Леди-киллер

— Не за что. Любую женщину, Эв, надо хоть иногда баловать — это мой девиз.
Кэйт до смерти захотелось спросить, скольких женщин он успел побаловать за все эти годы, но она проглотила вертевшиеся на языке слова и улыбнулась.
— Спасибо, Дэн, это чудесно!
— Они по-прежнему твои любимые, надеюсь?
— Да, по-прежнему.
Кэйт увидела, как Лиззи отдает отцу подарок, который приготовила для него, пошла на кухню и налила себе в бокал вина.
«Ох, Дэн, — подумала она со вздохом, глядя на флакончик, который все еще держала в руках, — с чего это тебе вдруг вздумалось делать мне подарки?!»
С этими духами связано слишком много воспоминаний, и они неожиданно захлестнули ее. Ведь и без того ей сейчас нелегко из-за всех этих страшных событий. Зачем же лишний раз напоминать ей о том, насколько она одинока? Можно было сделать это в более подходящее время.
Джордж наблюдал за тем, как его мать поглощает ужин, которого вполне хватило бы двоим здоровенным мужчинам, и про себя усмехался. Хорошо бы ей вообще отказаться от пищи, но давно канули в Лету те дни, когда она следила за своей фигурой.
— Передайте-ка мне соль!
Нэнси протянула руку, и Джозеф вложил в нее солонку. Лили и Илэйн с отвращением поморщились, когда Нэнси громко икнула, прижав руку к груди, словно хотела выжать из нее воздух.
— Лучше в нас, чем в таз! Да, Джорджи, мальчик мой?
— Конечно, мама, — в ответ улыбнулся Джордж.
Вдруг в глазах Нэнси загорелись зловещие огоньки, и, ткнув в него пальцем, она сказала:
— В твоем возрасте не следует увлекаться фаршем, ведь ты и так страдаешь запорами!
Джордж покраснел.
— Право же, Нэнси, — вышла из себя Илэйн. — Совсем ни к чему обсуждать за праздничным столом пищеварение Джорджа! — Ее всегда бесила забота свекрови о кишечнике мужа.
Нэнси всей своей массой повернулась к Илэйн:
— У Джорджа с детства запоры. Спасибо, в больнице меня научили ставить клизмы. А то приходилось делать ему так называемый «ручной массаж», вставлять палец…
— Ой, Бога ради! Мы все-таки за столом! — Лилиан резко оттолкнула от себя тарелку. — Ну, нельзя ли хоть раз… хоть на Рождество… обойтись без этой проклятой темы!
Нэнси презрительно фыркнула, подцепила вилкой изрядную порцию овощей и, отправив их в рот, обратилась к Лили:
— Знаешь, Лилиан, слишком уж ты щепетильна. А от этого один вред. Я вот разменяла уже девятый десяток, и все потому, что следила за работой кишечника. Кишки — самая важная часть организма. Они избавляют нас от всякой дряни…
— Ну пожалуйста, мама! — взмолился Джозеф. — Лили права. Давай отложим эту тему на потом. Пусть лучше Джордж нам расскажет о своей работе! — И Джозеф с лучезарной улыбкой поглядел через стол на Джорджа.
— С работой полный порядок, — ответил Джордж, а сам подумал: «Такой порядок, что скоро меня выставят вон. И я уже никогда не смогу приобрести машину марки „даймлер-соверен“, как у тебя, и ты это прекрасно знаешь, не так ли? Но всякий раз задаешь при встрече один и тот же вопрос! А что это Лили все ворчит, что особняк слишком велик? Ах да, ведь именно поэтому им теперь приходится терпеть эту старую мегеру!»
Его мысли нарушил голос Илэйн:
— Джордж, ты что, не слышишь? Лили к тебе обращается!
— Он всегда был таким, Илэйн, с самого детства. Вечно витал в облаках! Потому и не добился ничего в жизни. Посмотрите, как преуспела Эдит. Живет в Америке! Ее Джосс — хирург. Несколько раз в год ездят на Багамы. А для материнского сердца нет радости большей, чем знать, что хоть кому-то из детей повезло!
Вся эта тирада была произнесена специально для Джорджа, чтобы уязвить его. Даже в самом тоне звучало ехидство.
— Эдит, по-моему, обожала путешествия, верно, мама? Помните, как она сбежала в Брайтон с одним коммивояжером? — парировала Илэйн, наслаждаясь замешательством, вызванным ее словами. Это была запрещенная тема, так же как и ребенок Эдит, отданный вскоре после рождения в приют.
