Очевидное-Невероятное (СИ)
Так они и покинули Площадь Вздохов — один, пиная мяч, а другой — прыгая на скакалке. Добавьте сюда присоединившегося к крестно-спортивному ходу, отца Никона с хоругвью и кадилом и вы получите полную картину переживаний, которые я испытывал в ту памятную минуту, стоя под топором, готовым опуститься на мою голову в любую минуту.
Только процессия скрылась из виду, как я тут же получил бумажным шариком в шею. Прямо на плахе, скинув с головы колпак палача, сидел Пушкин с плевательной трубкой в руке.
— А вы хорошо валяете дурака, — крикнул мне поэт. — В России это исключительно прерогатива царей! Жалко, не успел поделиться с вами своим новым замыслом!
— Может, завтра? — предложил я.
— Не, — ребячливо, как он это любил, ответил Пушкин. — Завтра точно не получится. Завтра еду на Чёрную речку преподать урок вежливости одному заезжему мудаку!
— Перенести нельзя?
— Можно, — улыбнулся поэт и, плюнув в меня бумажной пулькой, снова напялил колпак. — Конечно, можно! Но я не буду! Я же Пушкин, мать вашу, а не Павлик Морозов!
«А он шалун, — подумал я. — Да ещё какой! А, впрочем, так ли уж это смешно? Может, единственный шанс не быть жертвой — быть палачом?»
А совсем рядом, всего лишь в нескольких метрах от плахи, под чутким руководством чиновницы с труднопроизносимым именем, всё те же славные парни из зеленхоза уже вовсю устанавливали новогоднюю ёлку и первые капли дождя, как и требовалось по четвергам, весело ударили в Большой барабан, в спешке оставленный музыкантами у крыльца Пищеблока.
3
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
«ОН, ОНА, ОНИ»
1.
ОДНОРУКИЙ БАНДИТ.
Рукопись моя достигла экватора и, если представить развитие событий в виде графика, то пока кривая шла только по восходящей. Основной вывод из всего этого я бы сформулировал так: «Теряя, приобретаю!» Тоже мне, скажите вы, открыл Америку! А Америка, знаете, в чём? Она ведь не в противопоставлении этих двух понятий, а в их соизмеримости. То есть, сколько там одного, и сколько другого. Если теряешь больше, чем приобретаешь, то в чём тогда смысл? А, если приобретаешь без усилий и по дешёвке, каков тогда удельный вес этих приобретений? Думаю, что мне повезло — мера одного и другого в моём случае примерно одинаковая. (Интересно было б услышать ваше мнение!). А раз так, меня вполне можно считать счастливым человеком. Я — счастливый человек и, если это не становится понятно из моего повествования, значит, я не достиг своей цели!
Впрочем, рассказ мой ещё не завершён и я, по своему обыкновению, слегка забегаю вперёд. А, если с этого самого момента кривая резко поменяет направление,
что тогда? Тогда это уже похоже на логику самоубийцы. Человек ведь лезет в петлю именно потому, что считает этот выход лучшим для себя! Теряя всё, он же на что-то всё равно рассчитывает? И пусть расчёт этот сумасброден и иррационален, он, может быть, даже не вполне осмыслен, но он всегда есть! Отправляясь в места моего нового обитания, я вряд ли мог отдавать себе отчёт в том, насколько это хорошо для меня. Или насколько плохо. Но, если попытаться найти во всём этом какой-то расчёт, то вот он:
Меня постигла самая большая потеря из всех возможных! Я лишился той основы бытия, без которой невозможно хоть сколько-нибудь осмысленное существование, где есть цель, средства и мотивы. Где есть жизненные ценности. Правда и ложь. Добро и зло. Любовь и ненависть. Но, пака я ещё способен отличать белое от чёрного, тёплое от холодного и круглое от квадратного, и пока дружат межу собою моя мысль и моя рука, в результате чего и рождаются эти строки, у меня остаётся выбор — окончательно превратиться в скотину или остаться человеком?
Во время сна мы кое-что забываем. Пусть ненадолго, всего лишь на миг, но мы сбиваемся с привычного пути и требуется какое-то время для того, чтобы прийти в норму и окончательно стряхнуть с себя эти прилипчивые пёрышки ворона-небытия, накрывшего нас только самым краешком своего чёрного крыла!
