Три мести Киоре (СИ)
— Работать придется круглыми сутками. От гнева императора нас не спасет мое старое с ним знакомство, если события семилетней давности повторятся. Материалы дела предоставлю вам завтра, сегодня идите по домам и отоспитесь.
Собравшиеся медленно стали разворачиваться, а Дорана что-то кольнуло. Что-то, связанное с темнотой улиц и туманом. Проклятье, чудовище! Спешно остановив уходивших, рассказал им и об этой напасти, приказав ходить как можно осторожнее. В то же время герцог понимал: теперь об этом узнает весь город. Но, простите, как поймать туманное порождение без колдунов?
Домой Доран вернулся, как всегда, поздно, но отказался и от ужина, и от ванны, сразу прошел в кабинет, как был в уличной одежде, закрылся, зажег лампу. Хоть до полуночи оставалось несколько минут, он должен был, должен был… Пальто сложил на стол, небрежно бросил на спинку кресла китель, а сам опустился в него, нежно повернув к себе фотокарточку в простой металлической раме. На выцветшем снимке счастливо улыбалась беременная Лааре, а Доран обнимал ее.
Часы глухо пробили полночь, и он вздрогнул, посмотрел на предательский циферблат, положил руку на стол, опустил на нее голову. Пальцы сами скользнули по рамке, по счастливому лицу жены. «Прости меня, Лааре! Было слишком много дел…» — прошептал он, чувствуя себя дряхлым стариком, гораздо древнее кардинала. Он смотрел в глаза супруге и вспоминал то недолгое счастье, выпавшее им. Да что там! Они были счастливы даже вопреки обрушившимся бедам.
«Я люблю тебя, я люблю тебя. Люблю, люблю!..» — слышал Доран горячечный шепот, ощущал в своей руке другую, с непривычно сухой, похожей на труху кожей. Лааре вдохнула, приподнялась под сорочкой впавшая грудь, она распахнула глаза, обожгла его всеми невысказанными чувствами, чтобы в тот же миг закрыть их уже навсегда. Он долго стоял на коленях у постели, прижимая холодевшую руку ко лбу.
Первое время после смерти Лааре Доран помнил смутно. Похороны, фальшивые соболезнования, хлипкие попытки его ободрить. Он заперся в особняке, в кабинете, сидел у единственной фотокарточки, перебирая воспоминания, как редкие жемчужины. Вырвал из этого состояния дворецкий, изо дня в день зачитывавший письма управляющего землями: мор, голод, беды. Доран не слышал — не слушал, пока дворецкий, видимо, мысленно попрощавшись с должностью, не сказал: «Люди, как вы, теряют жен и детей. Как вы думаете, ее сиятельство Лааре была бы рада, если бы из-за скорби по ней гибли другие?» Он среагировал только на имя, это сочетание звуков заставило поднять голову и уставиться на мрачный силуэт в двери, а уже чуть позже, когда, не услышав ответа, дворецкий ушел, Доран осознал всю фразу.
Он выбрался из кабинета, как зверь из пещеры. Его пугал мир, всё тот же мир, но лишившийся его Лааре. Несколько лет Доран поднимал свои земли, мор по которым прошел беспощадный, а после еще и голод из-за неурожаев. Потом короновавшийся после смерти отца Паоди вручил ему отдел в Тайном сыске, потом он стал главой… И вот уже почти шестнадцать лет, как нет его Лааре.
Доран встал, подошел к часам, достал из тайника хаанатские книги и опустился на пол, скрестил ноги и прислонился плечом к часам. Тонкие, они больше походили на тетрадки и, кажется, таковыми и были: неровные записи шли от руки. Причудливая вязь букв напоминала червяков, завязывавшихся разнообразными узлами. Где-то червяки были толще, где-то обрывались — Доран даже не знал, с какой стороны их писали и как их читать. Вроде бы он слышал, что колдуны вели запись справа налево… Ему оставалось листать хрупкие пергаментные страницы, прошитые по сгибу шелковой нитью, и рассматривать иллюстрации, искусно выполненные. Червяки скакали, иногда оставляя целые пустые строки, они оплетали картинки, а иногда целые страницы отводились непонятным схемам. Где-то они были прямолинейными, чисто геометрические фигуры, замысловато сцепленные, а где-то — причудливыми разноцветными вензелями, переходившими один в другой.