Нэнси оттолкнула тарелку и так нахмурилась, что лицо ее под густым слоем пудры стало еще морщинистее.
 
— Только ты, Илэйн, способна ляпнуть такое! Сердце мое разбито! Мальчики, проводите меня в гостиную, я хочу побыть одна.
— Ну что ты, мама, Илэйн ничего плохого не хотела сказать!
— Заткнись, Джордж, лучше помоги старой больной женщине.
Джордж и Джозеф подскочили к матери и принялись поднимать ее грузное тело со стула. Илэйн и Лилиан смотрели, как Нэнси, опираясь на сыновей, проковыляла в гостиную.
— Не женщина, а исчадие ада! — прошипела Лили, как только за ними захлопнулась дверь.
— Я все слышу, Лили! Еще не оглохла! — Голос Нэнси, казалось, просочился сквозь плотно закрытую дверь.
Илэйн прижала ладонь ко рту, чтобы не прыснуть от смеха.
— Просто невероятно! У нее, Илэйн, слух, как у слона! Представляешь?
— Я все хорошо представляю и очень тебе благодарна. И не спрашивай, не возьмем ли мы драгоценную мамочку к себе. Я сразу отвечаю: нет! Ее нельзя оставлять одну, а мы с Джорджем оба работаем!
Лили вздохнула: «Я и не стану спрашивать, потому что знаю наверняка, какой будет ответ!»
Джордж и Джозеф усадили мать на диван, подоткнули ей под бока подушки.
— Ты, Джозеф, иди доедай свой ужин. Я хочу поговорить с Джорджем наедине.
Джозеф не вышел, а прямо-таки выскочил из гостиной, несмотря на свой возраст. Он, процветающий бизнесмен, чувствовал себя с матерью восьмилетним мальчишкой и по-прежнему повиновался ей. Нэнси похлопала рукой по дивану:
— Сядь рядом с мамочкой, Джорджи!
Он осторожно придвинулся к туше.
Какое-то время Нэнси пристально вглядывалась в лицо сына.
— Годы не пощадили тебя, мальчик мой, верно? Ты и сам это знаешь.
Она обдала его запахом духов «Ландыши», и в нем проснулись воспоминания детства: дом в Бау с террасой, война, смерть отца, бесконечные любовники матери, «дяди», как он должен был их называть. Отца Джордж не помнил, знал только, что с его смертью что-то нечисто.
После войны мать упаковала в узлы все, что уцелело, и подалась в Ист-Хэм, где и осела.
Властная и жестокая по натуре, Нэнси Маркхэм не щадила детей. Им приходилось либо повиноваться ей, либо терпеть все последствия своего непослушания. Мать, разумеется, лучше всех знала, как следует поступать. И когда Нэнси велела Эдит отдать новорожденного в приют, та с болью в сердце повиновалась. Все это Джордж вспомнил, пока Нэнси говорила и говорила тихим, вкрадчивым голосом, жалуясь на свою тяжелую жизнь.
Нэнси клялась, что любит Джорджа, хотя он знал, что это ложь. И, глядя, как шевелятся ее ярко накрашенные губы, он представлял себе, как встанет сейчас с дивана, выйдет в прихожую, вытащит из-под половицы под шкафом швейцарский нож армейского образца. Воображение ему рисовало смертельный страх на ее лице в тот момент, когда она увидит направленное на нее лезвие. Раз, еще раз, еще! Исполосовать, искромсать эти жирные груди, это отвислое брюхо…
— Джорджи, мальчик мой, у тебя на лбу пот? Тебе нездоровится?
Он улыбнулся ей своей загадочной, с почти сомкнутыми губами улыбкой:
— Нет, мама, я в полном порядке! В полном! Признаться, никогда еще не чувствовал себя так хорошо!
Впервые в жизни Нэнси Маркхэм ощутила над собой какое-то скрытое превосходство сына, как в свое время — Илэйн. И, как Илэйн, ей это не понравилось!
Патрик Келли сидел у постели дочери и держал ее руку. Он заметил, что кровоподтеки начинают бледнеть. Однако состояние глубокой комы не проходило. Мозг сильно распух, и, чтобы снизить внутричерепное давление, врачи проделали в черепе крохотное отверстие.
Все мысли, еще недавно занимавшие Патрика, — Рождество, званый обед, подарок Мэнди — улетучились, будто их и не было. Впервые за последние двадцать лет своей жизни он вспомнил о Боге и в больничной часовне молил Господа спасти его дочь, его Мэнди, сделать ее такой, какой она была до этого несчастья, хотя проникнуться истинной верой в Бога не мог и чувствовал это.