Санкция «Айгер». Две мертвые китаянки
— Значит, сегодня наша последняя ночь? — Анна спокойно посмотрела на него, потом одарила взглядом каждого, и всем досталось совершенно поровну.
— Не обязательно последняя, — сказал Джонатан. — Мы еще, знаете ли, можем вернуться.
— Плохая шутка, — объявил Карл.
— Все начали расходиться. Джонатан пожелал им спокойной ночи и в одиночестве вернулся к своему кофе с коньяком. Он вновь погрузился в мрачные мысли. Для того чтобы точно назвать ему объект, у Дракона оставались всего сутки.
Гора, объект, Джемайма. И за всем этим — его дом, его картины. Вот что самое главное.
Он заметил, что начинает нервничать, и тут же подал по всей нервной системе команду успокоиться. И все же плечи его оставались напряженными, а для того чтобы согнать с лица хмурые складки, потребовалось мускульное усилие.
— Можно к вам присоединиться? — Сама фраза была вопросительной, интонация же — нет. Карл уселся, прежде чем Джонатан успел ответить.
Последовала пауза, во время которой Джонатан допил коньяк. Фрейтаг нервничал. Его осанка была настолько напряжена, что сделалась какой-то хрупкой.
— Я пришел переговорить с вами.
— Да, я догадался.
— Я хочу поблагодарить вас.
— Меня? Поблагодарить?
— Я ожидал, что вы будете против моего маршрута… моего руководства. Если бы вы стали возражать, остальные бы присоединились к вам. Ведь мистер Боумен — ваш человек. А Биде — флюгер, повернет туда, куда ветер подует. — Карл опустил глаза, не меняя угловатой позы. — Знаете, для меня это очень важно. Очень важно быть руководителем в этой группе.
— Да, мне тоже так показалось.
Фрейтаг поднял ложку и аккуратно положил ее на то же самое место.
— Герр доктор, — сказал он, не поднимая глаз, — я ведь вам не очень симпатичен?
— Нет. Не очень.
Карл кивнул.
— Так я и думал. Вы находите меня… неприятным? — Он посмотрел на Джонатана с еле заметной улыбкой, исполненной отваги.
— Да, неприятным. А также весьма неловким в общении и ужасно неуверенным в себе.
Карл хрипло рассмеялся:
— Меня? Неуверенным в себе?
— Угу. С обычной в таких условиях избыточной компенсацией за абсолютно обоснованное чувство собственной неполноценности, свойственное типичному немцу.
— Вы всех людей подразделяете по национальному типу?
— Не всех. Только типичных.
— Как, должно быть, для вас проста жизнь!
— Нет, жизнь не проста. Просты, по большей части, люди, с которыми она меня сводит.
Фрейтаг слегка поправил ложку указательным пальцем:
— Спасибо вам, герр доктор. Вы были очень добры, проявив такую откровенность. Теперь и я буду с вами откровенен. Я хочу, чтобы вы поняли, почему мне так важно возглавить это восхождение.
— Это совершенно не обязательно.
— Мой отец…
— Ей-Богу, Карл! Мне это решительно безразлично.
— Мой отец не сочувствует моему интересу к альпинизму. Я — последний в семье, и он хочет, чтобы я унаследовал дело.
Джонатан не отвечал. Он испытывал удивление и неловкость от робости в голосе Карла, и ему меньше всего хотелось быть наперсником этого юнца.
— Мы, наша семья, производим инсектициды. — Карл посмотрел в окно на светящиеся под луной пятна снега. — И это даже забавно, когда сознаешь, что во время войны мы делали… мы делали… — Карл поджал верхнюю губу и выморгал из глаз предательский блеск.
— Карл, вам и было-то всего пять лет, когда война кончилась.
— Хотите сказать, что это не моя вина?
— Хочу сказать, что вы не имеете никакого права на ту фальшивую трагедию, которую вам так хочется передо мной разыграть.
Карл посмотрел на него с ожесточением и отвернулся.
— Отец считает меня неспособным… недостаточно серьезным, чтобы принять на себя ответственность. Но скоро он будет вынужден мной восхищаться. Вы сказали, что находите меня неприятным — неловким в общении. Так вот что я вам скажу: мне вовсе не обязательно полагаться на приятные манеры, чтобы достичь… того, чего я хочу достичь. Я — великий альпинист. И по природным дарованиям, и по упорнейшей подготовке я — великий альпинист. Лучше, чем вы. Лучше, чем Андерль. Увидите, когда пойдете за мной в связке. — Его глаза горели фанатичным огнем. — Когда-нибудь все скажут, что я — великий альпинист. Да. — Он отрывисто кивнул. — И мой отец будет хвастать мной перед своими друзьями-бизнесменами.
