Близнецoвoе Пламя (СИ)

— А как мне сделать, чтоб ты пришёл? Снова облить водой? — он усмехнулся, но в этом смехе не было радости.
В сердце Омниа словно вогнали иглу. Слова заполнили недостающие кусочки мозаики. Но это озарение было мрачным, как грозовые тучи.
Эдил всегда был непослушным: он мог нарочно разбить любимую вазу матери и запутать её пряжу. Она ругалась на него, наказывала, ставила в угол, но он проказничал снова и снова. «Бывают такие дети» — разводили руками няни, — «их ничто не исправит». Омниа всё спрашивал, зачем же Эдил это делает, а теперь понял: это был единственный способ получить внимание матери. Так извращенно, через крики и наказания, он чувствовал, что не является для неё пустым местом. Это было большим, что Эдил мог получить от Императрицы.
Как будто из-под толщи воды, принц услышал свой осипший голос:
— Я приду завтра, — взгляд Омниа бегал, но не обращался к Сеилему, — и в другие дни…
Сеилем склонил голову набок, всё его существо тянулось спросить, в чём причина такой перемены. Но их перемирие было слишком хрупким. Омниа посмотрел на лужу, которая натекла с его одежды и волос.
— Надо бы переодеться, — пространно сказал он.
Омниа пятернёй зачесал волосы назад и пошлёпал обратно в лес. Сеилем провожал его озадаченным хмурым взглядом.
— Направо, — крикнул он.
— А, да, — Омниа улыбнулся, краснея, развернулся и пошёл по верной тропинке.
***
Близнецовое пламя — не придумаешь названия лучше, ведь необходимость быть вместе сжигала их изнутри. Рядом их огонь взмывал до небес, мучая обоих. Они готовы были сгореть дотла, лишь бы смешаться пеплом и быть одним целым.
— «Сперва нужно связать вашу память», — сказала Хеяра, поднимаясь по ступеням вокруг колонны. — «Это уймёт жажду».
— Но не утолит? — спросила Мэл.
Они поднимались по Лестнице в Небеса, и парочка красных попугаев сидела на навершиях двух колонн. Столпы напоминали Мэл вытянутые вазы с орхидеями. Херувимка посмотрела на Хеяру, затем на Амаранти. По их лицам она поняла: не утолит.
— Как мы переживём все воспоминания? Для этого понадобится ещё восемнадцать лет, — сказал Сеилем.
— Вам не придётся их переживать — только знать, где какое находится. Это как библиотека: вместо того, чтобы запоминать содержание всех книг, ты просто знаешь, где книга и о чём она, — сказала Амаранти.
Сеилем повернулся к Мэл, его лицо вытянулось в недоумении.
— Покажешь мне, — он замялся, выбирая окончание, — библиотеку?
Мэл ободряюще кивнула и взяла его за руку. Пальцы Сеилема всегда были тёплыми, в отличие от её.
Они поднялись на самый верх, где все лестницы сходились в одну-единственную площадку. Ни крыши, ни перил. Здесь, на высоте, гулял освежающий ветер. Мэл посмотрела на Сиитлу: отсюда была видна лишь четвёртая, пятая часть города.
— «Это дело не одного дня» — Хеяра достала из чехла калимбу. — «Надёжнее всего установить соответствие по времени, и двигаться от настоящего к прошлому».
Она объяснила, что делать после того, как медитация свершится. До встречи близнецовых пламён Амаранти наставляла Сеилема, так что сам вход в транс не был проблемой.
— Сколько лет мы успеем связать? — спросил Сеилем, исподлобья сверкнув на Хеяру глазами.
— «Лет? В первый раз не больше года уж точно».
Сеилем расслабился, округлил спину. Близнецы оба легли на расстеленную циновку.
Это было похоже на то, как иголка сшивает два полотна. Полотна непрерывных воспоминаний. Нитка бегает часто-часто, соединяя каждую минуту, секунду, миг. Ты не знаешь, что там, на другой стороне шва, пока не выпадаешь обратно в реальность. Отваливаешься сытой пиявкой. И тут же оказывается, что погода сегодня точь-в-точь как в прошлый день рождения Сеилема, даже попугаи так же поют. Ино (его говорящая птица) тогда сказал своё первое слово, Акке подарила расписную шелковую накидку… Кстати, надо найти её, чтоб не смущать соседа. Омниа.
