Добровольно проданная (СИ)

— Сглатывай! — рычит и стонет, откидывая голову, когда я глотаю, давясь.
Все, наконец, заканчивается. Он отпускает мои волосы и расслабленно падает на спинку дивана, тяжело дыша. А я прокашливаюсь, чувствуя, как саднит и вяжет в горле. Если раньше я чувствовала себя проституткой, то теперь последней грязной шлюхой. Меня реально тошнит, хочется отмыться и прополоскать рот с хлоркой, но я по-прежнему на коленях у его ног, глубоко дышу, утирая рот, и жду, когда меня отпустят.
Константин ещё несколько минут приходит в себя, потом садится ровно, прячет член, застегивает ширинку и ремень. Потом хватает меня за скулы и проводит большим пальцем по губам, стирая остатки спермы.
— Очень сладкий ротик. Не нужно смотреть на меня с ненавистью, София. Женщина на коленях с членом во рту — это не мерзко, это очень красиво. Тебе пока не понять… — усмехается он. А я ничего не хочу понимать, хочу лишь запереться в комнате и прополоскать рот.
Нет, я буду стойко исполнять все, что он требует: буду шлюхой, унижаться и терпеть боль. Потому что мне заплатили немаленькие деньги. Но это не мешает мне ненавидеть зверя, который думает, что ему все можно и упивается своей властью.
— Скажу больше, я научу тебя получать от этого удовольствие. Мне мертвая кукла не нужна, мне нужны твои эмоции, ты будешь кончать и скулить от удовольствия, София. Возможно, ненавидеть себя за это, но получать грязный кайф. Я научу тебя, моя девочка, — звучит как угроза.
Пусть думает и говорит все что угодно, я никогда не буду испытывать то, о чем он говорит! Это невозможно!
— Можешь расслабиться на несколько дней. Я улетаю в Германию.
Он отпускает меня, хватает за плечи и поднимает на ноги. Наклоняется, целует губы, которые только что грязно имел, всасывая их. Потом убеждается, что я стою на ногах, и идет к столу. А я быстро завязываю ленты комбинации, прикрывая грудь. Адамади вынимает из шкафа мой телефон и черную пластиковую карту.
— Можешь заниматься чем угодно: ходить по магазинам, встречаться с подругами, навещать мать — все, что хочешь. Только с Артемом. И не совершай больше глупостей, жалостливая моя, — зло усмехается. — Этот ублюдок, которому ты хотела помочь, положил несколько моих ребят и, издеваясь, жестко изнасиловал жену одного из них. А она не выдержала потери мужа и издевательств — повесилась, в то время, как в соседней комнате спал ее полугодовалый сын… — Я распахиваю глаза от ужаса, не веря в сказанное. — Да, София, мы, может, и живем в сказке, — показательно обводит шикарный кабинет, — но в очень жестокой и страшной! Не отходи от Артема и не суй свой нос, куда не надо! Свободна! — командует он, повышая голос, и я убегаю, чувствуя, как меня трясет уже от сказанного Константином и от реальности, в которой я оказалась.
  
ГЛАВА 12
 
Константин
— Спасибо., - шепчет Аня и обнимает меня сзади, прижимаясь щекой к спине. — Здесь очень красиво, — как всегда, с утра нежная, мурлычет что-то, трется носом об мой свитер,
— Не за что, Анна Николаевна, — усмехаюсь я, — Здесь, и правда, великолепно, и воздух другой, насыщенный, И так спокойно,
— А что я тебе говорила, — Аня отры вается от меня и отбирает кружку с кофе, Как всегда, пьет из моей чашки, прикасаясь губами именно там, где пил я, У нас так всегда: одна кружка на двоих, одно одеяло, одно любимое место, один вкус в музыке, и порой мне кажется, что и одно сердце. Моя женщина отпивает горячего напитка и щурится, глядя на рассвет над гладью синего озера.
— Ты что так рано встала? Мы поздно уснули, — ухмыляюсь, вспоминая, что делал с ней ночью, — Сашка спит?
— Да, спит он, А я проснулась, еще когда ты встал, наблюдала за тобой с окна. И знаете что, Константин Александрович, вы великолепны в лучах рассвета. Вам идет этот свитер и простота, Я сама себе завидую.
— Умеешь ты подлизаться, Нюта, — притягиваю ее к себе за талию и целую в висок, вдыхая чистый, нежный запах. — Нравится дом?
— Да, очень, все как я хотела. Небольшой, но уютный, с видом на озеро. А вокруг тишина и природа. Спальня в мансарде — замечательная идея! Спасибо, что исполняешь мои желания, — поворачивается и утыкается мне в шею, щекоча теплым дыханием.
 
