Ты (СИ)
— Ну, что там?
Я не сразу смогла тебе ответить. Охваченная ледяным параличом, я молча рассматривала лежащее рядом в безжизненной позе тело... без сомнений, Натальи Борисовны. Когда оцепенение немного отступило, я, сделав над собой страшное усилие, дотронулась до твоей мамы. Кожа тёплая, но как будто уже остывающая. Наталья Борисовна не шелохнулась, не застонала в ответ на моё прикосновение. Ничего...
— Лёнь? — беспокоилась ты наверху. В квадратном отверстии виднелась твоя круглая коротко стриженая голова.
Я наконец смогла подать голос:
— Ян... она здесь... лежит. Я не могу понять, живая она или нет.
— Что значит — не можешь понять?! — вскричала ты.
Снизу мне было не разобрать выражения твоего лица, но голос страшно дрогнул и пресёкся, как оборванная струна.
— Так, подожди, я сама спущусь, — сказала ты.
Я вся превратилась в один сплошной оголённый нерв: а если ты оступишься, упадёшь? Я приготовилась тебя ловить, но твой спуск обошёлся благополучно. Ты нащупала Наталью Борисовну, чуткими пальцами нашла сонную артерию.
— Пульс есть, слабый! Так, Лёнь, надо вызывать МЧС и скорую. Самим нам её отсюда не поднять. А если у неё, не дай Бог, перелом позвоночника, её лучше вообще не трогать. Давай, лезь наверх и звони, куда надо, а я с мамой побуду.
Сохраняя поразительное присутствие духа, ты и меня заставила взять себя в руки и сконцентрироваться на действиях, а не на эмоциях. Уцепившись всё ещё немного трясущимися руками за холодные скобы, я полезла наверх, а ты вслед мне добавила:
— И Саше тоже позвони!
Сама удивляюсь, как я не свалилась, выкарабкиваясь из погреба. Даже как-то преодолела самый сложный участок лаза — между верхней скобой и поверхностью пола. Расстояние там было приличное, выбираться неудобно, и я чуть не потеряла равновесие, но как-то удержалась... Пальцы царапнули пол, скользя, но нога нашла опору, оттолкнулась, и я просто вывалилась на бок, ловя ртом воздух и обливаясь холодным потом.
Вызвав спасателей и скорую помощь, я позвонила твоей сестре. Всегда сдержанная и решительная, в трудный момент она не стала поддаваться эмоциям и впадать в истерику, лишь сказала кратко:
— Еду!
Она приехала первой, до спасателей и врачей, в своём элегантном деловом костюме спустилась в погреб, зажгла свечу и осмотрела Наталью Борисовну.
— С виду повреждений... вроде нет, — сказала она чуть прерывающимся от волнения голосом. — Крови не видно. И пульс есть... Мама! Мамуля! Ты слышишь меня? Это я, Саша!
Наталья Борисовна не отзывалась.
— Трогать её до приезда специалистов не будем, — сказала Александра. — Самое главное — жива, слава Богу.
Не жалея своих светло-серых дорогих брюк, она присела на край ящика с остатками прошлогодней картошки и провела рукой по лбу. Мне сверху было не очень хорошо видно её лицо, но этот жест на секунду выдал сильнейшее волнение, которому Александра просто не давала вырваться наружу.
Приехали спасатели. Наталью Борисовну пристегнули к носилкам и вытянули на верёвках, причём вытаскивать носилки приходилось почти в вертикальном положении: лаз погреба был узкий, и во всю длину они не проходили. Я сжимала твою руку, а ты напряжённо вслушивалась в голоса спасателей.
— Вытащили, — сказала я тебе, когда носилки были наконец осторожно опущены на пол.
— Она всё ещё без сознания? — только и спросила ты.
— Кажется, да...
Мы поехали следом за скорой, увозившей Наталью Борисовну в больницу. Белая "газель" с красным крестом мчалась с мигалкой и сиреной, и Александра не отставала от неё. Я на заднем сиденье просто молча держала твою руку в своих, тихонько поглаживая. Слов не было.