Джонатан обозлился на мальчишку. Теперь санкция будет трудной, кто бы из них ни оказался объектом.
— Это все, что вы мне хотели сказать, Карл?
— Да.
— Тогда, наверное, вам лучше идти. Я полагаю, что мадам Биде ждет вас.
— Она вам сказала?…
— Нет. — Джонатан отвернулся и посмотрел в окно, где гора обнаруживала свое присутствие большим куском беззвездного пространства в черном небе.
Через минуту он услышал, как молодой человек встал и вышел из столовой.
КЛЯЙНЕ ШАЙДЕГГ, 10 июля
Джонатан проснулся поздно. Солнце вовсю светило в окно и теплом разливалось по одеялу. Встретить новый день он не жаждал. Накануне он засиделся в столовой, глядя в черный прямоугольник окна, за которым стоял невидимый Айгер. Его мысли блуждали по кругу: восхождение — санкция — Джемайма. Когда же наконец он заставил себя подняться в номер, чтобы лечь спать, он встретил в холле Анну — она как раз закрывала дверь комнаты Карла.
Ни волоска ни выбилось из прически, ни морщиночки на платье. Она стояла и спокойно глядела на него, почти с презрением, уверенная, что у него достанет благоразумия никому ничего не рассказывать.
— Позвольте предложить вам стаканчик на ночь? — спросил он, настежь распахнув дверь в свой номер.
— Было бы очень мило. — Она прошла в комнату впереди него.
Они молча потягивали «Лафрейг»; необъяснимая дружеская связь между ними основывалась на взаимном понимании, что они друг для друга угрозы не представляют. Они никогда не переспят друг с другом — здесь надежным изолятором служили эмоциональная сдержанность и умение использовать людей в своих целях. Этими качествами оба обладали и восхищались ими друг в друге.
— Блаженны кроткие, — сказала Анна, — ибо их есть… таким, как мы с вами.
Джонатан улыбнулся в знак согласия, но внезапно замер, внимательно прислушиваясь к отдаленному грохоту.
— Гром? — спросила Анна. Джонатан покачал головой:
— Лавина.
Звук дважды нарастал, как прибой, потом стих. Джонатан допил виски.
— Эти лавины, наверное, очень страшные, когда находишься там, наверху, — сказала Анна.
— Страшные.
— Не могу понять, почему Жан-Поль так упорно стремится к этому восхождению — в его-то возрасте.
— Не можете?
Она недоверчиво посмотрела на него:
— Ради меня?
— И вы это прекрасно знаете.
Она опустила свои роскошные ресницы и посмотрела в стаканчик с виски.
— Бедняжка! — негромко сказала она.
За завтраком настроения в группе распределились совершенно иным образом, чем вчера. Страх Бена исчез, к нему вернулось более свойственное ему мужественновеселое настроение. Свежая погодка и сильный антициклон, пришедший с севера, многократно увеличили его надежды на успех восхождения. Свежевыпавшему снегу на самых высоких ледниках не хватило еще времени, чтобы превратиться в лед и навечно слиться со льдом ледников, но пока погода держалась, сход большой лавины был маловероятен.
— Если только не задует фён, — внес мрачную поправку Карл.
Вероятность фёна была на уме у каждого из группы, но разговорами о ней уменьшить ее было невозможно. Эти блуждающие вихри теплого воздуха, изредка проскальзывающие в Бернский Оберланд, нельзя ни предсказать, ни надежно защититься от них. Фён вызывает яростные бури в горах, а снег под воздействием теплого воздуха становится ненадежным и лавиноопасным.
Настроение Карла также изменилось с прошлого вечера. Свойственная ему нервная агрессивность сменилась капризной обиженностью. Частично, как полагал Джонатан, это объяснялось сожалением, что вчера он высыпал весь свой душевный сор к ногам Джонатана. Отчасти это также объяснялось и тем, что он переспал с Анной и его протестантская мораль, пропитанная идеями греха и воздаяния, не могла так легко и быстро сбросить это бремя на следующее же утро, да еще в присутствии мужа.