Очевидное-Невероятное (СИ)
— Лаком, — поправил меня художник. — И всё, можно отсылать заказчику.
Монах отступил назад, потом — влево, вправо, взыскующе изучил рисунок с дальних подступов.
— Рубль! — позвал с кровати старец. — Эй, Рубль, покажи!
— Покажу, когда подсохнет, сучий ты потрох, — ласково сказал Андрей. — Ну, а вы что скажете? Может, по второму слою чего добавить? Пачку махорки, например. Либо кружку с божественным напитком?
— С нектаром?
— С чифирём, — даже как-то обиделся мастер. — В тот раз у меня Харламов был, так он сказал, что святому клюшки не хватает! Без клюшки, говорит, человек всё равно, что голый. Вы как думаете?
Я уже ничего не думал. Находиться дальше в этом безвоздушном пространстве, у меня больше не было сил! На мгновение мне показалось, будто я в могиле и звонкие голоса, долетевшие сюда из Коридора, заставили меня поскорее проститься с хозяином.
— Досок ещё много, может, задержитесь? — попросил Андрей. — С вами лучше выходит.
Он стоял в тени и как-будто сам являлся тенью. Такова уж, видать, участь гения — оставаться в тени. Творить свои шедевры в какой-нибудь тёмной, не пригодной для жизни, норе и сохранять в себе при этом свой личный светильник, силу света которого, способен измерить только он сам! Да и только ли света? Может, и силу таланта тоже? Ибо разве может ещё кто-то оценить гениальность рисунка, сотворённого им, кроме него самого? Вряд ли. Мне, например, то, что он только что намалевал, показалось редкостной дрянью, не достойной даже кисти первоклассника! И я понял, что, если останусь здесь ещё хоть на минуту, я ему об этом обязательно скажу.
— Дела, Андрей Иваныч, никто не отменял. — Я протянул ему руку. — Не забудьте — утром после завтрака на втором этаже.
Он окликнул меня, когда я уже стоял у перекрёстка.
— Заходите на досуге, сообразим на троих. У меня идея — попозируете?
— С удовольствием! — крикнул я в ответ. — Да, забыл спросить, что за книгу вы там читали, Андрей Иваныч?
— Раскраску про Человека-паука! — с теплотою в голосе сказал иконописец. — С комментариями Ивана Баркова!
4.
ДВЕ В ОДНОЙ.
Человеку некому пожаловаться, когда ему плохо. Разве, что перегоревшей лампе, протёкшему крану или разбившейся чашке. Неотправленному письму тоже можно, а ещё опавшему по осени дереву, вороне, сидящей на суку и иконе — как на духу! А также снежной туче и навозной куче! Можно перечислять до Судного дня, ведь мы живём в окружении бесчисленного количества предметов и явлений, соприкасающихся с нами непосредственно или отстоящих от нас на расстояние взгляда.
Но ещё хуже то, что человеку не с кем поделиться, когда ему хорошо! Если человек не найдёт сочувствия своему горю, он ещё как-то стерпит. Как-то выживет. А как не сыщется в мире ни единого существа, способного разделить с ним его радость, человек умрёт! Потому, что счастье — понятие отражённое — для того, чтобы его пережить ощутимо и полновесно, необходимы чьи-то другие глаза. Другая улыбка.
Вывод простой — не ищите счастья в его привычном выражении, это добровольныйсамообман. Сделайте над собою усилие, посмотрите дальше своего носа и вы тогда поймёте, что счастье не измеряется одиночеством!
Вот я пишу эти строки и думаю, что же заставляет меня продолжать начатое? Понятно же, что во всей этой истории вряд ли найдётся хоть одно событие или дажеего предчувствие, которое можно было бы назвать счастливым. И, тем не менее, а, может, как раз, благодаря такому вот именно положению вещей, у меня ни разу не возникло желания ни прекратить двигаться дальше, ни закончить мою историю на полуслове! Я близко сошёлся за это время со многими, чьи имена давно уже канули в Лету, и сама память о которых, перестала будоражить сердца и души здоровой части общества, той его привилегированной категории, которую принято считать «духовной элитой» и «эталоном вкуса»! Для меня лично таким «эталоном вкуса» явился «вкус горечи» от моей личной утраты, когда утеряны были те самые живые частицы мироздания, из которых был слеплен человек Прошлого и вот теперь, мучительно, шаг за шагом, я пытался восполнить эту утрату, благо сама судьба предоставила мне эту уникальную, я бы сказал точнее — сумасшедшую возможность!
