Моя ревность тебя погубит (СИ)

— Отвечай мне, потому что я могу задушить тебя сразу же, как докурю сигарету.
— Её никто не собирался насиловать! Мелкая шлюха и сама рада перед всеми раздвинуть ноги! Она всегда лезла к моим мужчинам, всегда привлекала их внимание! — её охрипший, огрубевший голос срывается на крик, в глазах виднеется блеск от слёз. Очень сожалею, что её не было в том помойном ведре, когда я замучил двух её друзей. Ей следовало быть там, чтобы я убил разом всех трёх и сейчас не выслушивал это дерьмо. — Сколько лет я её тянуло, а от неё в ответ не дождёшься доброго слова, только вертела хвостом перед мужиками!
С трудом мне удается не взять её за горло и не кинуть в стену так, чтобы она умерла от черепно-мозговой травмы. Несмотря на дикое желание, мне удаётся держать себя в руках и смутно представлять, как моя девочка — один сплошной комок смущения и стеснения… Нет, блядь, я даже не собираюсь пытаться представить то, о чём она говорит. Мой мозг не способен даже просто смоделировать такую ситуацию.
Вера закрывает лицо худощавыми руками и рыдает. Докупив, я бросаю окурок в стакан и присажиюсь на кресло рядом с диваном.
— Посмотри на меня, — приказываю я, на что она моментально реагирует и поднимает свои опухшие глаза на меня. — Те двое ублюдков мертвы. Их убили в твоей старой квартире.
— Ч-что? — глаза округляются, губы приоткрываются в немом шоке. — К-как мертвы?
— Я не знаю. Ты мне скажи.
— Я?
— Я дам тебе выбор. Ты можешь отправиться в тюрьму за умышленное убийство своих собутыльников. Лет на пятнадцать. И я позабочусь о том, что ты не протянешь там и пяти лет.
Услышав это, она снова даёт волю вопиющим рыданиям и чуть ли не падает на колени. Уже и не уверен, что она трезвая.
— Или в психушку, на очень длительную реабилитацию. В любом случае, из тебя выбьют всё дерьмо. И когда я решу, что твоё дерьмо из тебя выбили, я позволю тебе вернуться в качестве хорошей матери, которой у неё никогда не было.
Конечно, я не позволю ей вернуться. Или она сядет в инвалидное кресло, как и её муж, чтобы быть смиренной мамашей без права на выбор. Но для начала пусть пусть из неё выбьют всё дерьмо.
— Прошу, нет, — кричит она в слезах, ползя ко мне. — Умоляю, я не хотела, нет.
— Если ты не выберешь, я выберу за тебя.
— Господи, — плачет она. — Клянусь, я исправлюсь, я буду всё для неё делать.
— Я тебе давал миллион шансов, которыми ты не воспользовалась. У меня нет времени слушать тебя весь день, сейчас придут санитары. И поверь, из тебя выбьют не только твое пристрастие к бутылке, но и всю ненависть по отношению к дочери, которой ты жила. Тебе же будет лучше сотрудничать с врачами, иначе я превращу тебя в овощ.
***
Когда я возвращаюсь домой после работы, под вечер, Полина уже смотрит на меня понимающим и болезненным взглядом. Сколько бы она меня ни умоляла, я не могу просто так отпустить то, что произошло.
Подойдя ближе, я целую её в лоб, когда её отец кладёт вилку на стол при виде меня.
— У меня есть новость, — говорю я твёрдым голосом, намереваясь рассказать о том, что я отправил Веру на лечение.
И что бы они ни попросили сейчас, моё решение не изменится.
Теперь её нет в жизни Полины.
Есть только я.
Её отец.
И я.
И я ни с кем не буду делить её.
  
25. Ревность
 
! Сцены в этой главе имеют временной промежуток.
Его слова не становятся для меня неожиданностью, но я не думала, что он скажет это при папе.
Стас думает, что я святая, всепрощающая и глупая. И очень странно, если я ему нравлюсь, такой как есть, потому что школа кое-что показала мне: любят мерзких и стервозных девочек, но не тихих, слабых и дружелюбных.
Он думает, что меня тянет к матери, которая всячески пытается меня уничтожить. Это не так, я бы хотела материнской любви, но за столько лет знаю, что моя мать просто не способна на это. Ей это чуждо или просто не нужно. Однажды, когда она как всегда напилась, я слышала, как она жалеет, что не сделала аборт и что родила от такого никчёмного человека, как мой папа.
 
