Безымянная Колючка (СИ)

— Сможешь идти самостоятельно? – с сомнением осматривая ее окровавленную ногу, уточняю я.
— Если на что-то…
Новый грохот не дает ей закончить. Нас обеих обдает дымом и гарью, в лица бьет огнем. Мы, не сговариваясь, дружно ползем в сторону выхода. За время этого пути у меня перед глазами снова и снова проносится вся жизнь. Неприятно осознавать, что, если сейчас удача отвернется от меня, некому будет даже поплакать на моей могиле. Да и не будет у меня могилы. Знаете, как хоронят рабов? Их просто сжигают, а пепел закапывают в землю. Никакой красивой усыпальницы с мраморными изваяниями Взошедших, никакой надгробной эпитафии, никаких подношений в Ночь скорби. Может, кому-то это покажется странным, но и в семнадцать лет неприятно понимать, что от твоего существования не останется вообще никакого следа. Даже бездушная мертвая комета, падая, впечатывается пожизненным воспоминанием в тело земли. А я до сих пор не совершила ничего достойного быть запечатленной хотя бы в чьих-то воспоминаниях.
Последние метры даются обеим очень тяжело, но к этому времени приходит помощь. Чьи-то руки хватают нас и выволакивают наружу. Девчонка успевает пролепетать что-то невнятное и теряет сознание. А я остаюсь сидеть около стены, скорбно поглядывая на покрытую ожогами волдырей руку.
Громкие слаженные голоса начитывают руны, в воздухе пахнет водой.
Потом начинается грохот и скрежет: скорее всего, таумические потоки пускают на банальную бытовую работу - расчищать завалы. Все это время я практически валяюсь на полу, и никто не интересуется моим самочувствием. Обидно, дьявол подери, но не плакать же. Ну, подумаешь, что я совершила геройский поступок, что такого-то?
Мимо меня проносят тело мертвого вентрана. Мне кажется, что выражение его лица изменилось на глубокую печаль. Знаете, как у ребенка, которому показали сладость – и не предупредили, что она для младшей сестры.
И, как ни странно, это прозвучит, в этом есть свой важный урок.
«Вот кому сегодня действительно не повезло, Йоэль. Так что подбери сопли, и хватит себя жалеть. А вообще, вставай и топай искать лекаря. Желательно не озабоченного социальными нормами».
 Глава семнадцатая 
 Глава семнадцатая
После пожара моя жизнь сильно меняется. В нее добавляется боль от обожженной руки.
А в остальном все идет своим чередом. Никто не почитает меня за героиню, никто не перестал тыкать в меня пальцами, и грязных шуток меньше тоже не становится. Разве что лекарка – добрейшая пожилая гаронна с лицом, похожим на старый сухофрукт, которая занимается моей рукой, – сочувственно качает головой всякий раз, когда я появляюсь на пороге лазарета. А надо сказать, первые несколько дней я там довольно частый гость, потому что приступы боли просто невыносимые. И не потому, что ожог, а потому, что в лаборатории взорвалось что-то с едким порошком, и вся эта дрянь в обилии оказалась у меня на коже. И успела достаточно глубоко въесться, чтобы теперь напоминать о себе постоянно. Представьте, что вам под кожу насыпали щедрую горсть соли. Бррр, не правда ли?
Осложнений удалось бы избежать, окажи мне кто-нибудь вовремя медицинскую помощь. Но так как ее не последовало, то теперь мне приходится бегать на промывку и перевязки едва ли не каждые два часа. Две бессонные ночи превратили меня в еще большее страшилище. Я едва ворочаю языком и на лекциях работаю по принципу «на, отвяжись». Как вы понимаете, мое удручающее физическое состояние не стало поводом для освобождения от занятий. Более того: на практике по дурацкой игре в «болванки», где требуются обе руки, лаборантка гоняла меня больше обычного. Как будто умение разбивать палкой фигурки из столбиков чуть ли не основополагающий столп моего обучения.
Кем был тот невезучий мертвяк, я так и не узнала, но и не стремилась разузнать. Достаточно того, что Взошедшим парень определенно чем-то сильно насолил, раз они подстроили ему такую бесславную смерть. Идиотскую, скажем прямо. Участь рыжей девчонки, кроме того, что она валяется в больнице и не приходит в сознание который день, тоже меня не интересует. Откровенно говоря, когда приступы боли становились совсем невыносимыми, я желала ей сдохнуть или превратиться в мерзкого зловонного слизняка. Не скажу, что становилось легче, но выхлоп злости здорово помогал не раскиснуть.