В моём нынешнем положении сон и пробуждение стали органичными составляющими одного и того же явления и только в самый последний миг, оказавшись на пороге бесконечности, я понимаю, какое это благо!
Ну вот — понесло! Бумага всё стерпит! Честь, Слава и наше бесконечное заверение в любви её величеству, Бумаге!
А сейчас снова ёлка, дождь и барабанная дробь!
Сам бы я не подошёл к ней, но завидев заветную цель издалека, Арина Родионовна, уже не выпускала её из прицела и первым же выстрелом поразила меня в самое сердце!
— Зигмунд Фрейдович! — Она невинно сложила ладони «шалашиком», коснувшись ноготками кончика носа. — Боже мой, я вас так и представляла! Я вас так и представляла! Вы — мой рыцарь!
— Ну, это слишком, — смутился я, пытаясь сохранять безопасное расстояние. — Я ваш сосед, это правда.
— Арина Родионовна… — начала она длительную презентацию, так и не успев её закончить.
Потому, что самую тяжёлую часть знакомства я решил взять на себя:
— Ждименяиявернусь!
— Всё верно, — с благодарностью сказала она и страдальчески заломила руки. — Только очень жди! Вы к себе? Прислониться небритой щекою к матери-подушке?
Мать-подушка — это что-то новенькое!
Нет, я просто обязан представить вам её портрет, пусть и в скупом карандашном наброске! Поскольку я в первый раз видел министра культуры так близко, смело могу сказать: культура в надёжных руках! Во-первых, то был человек в спортивном костюме, именно — человек, ибо на первой стадии знакомства, понять, кто именно перед вами — мужчина или женщина, вообще не представлялось возможным! Ни кеды сорок третьего размера, ни могучие плечи, ни (и это поражало более всего!) скульптурные груди, ясности не добавляли! Немного странными и неуместными, будто взятыми в прокат, казались накрашенные глаза и стыдливая родинка. Глаза были печальные, а родинка чеховская, тогда как сама Арина Родионовна являла собою натуру целенаправленную и Чехова не читавшую ни случайно, не, Боже упаси, сознательно! Добавьте сюда бычью шею, вытянутое
грушевидное лицо, а, главное, незакрывающийся рот, лишённый половины зубов! Мало? Тогда представите себе на всём этом колпак Санта-Клауса, медаль «За заслуги перед Отечеством» и, наконец, вишенка на торте — юбку-пачку из фиолетового тюля, надетую поверх спортивных штанов с выдающимися на полметра вперёд, коленями! Теперь соберите пазл и вы поймёте, из какого сора растёт культура, не ведая стыда!
— Ну, хорошо, — видя моё смятение, сказала Арина Родионовна. — Не стану вас задерживать. Если бы не эти хлопоты с ёлкой, я и сама бы прилегла на часок. Не даром ведь, местные философы называют этот час «мёртвым».
Я подумал, как было бы хорошо, если б лично по отношению к ней местные философы оказались правы!
— А это вам, в знак нашей всеобщей любви и содрогания!
Арина Родионовна отломила от дерева веточку и я, во избежание лишних «разборок», незамедлительно принял подарок. Этот шаг потребовал от меня некоторого мужества, так как от ветки на сто вёрст разило использованной подстилочной клеёнкой и корвалолом!
Я без сожаления расстался с министром и отправился туда, откуда несколькими часами ранее, начался мой «крестный» путь.
— Красивый у вас кулончик! — услышал я вослед — Не подарите, Ваше Сиятельство?
«Сиятельство — это хорошо! — подумал я с остервенением, — Это обнадёживает! Но не в вашем случае, мадам! Можете ждать меня сколько угодно, но я не вернусь!».
А ведь сверху, когда я смотрел на него из окна спортзала, это чучело показалось мне таким милым и безобидным!
Мне требовался отдых. Моя палата! Моя колыбель! Моя Отчизна! Иль ты приснилась мне?
Уже оказавшись в вестибюле корпуса, я всё ещё сомневался, а существует ли комната с занавесками и репродукцией Малевича на самом деле или это очередная подстава от Павлика Морозова?
Однако, уже через несколько секунд я сидел на той же самой кровати с теми же самыми мыслями, что и утром, и любовался шторами моей любимой расцветки!