Но я люблю своего папу. Всю свою осознанную жизнь я мечтала о том, чтобы мы с ним жили вдвоём, без неё. Даже если бы это означало, что в свои шестнадцать мне нужно устроиться на любую работу — официанткой или уборщицей.
Возможно, в глубине души я обижена на то, что он постоянно прощает её или даже не хочет замечать, какой она монстр. Но в любом случае — я его люблю. И знаю, что его верность ей — отчасти благодарность за то, что она ухаживала за ним после травмы. Это длилось не месяц и даже не год, она тянула всё на себе больше пяти-шести лет.
Собравшись с духом, я смотрю на Стаса. На тёмные глаза, излучающие спокойствие и бурю одновременно. На резкие и грубые черты лица, чёткие линии его челюсти, острые скулы.
— И к-как долго она там п-пробудет? — спрашивает папа, стараясь казаться холодным. У него не получается, потому что его голос дрожит — и не из-за заикания.
— Долго, — просто отвечает Стас, не отрывая от меня взгляда. — Ей нужна помощь.
Даже в таком спокойном тоне удаётся расслышать его жёсткость. Мне нужно срочно уйти отсюда на время, потому что я боюсь смотреть папе в глаза. Он будет винить меня за то, что это произошло с мамой. Даже если он сам понимает, что она ненормально ведёт себя.
— Извините, я сейчас приду.
Отодвинув стул, я встаю из-за стола и быстро направляюсь к лестнице и убегаю наверх, дохожу до ванной в нашей спальне и закрываю дверь. Так непривычно думать, что в этом доме есть что-то моё, наше.
Называть кровать, спальню, ванную, весь этот дом нашим.
Нет, это не моё.
Это принадлежит Стасу.
Я никогда не смогу свыкнуться с тем, что это и моё тоже.
Включив холодную воду в раковине, я мочу сначала руки, а затем лицо — потому что оно красное. Настолько красное, что я почти теряю сознания. Ненавижу такие состояния, когда я краснеют, а это происходит почти всегда — от страха, смущения, возбуждения, радости, нервов. Чаще от отрицательных эмоций, конечно. Это странная реакция моего организма, которая иногда мешает мне жить.
Освежив лицо, я выключаю воду и усаживаюсь на край ванной.
Так не хочется выходить. Видеть грустные и разочарованные глаза отца.
Я сижу так какое-то время, пока ручка двери не начинает дёргаться.
— Полина, открой дверь, — просит Стас с той стороны. Хотя просьба больше похожа на приказ или командование. Я его не обвиняю, у него очень грубый и жёсткий голос, который не всегда звучит мягко.
Точнее, никогда, хотя часто пытается.
Встав на ноги, я медленно плетусь к двери и открываю замок. Он заходит и рассматривает меня с ног до головы, словно переживает о моём состоянии.
— Ты знаешь, что я должен был это сделать. И это меньшее после случившегося.
— Я знаю.
Мама хотела, чтобы меня изнасиловали. Двое мерзких и отвратительных мужчин, воспоминая которых меня тошнит. Хотела, чтобы меня использовала и Стас по этой причине меня бросил. Да, этого она и хотела, чтобы я стала использованной пьяницами девушкой, которую он бросит.
Я не могу представить, что было бы, если бы не Стас.
Он не дал им изнасиловать меня. Но они снятся мне. Вчера снились. Сегодня снились. Их мерзкое лица и руки, которые трогали моё тело.
— Тогда почему ты смотришь на меня, как на чудовище? — он выводит меня из пучины ужасных мыслей и воспоминаний.
— Это неправда.
Я никогда не смотрю на него, как на чудовище. Просто он устрашающий, особенно когда дело касается моей матери. И может быть, я всегда боюсь его реакции. На что угодно, не только на свою мать. Он такой властный мужчина, который живёт так, как нужно ему. Он богатый, красивый, он был женат на потрясающей красоты женщине. А я просто абуза, я и мои родители, я совсем не под стать ему.