Прокламация и подсолнух (СИ)

Макария недобро косился на спасенного боярского сынка шальным черным глазом. Не любит бояр Макарко! И за дело же не любит! Сестрица у парнишки дюже красивая была.
Симеон вздохнул. А похож Макарко! Руксандра [31] тоже была... Чернобровая да чернокосая, с горячими цыганскими глазами... Боеру приглянулась. Уж поди теперь пойми, то ли не посмела она боярину отказать, то ли и вправду снасильничал он девку. Только боеру-то что, как приехал, так и уехал. А она – головой в колодец, не снесла позора. Макария тогда чуть красного петуха в усадьбу боярину не пустил, едва перехватили. Всю деревню бы под топор подвел. Вот отец его и законопатил в пандуры, от греха. Но не любит Макарко бояр, ох, и не любит!
Мальчишка вновь покачнулся в седле, и Мороя, давно ехавший стремя в стремя, придержал за его за плечи. Спросил что-то вполголоса, парень мотнул головой. Ну и что, что боярин? Дите ведь. Не убивать же только за то, что боярином уродился.
И хоть и хватает среди бояр сволоты, да ведь не все. Вот хоть доктора припомнить, под Видином. Тоже не из простых был, а скольким за его здоровье только молиться! Симеон невольно потер плечо, где с тех пор оставался шрам от турецкой сабли.
Или инженера того русского. Имя и не вспомнить – больно заковыристое, а лицо на всю жизнь не забудется, до того они ему обязаны. Под Раховом парень полег. Молодой еще был, немногим старше Макарки.
Да хоть господина слуджера [32] взять! Кто в войну вспоминал, что Тудор из села Владимир когда-то коз пас в этих горушках? Корпусный командир, с генералами дружбу водит, землей разжился, мельницами, скотиной и солью торгует теперь от себя, не от бояр. Иной бы зазнался – но в усадьбу слуджера Владимиреску стекались крестьяне со всех концов, точно зная, что этот хозяин не обидит. И не к нему ли в отряды сторожей границы законопатил Макарку отец от греха подальше?
Симеон еще раз вздохнул и покачал головой. Молод он еще, Макарко, не понимает. Люди – они все разные бывают. Порой и обездоленный сосед такой сволотой окажется, куда тому боярину!
Он еще раз посмотрел в сторону спасенного мальчишки. Тот почти лег на шею коня, но когда Мороя потянулся поддержать, выпрямился, хоть и с явным усилием, тряхнул головой.
Упертый. Если б из отряда был – сказал бы, что толк с мальца будет.
А потом впереди завиднелся пост, повеселевшие лошади прибавили шагу, а высоко на галерее уже топорщились черные усы Йоргу, и Симеон невольно заулыбался. В Клошанях они не задержались ни на минуточку, но эта старая придунайская селедка непременно разворчится, что их разве за смертью посылать, и что едва ли не вся османская армия могла бы просочиться через их заставу, а у него, у Йоргу, пороху на один выстрел...
Симеон толкнул коня на тропинку. В том, что Йоргу мог одним выстрелом остановить всю османскую армию, он сроду не сомневался, а то не оставил бы его вместо себя на заставе командовать.
– Здорово, Йоргу! – крикнул наверх. – Как оно тут?
Тот печально пошевелил усами.
– Да как-как... Ясно дело, куда без пороха... – и вдруг уставился оторопело за спину Симеона. – Это что вы за чудушко подобрали на наши головы? Да хранит нас святой Спиридион! Австрияк, что ли?
– Да наш вроде, – Симеон пожал плечами. – Проезжий. Грабануть, видишь, попытались.
Йоргу перегнулся через перила всем своим тощим телом и пристально всмотрелся в спасенного мальчишку.
– Да как же – наш, когда мундирчик-то австрийский? Видал я такие, когда по Дунаю до Вены ходил, только не припомню, что это за мундир-то...
– Разберемся, – пообещал Симеон, спешиваясь. Для офицера парнишка, конечно, молод, но из пистолетов палил справно. – Принимай бочата!
– Да глядите, порох с ракией не спутайте, а то взлетим на воздух через ваше пьянство, – прибавил мрачно Йоргу, спускаясь с галерейки. Пошел к телеге, косясь на спасенного парнишку и задумчиво дергая себя за усы.
Парнишка однако снова удивил. Мешком сполз с седла, поковылял к коновязи со своим гнедым в поводу. Когда Мороя потянулся забрать у него поводья, отклонился и хмуро зыркнул на него:
 