Потом — ожидание в вестибюле. Бесконечное, тревожно-тоскливое, страшное и ледяное. Ты облизнула пересохшие губы.
— Водички не хочешь? — спросила я. — Я схожу, куплю...
Ты только коротко качнула головой: нет. Я растерянно умолкла, но Александра шепнула мне:
— Сходи, солнышко, купи.
Август распростёр над моей головой седые крылья, неумолимый и равнодушный. Дышал холодом в спину, когда я вышла к киоску купить бутылку минералки, шуршал колёсами машин и душил запахом выхлопных газов. Уличная атмосфера невыносимо давила на грудь.
Ты всё-таки выпила воды, следом попросила бутылку и Александра. Сделав несколько глотков, она утёрла губы и сказала:
— Спасибо, Лёнь.
Её взгляд, усталый и тревожный, всё равно был ласковым.
Наконец пришёл врач, и мы всё узнали. У Натальи Борисовны был тяжёлый инсульт, кровоизлияние — крайне серьёзное, и выживет ли она, должна была показать эта ночь.
— Можно к ней? — спросила Александра. — Мы родственники.
Врач покачал головой.
— Она в реанимации, туда пока никому нельзя. — И добавил: — Мой вам совет: езжайте домой, поспите. От того, что вы будете тут изводиться, вашей маме лучше не станет. Да и запрещено находиться в отделении ночью. Вам позвонят, если что.
Александра попыталась сунуть взятку охраннику, чтобы он позволил ей остаться в больнице на ночь, но тот оказался неподкупным:
— Вы что! Если узнают, меня ж по головке не погладят. У меня и так уже нарекания есть, ещё одно — и всё, уволят... Нет уж, извините. И не суйте мне ваши деньги. Могу вообще работы лишиться, а мне это не надо.
Август, одевшись в синие сумерки, превратился в одинокую холодную дорогу, по которой мы ехали втроём: я, ты и твоя сестра.
— Ян, можно, я сегодня останусь с тобой? — спросила я.
Твоя рука благодарно сжала мои пальцы.
— Останься, птенчик. Если тебе не трудно.
Мне было не трудно позвонить домой и сказать, что я сегодня не приду ночевать. Но трубку взяла Светлана, и мне, конечно, не удалось быстро закончить разговор. Моим кратким объяснением она довольствоваться не хотела:
— Что я твоему отцу скажу?
— Так и скажете: осталась у подруги, — сухо ответила я. — У неё мама в реанимации, надо её поддержать.
Пауза, и ядовитый голос маман змейкой вполз мне в ухо:
— Знаешь, дорогуша, что-то я уже не очень верю этим отговоркам... Врёшь ты складно, конечно, но мне тут на днях Димасик такое про тебя сказал... кхм... что ты... в общем, не той ориентации. И вы с этой своей подругой таким занимаетесь... мне даже сказать стыдно.
Я открыла было рот, но она меня перебила:
— Нет, и не говори мне ничего. Димасику я верю, он не станет врать. Он сам вас в клубе видел, вы даже не скрывались, а наоборот, всячески выпячивали это своё... непотребство.
Что ж, мои опасения насчёт Димасика сбылись. Удивительно, что он только сейчас проболтался, мог ведь и сразу всё матери выложить.
— Слушайте, Светлана Викторовна, — сказала я холодно. — Вы мне не мать, а, в общем-то, посторонний человек, и моя личная жизнь вас не должна касаться. Тем более, что я уже давно не подросток, у вас и у отца на шее не сижу, сама зарабатываю, и вы как бы не вправе мне указывать, как я должна жить.
— Угу, конечно, — язвительно пропела маман. — А как же уважение к семье, м? Меня ты считаешь чужим человеком — ладно, Бог с ним. Но хоть отца-то своего таким поведением не огорчала бы!