. Это сделал мой отец? Перевожу подохреневший взгляд на полковника. Тот понимает, что я догадался, и кивает.
Снова затягивается, смотрит за окно, говорит монотонно, без эмоций:
— Начнем с того, что Алена Пахомова ранее проходила по делу о похищении и пропаже. Ее выкрал неизвестный из деревни и привез в город. Сам понимаешь, захолустье там такое, что не до поисков было, да и времена лихие. Но её всё-таки нашли, — ещё затяжка, — случайно… при очередном шмоне борделей. Тот, кто похитил девочку, просто сунул ее в притон, когда наигрался.  Доживать, так сказать. И мы ее отправили обратно в деревню. В общем-то, но потом каким-то образом она снова всплыла в борделе. Кто и зачем вернул её снова в город, я не знаю…
 Я едва сдерживаю порыв начать все громить. Зубы стискиваю так, что зубная эмаль отправляет апелляцию мозгу.
— Нам удалось только установить, что в этом промежутке, пока она благополучно находилась в деревне, у Алены Пахомовой родился сын. Так как девушка была незамужняя и жила на попечении родственников, она «прогнулась» под их требование скрыть этот факт… В деревнях же как — каждая собака друг друга знает. А тут позор такой на семью. Мало, что не замужняя, так ещё и в подоле принесла… Семья пилила-пилила и допилилась, что Алёна, отчаявшись, отвела малыша в приют… Мы не знаем, что именно стало причиной зверского убийства этой несчастной. Возможно, то, что ребёнка утаила от любовника, или что-то ещё, но факт остаётся фактом. Алёну Пахомову убили, и причастен к этому был Евгений Крачков, — заключает Егоров, а я рычу от бессилия.