– Я сам!
– Эй, боер! – Симеон чуть повысил голос. – Коня-то отдай да поди умойся! На тебя смотреть страшно!
– Страшно – не смотри, – огрызнулся мальчишка, набрасывая повод на коновязь. Взялся за пристругу [33] и на миг прислонился плечом к коню, закусив разбитые губы.
Вот же щенок упертый. Ведь на одной гордости только и держится!
Мороя взял парнишку за локоть, заговорил вполголоса. О чем – не слыхать, но мальчишка упрямо насупился, и Симеон хмыкнул: не иначе, Мороя выговаривает ему, что с командиром заедается.
Он повернулся к Йоргу. Мороя с пацаном справится, можно не сомневаться – весь молодняк на заставе через его руки прошел, а этот, хоть и боер, тоже не двухголовый. Мороя и присмотрит, и уговорит, и позаботится как надо. А вот Симеон, к стыду своему, начисто забыл, кому из ребят надо срочно заменить ружья, и достанет ли привезенных...
Разворачивая промасленную ветошь, он приметил краем глаза, что Мороя ведет парнишку к колодцу, осторожно придерживая за плечи, а Гицэ тащит гнедого к конюшне, и злобная скотина при каждом шаге норовит оттоптать ему ноги.
Когда Симеон покончил с делами, уже стемнело. В свете фонаря рожа Йоргу казалась еще более унылой, чем при солнышке, и Симеон, отфыркиваясь после умывания, все-таки спросил:
– Чего еще не так?
– Да щенок этот боярский, – неохотно объяснил товарищ. – Чего ты его в Клошани не отправил?
Симеон удивился.
– Ребята тебе чего, нанятые, туда-сюда мотаться? Да и парень не доехал бы.
– А ну как родня искать зачнет? – гнул свое Йоргу.
– А чего его искать? – не понял Симеон. – Вот он, на заставе, приходите любоваться. Живой и почти невредимый.
Йоргу только вздохнул. Симеон вытер затылок, перебросил через плечо полотенце и поспешил наверх, откуда уже тянуло вкусным суповым духом.
Ребята сидели вкруг котла, облизывали усы в ожидании командиров. Симеон торопливо перекрестился на образа и махнул кашевару: разливай. Смотри ты, расстарались – баранчика зарезали к возвращению отряда! Покосился на Йоргу – чорба-то [34] уварилась, а ведь говорил, что нынче не ждал их! И за хлебом и простоквашей не иначе как посылал на хутор, до того свежие. Ну, селедка мрачная!
Мороя сцапал две миски враз, выбрался из-за стола. Симеон вспомнил про мальчишку и покосился в угол поверх ложки. Спасенный скорчился в уголке, уже умытый и укутанный чьей-то свиткой. Мороя сунул ему миску, вытащил из-за голенища собственную ложку и даже поплевал на нее сперва, чтобы протереть подолом рубахи.
– Наворачивай, боер, – дружелюбно предложил он. – Брюхо-то, поди, к спине прилипло, а?
– Штефан, – тихо поправил мальчишка, вздрогнув. – Спасибо.
Он взялся за ложку, и Симеон вновь забыл про него, больше занятый содержимым собственной миски. Кто знает, когда тот боер пожрал последний раз, а они вот точно как в Клошанях позавтракали, так и ползли весь день.
Фляжка ракии переходила из рук в руки, котел опустел, показалась баранина на косточках. Симеон вынул нож, начал резать мясо. Не забыть бы, что на одну порцию надобно больше, раз на заставе гости.
Успев чуточку насытиться горячим, мужики начали с любопытством коситься в уголок, где сидел парнишка. Йоргу и вовсе наблюдал внимательно, забыв про стынущую баранину...
 
– Эй! – Симеон хлопнул его по колену. – Гляделки проглядишь! Чего уставился?
– Да вот прикидываю, чего пацан позеленел так при виде баранины, – ответил Йоргу, потягивая себя за усы.
– Родичей признал, – зло сострил Макарко и тотчас получил от Гицэ ложкой в лоб.
– Ты б помолчал, зелень! Эй, Мороя, тащи его сюда! – Гицэ поболтал в руках фляжку. – Выпьем с ним на поминовение души тех ухорезов, которых он нынче на тот свет спровадил! А баранчика, тварь божью, мы жрать не станем, мы им будем закусывать.