Мэл резко повернула голову к Сеилему, встречаясь щекой с шершавой поверхностью. Он уже смотрел на Мэл, длинная прядка спадала ему на лоб. Сеилем облизнул нижнюю губу и подмигнул.
 
Они закончили, когда солнце начало напекать, а голова пухла от воспоминаний. Всё вокруг будто окутала паутина ассоциаций: кустик, тропинку, лестницу.
— Мне кажется, я начинаю быть тобой, — Мэл не выдержала и остановилась в теньке.
Сеилем присел на корточки напротив.
— Или собой, — сказал он. — Что если мы и должны быть… собой и друг другом одновременно?
Мэл помассировала точку на переносице, которая всегда болела после медитаций.
— Пожалуй.
— Пожалуй, — почти одними губами повторил Сеилем и улыбнулся. — Я так и не показал тебе орхидеи.
Прежде чем Мэл захныкала, что у неё кружится голова и вообще она устала, он повернулся к ней спиной и сказал: «Запрыгивай». Её не нужно было просить дважды.
Лапки острых листьев задевали голову, лезли в лицо. Мимо пролетали голубые бабочки. Они вышли на небольшую площадку у берега ванны, спрятанную в тени деревьев. Здесь были собраны все цветы, какие Мэл до этого видела, и ещё гораздо, гораздо больше.
— Я пересадил по одному растению, чтобы нам не пришлось далеко ходить. Но некоторые не вышло: требуют слишком особых условий.
Мэл сползла с его спины и так и осталась стоять, прижав руку к груди: к какому цветку подойти первой, когда их так много? И тут же накатывают воспоминания: за этим пришлось идти в самую чащу, за этим — забираться на дерево, этот растёт только у одного водопада. У Мэл защипало глаза, она шмыгнула носом.
— Ты лучший.
Мэл вспорхнула, смотрела на близнеца сверху-вниз. Она отражалась в зрачках напротив и знала, что он так же отражается у неё. Жажда, которую они с таким трудом усмирили, просыпалась вновь. Она заправила его локоны за уши. Невозможный. Мэл поцеловала Сеилема в лоб и спланировала в его руки. Мягкие губы коснулись её лба.
— Ты, наверно, много сил потратил на это, а я даже не привезла подарка, — виновато сказала херувимка.
— Ты — уже мой самый главный подарок. Пересаживать их было даже весело. Всё интереснее, чем торчать здесь без дела, — сказал он и произнёс нараспев: — Почувствовал себя тобой.
Мэл запрокинула голову, чтобы посмотреть Сеилему в лицо.
— В моих воспоминаниях что, один огород?
Кончики его губ приподнялись, еле сдерживаясь, чтобы не расплыться в широкой улыбке.
— Нет. Ещё немного Омниа.
— Какая скукотища.
Мэл просунула между их телами руки. Сеилем отстранился, ссутулился.
— Теос — чудесное место. — Он отвёл взгляд в сторону воды. — Вы цените искусство, поклоняетесь всему прекрасному. Что ты будешь делать, когда всё закончится?
Мэл уставилась ему в солнечное сплетение. Нет мыслей, голова пуста. Мэл всю сознательную жизнь желала лишь одного — попасть в Сиитлу. Да, перед ней возникали трудности. Да, всё оказалось не так просто и ничего не прояснилось от одной их встречи. Но сейчас Мэл поняла, что и это конечно. Загадка будет разгадана. Однажды она вернётся домой и там её будет ждать то, к чему она не готова — нормальная жизнь.
— Я-я не знаю. А ты?
В душе она хотела, чтобы Сеилем ответил так же: вдвоём не так стыдно быть не у дел — но он посмотрел ей в глаза прямо и ответил:
— Петь.
Мэл кивнула. «Ну да, конечно. Это то, что он делает лучше всего». И она осталась одна в своём позорном неведении.
— Слушай, а «лерре» — это первое имя Акке? — спросила Мэл нарочито громко и оживлённо.
Подошла к белой орхидее — такой же, как там, где они встретились — втянула её утончённый аромат.
— Лерре это русалка, которая принимает роды, — Сеилем опустился рядом. — Если роженица погибает — лерре растит малька. И ты можешь звать лие только «Акке».
Озеро перед водопадом. Букет цветов. Изящные пальцы скульптуры. «Наверно, воспоминания шалят» — Мэл проморгалась.
— Это что — черенки? — херувимка приподняла тряпицу, накрывавшую тарелку.
— Да, — Сеилем метнул взгляд вниз, — они с орхидей на крыше Дома.