Но, простите, скажете вы, искать счастья в кампании с Сергеем Есениным или, Боже упаси, Андреем Рублёвым — это же прямой путь в пропасть! Так и есть, отвечу вам я.
Так и есть!
Вблизи прокси-Храм совсем не выглядел так величественно, как издалека! Налицо всё тот же факт оптического обмана, он вообще свойственен любому процессу постижения нового — чем ближе ты подходишь к разгадке истины, тем менее привлекательным тебе кажется её внешний вид. Многие, поэтому, сворачивают с полпути.
Нет, была тут и паперть, и лестница, ведущая к ней, и притвор, и портал, и неф, и даже купол с барабаном и крестом — всё это было представленно в надлежащем, хотя и сильно уменьшенном виде. Но чего-то всёже не доставало! Может, полёта и объёма? Всё немножко картонное. Немножко плоское. И вообще без запаха! Я снова вспомнил тот давний поход в храм и подумал, что, может, во многом благодаря именно запаху, сохранилась в памяти сама картинка!
По обе стороны от лестницы, стояли те же инвентарные скамейки под теми же инвентарными пальмами, а на скамейках сидели всё те же двое инвентарных рабочих из «Зеленхоза», которые так же безуспешно пытались обуздать всё ту же инвентарную лестницу-стремянку! По их выражению они только что завершили «дедлайн», а именно — установку на фронтоне новенького «баннера» с надписью:
Пароль для входа — Macintosh!
Хоть я и подошёл к ним достаточно близко, парни всем своим видом показывали, что я для них «пустое место». Или, по прокси-церковному, фейк. Глюк. А ещё точнее — баг! Я вроде бы сначала обиделся, а потом подумал, что, если ты где-нибудь и можешь называться «пустым местом», то это как раз вот тут — пред всевидящем Оком Его! А ещё я подумал, что будь на моём «пустом месте» Харламов, он бы точно забил ребятам гол в одно место! Значит, пацанам просто повезло!
Я сел рядышком — на свободную скамейку, хотелось послушать, о чём говорят гастарбайтеры. Кстати, это был второй случай в моей жизни, когда я прекрасно понимал по-португальски!
Парни не затыкались! Возня с лестницей вообще никак не мешала их тесному общению.
— Видал, там старая надпись? — спросил один другого. — Чем только её не стирали! Не поддаётся, падла, да и всё!
— А чё за надпись? Я не видел!
— «Спасо-Бородинский монастырь». Прикинь?
— Это ещё что! — сказал другой. — Да соберёшься ты когда-нибудь, сука, или нет!! — Он в отчаянии ударил лестницу ногой. — Вон, амиго, видишь пожарный щит?
— Это, с которого ты топор с…ил?
— После того, как ты багор оприходовал, — оправдался другой. — Знаешь, что там было написано, амиго? «Мёртвым великой армии!». И внизу, мелко: «Командный пункт Наполеона»! Вот это я понимаю! Ты вот ничего другого, кроме, как «Магнит» да «Пятёрочка», и прочитать то не сумеешь! Ногу больно, сука!
Тут уж я не утерпел, предупредил, что возле прокси-Храма ругаться не положено. А то вот заразятся «вирусами», кто их вылечит?
Они посмотрели на меня так, будто они — отцы церкви, а я — тунгусский метеорит!
— Не, ты видал, амиго? — сказал какой-то какому-то. — Они, оказывается, ещё и говорят!
Потом какой-то из них вытащил из кармана засохший пряник и швырнул его мне.
— Держи, чмо обиженное! Гляди — вырядился! Чучело огородное! Это кто ж на тебя чехол гитарный напялил, да ещё и скотчем затянул?
— Ладно, скотч, — расхохотался второй какой-то. — Ты глянь, чё у него на башке!
— Не может быть! Ёлки, это ж обувная коробка!
И оба амиго, забыв о лестнице, принялись хохотать, тыча в меня пальцем и звонко хлопая ладонями по лбу!
Какое-то время я надувал губы и пытался удержать себя в надлежащей кондиции, но парни хохотали так убедительно и так заразительно, что вскоре я невольно присоединился к ним!