 
В остальном – жизнь продолжается. В ответ на мою выходку Рэн сказал, что я полная идиотка, и тоже не сделал мне ни единой поблажки. Рора пару раз для вида сочувственно поскулила, а пару раз ощутимо ткнула по больной руке, за что я едва не удавила ее взглядом.
К пятнице мне становится немного легче, хотя обожженная рука все еще находится в состоянии полуподвижности. И это заставляет нервничать. Сегодня ночью предстоит одно важное мероприятие, и мне во что бы то ни стало нельзя его провалить.
Я как раз убираю на место книги, над которыми корпела битых два часа. После непонятного всплеска злости от тихони-библиотекаря я стараюсь его избегать. И не потому, что он предупредил, а потому, что совершенно серьезно верю – в следующий раз точно не сдержусь и разорву ему глотку. Ну, или глаза выцарапаю. К счастью, я достаточно хорошо освоила библиотеку, чтобы ориентироваться в ней без посторонней помощи.
Я с трудом подтаскиваю тяжеленную приставную лесенку, чтобы добраться до верхних полок, поднимаюсь – и громко чертыхаюсь, когда понимаю, что книги остались на столе. Уже собираюсь спускаться, когда вся стопка, как по мановению волшебства, буквально вплывает мне прямо в руки. Точнее, ее туда кладут.
Глер, чтоб его!
Я с шумом втягиваю воздух через стиснутые зубы, хватаю книги и яростно заталкиваю их на полку.
— Спасибо. – Это без преувеличения самое тяжелое, буквально неподъемное «спасибо» в моей жизни.
— Я помогу, - отзывается он.
И прежде, чем успеваю запротестовать, подхватывает меня за талию и легко ставит на пол.
После той выходки, когда он чуть душу из меня не вытряс, подобное проявление недюжинной силы в таком тощем теле больше не вызывает у меня ни вопросов, ни удивления. Одно смущает: никакого ошейника на человеке нет. А ведь я, воспользовавшись шансом, пристально заглядываю за высокий ворот его рубашки.
— Это было не обязательно, - отодвигаясь от него на шаг, бурчу я. – Сам же сказал, чтобы не приближалась, а теперь придумал обниматься.
Глер пожимает плечами.
— Ты меня немного разозлила в прошлый раз, Йоэль.
— Ты меня тоже. - Почему он так меня злит?! - И знаешь – теперь ты держись от меня подальше. Ты низкокровный паршивец, и даже мое клеймо не дает тебе права разговаривать со мной таким тоном. Возможно, если я вырву твои красивые глазенки, то в наказание буду до конца обучения драить здешние нужники, но я-то буду жива, а вот ты станешь вонючим гнилым дохляком. И никакая таумическая магия не поднимет тебя из могилы!
Я ожидаю новую вспышки злости, но вместо этого библиотекарь резко хватает меня за запястье обожженной руки и придирчиво осматривает повязку. Как будто может видеть сквозь нее. После безуспешной попытки вырваться, я перестаю трепыхаться. Не оторвет же он мне руку, в конце концов.
— Болит? - спрашивает, проводя пальцами по бинтам.
Это выглядит так, будто он гладит лапу несчастного котенка, и… слегка обескураживает.
— Нет.
Глер бросает на меня быстрый хмурый взгляд.
— Ты никудышная лгунья.
Да какое мне дело, что думает обо мне этот отброс?
— Зачем ты это сделала, Йоэль?
— Сделала что?
— Вытащила ту девчонку из огня.
— А ты всех студенток в округе знаешь по имени, или только тех, которым нельзя к тебе приближаться? - язвлю я, снова безуспешно пытаясь вырваться из его хватки. Бесполезно - все равно, что тянуть руку из стальных клещей. А ведь выглядит он хилым и почти немощным.
— Ты не ответила, - напоминает библиотекарь.
Говорит таким вызывающим тоном, будто напрашивается на неприятности. И клянусь, если бы не сегодняшнее мероприятие, он бы их получил. Но я сдерживаюсь. Не ради сохранности его рожи, а ради памяти моих родных. Я уже и так едва не окочурилась, изображая героиню, больше подобных глупостей не повторится. Не раньше, чем я оправдаю доброе имя моей семьи, избавлюсь от клейма и колодки и смогу разговаривать с такими, как он, с подобающим моему положению пренебрежением.