Он листал тетрадку за тетрадкой, и ему казалось, что в кабинете запахло степью и полынью, потянуло сухим, вольным ветром хааната. В пятой тетрадке нашлась первая картинка, которую он долго разглядывал: схематично изображенный человек, раскрашенный всеми цветами радуги. Контур у человека был красный, на уровне груди — синее пятно, руки желтели, ноги переходили от оранжевого к фиолетовому, а по всей фигуре художественно мелькали зелено-голубые капли. Что за странная картинка? Имперские лекари давно распотрошили человека, разобрали его, измерив кишки, пересчитав все кости, взвесив мозги и легкие. Спрашивается, а что такое нарисовал неизвестный колдун?
Пролистав оставшиеся тетради, он убрал их. Зачем только купил когда-то? На что надеялся? Ему в любом случае не дано колдовать, хоть расшибись от усердия. Невольно мысли Дорана, прислонившегося виском к холодному стеклу часов, утекли к разговору с Киоре. Может, его Лааре и правда переродилась? Тогда кем? Снова старшей дочерью аристократов? Гордой горожанкой, хваткой и храброй? А может быть, юношей с пылким сердцем — мечтой всех девчонок? Доран улыбнулся темноте: если Лааре ходит с ним по одной земле, если они живут в одном времени, то он счастлив знать это. И они даже могут встретиться…
Забытое чувство спокойствия и облегчения затопило уставшую душу. В висках кололо, и он поднялся, достал из бюро бутылку вина, хлебнул прямо из горлышка, в голове не прояснилось, каша из мыслей стала лишь еще сумбурнее. Упав в кресло, Доран так и заснул: с бутылкой, откинув голову на спинку, и с неясными мыслями, которые то кричали про пятнадцать лет, то скакали к улыбке Лааре, то представляли юных дев, похожих на его супругу, а то рисовали удалую горожанку, скалкой бившую молодых дуэлянтов — того самого юношу-мечту и какого-то негодяя.
Глава 10
Это была спокойная ночь, какую Киоре решила себе позволить, а потому она сидела возле стойки, пока Ястреб разливал напитки или приказывал принести подавальщицам то или иное блюдо. Еще не было и десяти вечера, харчевня пустовала: многие не пришли с заработка, а кто-то только отправился на него. Киоре заправила за ухо выпавшую прядь темных волос, едва достававших до плеч, поправила вязаный, растянутый свитер, доходивший до середины бедра. Оттолкнула тершуюся о ее сапоги кошку — животных она любила на расстоянии, и с проклятьями стала снимать серую шерсть с черных брюк.
— Будь осторожна. В последнее время пропало несколько воров и убийц. Они также работали по ночам, — нахмурившийся Ястреб остановился возле нее, получив передышку от заказов.
Кожаный жилет был зашнурован до самого горла, а руки украшали наручи, вроде и декоративные, но из такой толстой кожи, что ей можно блокировать удар ножа. Киоре приподняла брови с усмешкой, а он покачал головой: точно строгий отец с нерадивой дочерью!
— Прислушалась бы…
— Так я, кажется, знаю, почему они пропали…
Покосившись и убедившись, что никто не подслушает, Киоре рассказала о туманном звере, с которым столкнулась. Описала его щедро, объяснила, что с помощью огня можно спастись.
— И ты думаешь, это… — Ястреб нахмурился.
— Чудовище из подземелий. Мне не кажется, что это — творение колдунов, — пожала она плечами. — И предупреждая твой вопрос: ни за какие деньги не буду охотиться на это.
Ястреб покачал головой и отошел: новый заказ, к тому же пришел некто в плаще, с кем они долго шептались, общаясь скорее взглядами и знаками, чем словами. Киоре чувствовала себя прескверно: какая-то усталость давила на плечи. Время ускользало сквозь пальцы, его не хватало, и хотелось выть от отчаяния. Чуть не попавшись прошлой ночью патрулю, она поняла, что стоило отдохнуть, заодно прикупить себе оружия и еще каких-нибудь хитрых штук. И парик взамен потерянному во время погони.
— Странно выглядишь, — сказал вернувшийся Ястреб.
— Что, трупы симпатичнее?
Сегодня она была почти собой, почти настоящей. Темные волосы, бледное в серость лицо, худое, с резкой линией скул и острым подбородком, огромные глаза с короткими ресницами. И, видимо, накраситься все-таки стоило.