— В следующем году поставим здесь беседку, — обещаю ей,
— И качели? — словно ребенок, с надеждой спрашивает она, — Сашка подрастет, будет кататься,
— И качели, Пошли в дом, холодно. Осень в этом году не радует. Поваляемся в кровати, пока сын спит.
— О, нет! — усмехается она. — У меня после вчерашнего все болит. Ты в курсе, что ты очень большой?
— Что-то вчера ты не особо жаловалась, — шлепаю ее по попе, подгоняя.
— Вчера мне все нравилось. Мог меня растерзать, и я бы не заметила, — смеется и идет к дому,
— Пошли, я аккуратно.
Аня резко оборачивается и запрыгивает на меня, обвивая ногами торс, обнимая за шею,
— Отнеси меня в душ, — шепчет в губы и целует. Люблю отдавать ей инициативу в поцелуе, чувствовать ее вкус и нежность, купаться в ее любви,
Резко открываю глаза и глубоко дышу, хватая воздух, словно выхожу их комы, Даже легкие болят от дыхания. Облизываю губы, чувствуя ее вкус, оставленный на моих губах, Только ради этого я приезжаю в этот дом каждую осень, чтобы вновь ЕЕ почувствовать. Можно подумать, что я свихнулся, хотя так оно и есть… На моих губах остается вкус ее губ, и, кажется, что ощущаю тонкий свежий запах Анны, Хотя фактически это невозможно.
Поднимаюсь с кровати, принимаю душ. Одеваюсь и спускаюсь вниз. Все как девять лет назад: тот же дом, та же мебель, чёртов камин, бежевая кухня, как хотела Нюта, в гостиной дурацкие занавески с маками, детские игрушки… Только это все ненастоящее, фейк, копия, которую я воссоздал, Из оригинала — только чертова большая фарфоровая кружка, из которой мы пили по утрам.
Варю себе кофе с корицей в турке и наливаю его в эту кружку, Терпеть не могу корицу, но она ее любила. Отпиваю глоток и рассматриваю стены гостиной, на них висят большие фото Нюты и Сашки, Она здесь везде счастливая, до безумия, кокетливая, нежная, красивая. А сын маленький — ее копия, и только глаза у него мои — огромные, забавный… Это их дом. Они здесь остались навсегда… А меня отбросило в другую жизнь, и никто, сука, не спросил, хочу ли я жить без них,
Беру кружку и выхожу к озеру. Я построил чертову беседку и качели сам, собственными руками! Качели, на которых никто не катался, Ветер поднялся, и они раскачиваются сами по себе в абсолютной тишине на рассвете. Раньше казалось, что жизни после смерти нет, а оказалось можно сдохнуть и все равно продолжать жить, Дышать, есть, пить, работать, даже приумножать состояние и трахать баб, но быть живым трупом и душевным инвалидом,
Делаю глоток кофе и закрываю глаза, пытаясь почувствовать ее руки, тепло и запах. Тишина, слышно лишь ветер, шелест листвы и вкус ненавистной корицы в кофе, который я глотаю, чтобы вернуть себе иллюзию прошлой жизни, Впускаю в себя воспоминания, а с ними и невыносимую боль, которая уже разъела меня изнутри, Хочется согнуться пополам и заскулить. Чувство вины давит так, что дышать невозможно,
В кармане вибрирует телефон, вынимаю его, а руки, бл*дь, трясутся, как у последнего алкоголика. — Да, — голос пропадает, и я прокашливаюсь. — Слушаю.
— Доброе утро, — сдержанно здоровается Виктория. — Самолет через сорок минут, я уже в аэропорту, — сообщает она. — Ты задерживаешься?
— Я буду вовремя, — холодно отвечаю ей и скидываю звонок.
Виктория похожа на верную собаку, Такую породистую, с характером, знающую свое место. Она преданна и ревнива. Давно избавился бы от нее, поскольку вижу эту щенячью верность и жажду в ее глазах, но за нее когда-то очень просила Нюта.
 
Допиваю кофе, заношу кружку в дом, поднимаюсь наверх, переодеваюсь в костюм, беру свои вещи и еду в аэропорт. Я еще навещу их, позже., Придет время, и я сдохну в этом доме…
* * *
Самолет идет на взлёт, салон бизнес-класса сегодня почти пуст, всего три часа, и мы будем в Берлине. Виктория деловито открывает ежедневник и отчитывается,