На грани фола (СИ)

Ну и что делать, блин? Я даже не сбегу отсюда, потому что ворота открываются только со специального пульта.
Выхожу. 
Мы молча поднимаемся на лифте наверх. Заходим в его квартиру, где, несмотря на открытые окна и прохладный воздух, все еще чувствуется терпкий жар прошлой ночи. Да у меня от одного вдоха сводит между ног. Это Громовская лихорадка какая-то? Потому что я вслед за ним превращаюсь в одержимое сексом животное. И даже на миг мне хочется поверить в то, что «мы» сработаем, но… Отношения с Громовым на расстоянии? Утопия. Чтобы он из-за меня остался в городе? Да я сама себя не прощу, его отец прав, у Арсения талант и яркое будущее. Нечего ему терять время со мной.
— Арсений, что мы здесь делаем? — произношу вроде бы громко, на деле же выходит приглушенный шепот, которому в противовес звучит грубоватый, но такой уверенный голос Громова. Он оживляет чертовых бабочек в животе, что должны были сдохнуть от отчаяния за полчаса дороги, но нет же — неубиваемые сволочи.
— Мы заказываем пиццу на вечер. Я развязался на эти выходные, но с понедельника в зал — нужно готовиться к игре. Посмотрим, может, кино какое. Правда, я не обещаю, что не полезу домогаться тебя еще в начале фильма и мы не просрем его, потому что займемся…
— Я серьезно, — перебиваю Громова, он тараторит так быстро, будто пытается меня убедить, что все хорошо, но…
— Я тоже.
Ну какой же он иногда… самец овцы!
— Почему ты ничего не сказал мне? — бросаю я с укором и сдаю себя с головой. Точно похожа на обиженную маленькую девочку, а не взрослую разумную женщину, какой хочу казаться. Ну и в топку все! — Почему не сказал о Европе?
Еще и губа дрожит. 
— Потому что не думал, что это понадобится.
Арсений пожимает плечами, прячет руки в карманах, смотрит, но будто сквозь меня. Закрывается. 
— Значит, ты полагал, что мы переспим, а затем разбежимся? — я невольно повышаю голос, но все еще пытаюсь держать себя в руках. Он все лгал. Он обо всем лгал, чтобы затащить меня в постель. Я ему никто. — Я без наездов, Громов. Просто хочу понять твою логику.
— Это пройденный этап, я бы не поперся в твой Мухосранск, если бы просто хотел с тобой переспать. Я не рыцарь в сияющих доспехах, который будет совершать подвиги, ты меня с кем-то спутала.
— Тогда что? Думал, мы будем трахаться… — он кривит губы, когда я выплевываю это полное гнева слово. — Сколько? Месяц? Три? — до следующего семестра, о котором говорил его отец всего три гребаных месяца, и от осознания этого факта я будто теряю способность дышать. Делаю вдох, но воздух не идет. Не могу. Давлюсь, кашляю, плачу… блин, я плачу. Стыдно, но я не могу остановить слезы, которые льются из глаз.
— Я улетаю через две недели. Будет пробная игра и заключение контракта, если обе стороны все устроит.
Две недели. Четырнадцать дней. Я, кажется, умираю от этого нового потрясения. У меня подгибаются колени, но я из последних сил стою и даже не всхлипываю, просто беззвучно плачу. 
— За что ты так со мной? — конечно, я сдаюсь, иначе и быть не могло. Я слабая. Особенно рядом с ним. После всего.
— Я тоже тебя не планировал, если ты думаешь, что хуево тебе одной.
Каждое его слово — пуля в самое сердце. Потому что я знаю, он не врет. Потому что звучит безнадежно и устало. Только от этого мне не легче.
— Я так не смогу, — шепчу под нос и смотрю на ботинки, которые не сняла. 
— Как так? 
— Не знаю. Жить в моменте? Это ты хочешь предложить? Натрахаться за две недели вдоволь и спокойно разойтись на все четыре…
— Прекрати, тебе не идет. 
— А что я говорю не так, Арсений? У тебя будущее, мне ничего такого не светит. Я не верю в отношения на расстоянии, тем более с таким, как ты! — снова взрываюсь, снова стреляю взглядом в него и вижу, как у Громова заостряются скулы. 
— Таким, как я? — Он облизывает губы и качается с носков на пятки, так и не вытаскивая ладоней из карманов. Громов откровенно злится, но мне кажется, что сейчас все равно ничего даже близко не сравнится с моим гневом. — Хорошо, если тебе по хуй на все, что было, можешь проваливать. 
 
Это все не по-настоящему. 
Сюр.
Я сплю.
— Мне не по хуй.
Но я все равно разворачиваюсь, вытираю слезы и делаю шаг к двери, когда грудную клетку сдавливают в стальных тисках. Это руки Громова перекрывают мне кислород, это его тело впечатывается в меня, как чертов wrecking ball, на котором в клипе катается Майли Сайрус — просто не знаю, как называется это гребаное ядро по-русски. Арсений зарывается носом в мои волосы, громко вдыхает и, ослабив хватку, невыносимо тяжело выдыхает вместе со мной. 
— Не уходи. Я не это имел ввиду.
  
Глава 42
 
Арсений 
Если честно, я и сам не знаю, что имел ввиду. Ляпнул на нервах, не подумав. Но стоило представить, что Булочка вот сейчас, в эту самую минуту, развернется и уйдет, оставив меня наедине с моими блядскими мыслями — становится тошно. Сердце давит. Горло перехватывает. И какая-то ядовитая тяжесть оседает в желудке, мешая телу нормально функционировать.
Я не хочу, чтобы Огнева уходила. Никогда, кажется. Но эту мысль я заталкиваю глубоко-глубоко, потому что пока не готов с ней разбираться. Важно то, что я не хочу, чтобы она уходила сейчас. Чтобы спала от меня отдельно. Чтобы, черт возьми, виделась с культуристом или любым другим членистоногим. Хочу, чтобы была рядом. Смеялась под боком, дышала мне в затылок, дерзила, злилась, бесила даже. Только чтобы была. Не знаю, как я жил без нее раньше, но знаю, что теперь без нее не могу. Никому в том не признаюсь, но вот сейчас, когда она отвернулась от меня и сделала шаг к двери, мне вдруг стало очень и очень страшно.
— Не отпущу тебя, Вик, — шепчу ей в волосы, недоумевая, как я просрал момент, когда все пошло через жопу. Сказал бы кто, как исправить — исправил бы. А я только знаю, что хочу вот так, как сейчас, держать Булочку в объятиях, зарывшись носом в ее сладкую макушку, и не думать ни о чем другом.
— Арсений, — сопит она. — Дай мне уйти.
Уйти? Нет. Ни за что.
Я разворачиваю ее к себе лицом, фиксирую ладонями голову и нагло похищаю с дрожащих губ готовый сорваться протест.
— Молчи, ладно? — почти умоляю я, покрывая легкими поцелуями ее губы, щеки, подбородок. — Сейчас просто молчи.
Наши губы сталкиваются в тот момент, когда я начинаю стаскивать с Огневой пуховик и без прелюдии лезть под водолазку. Там кожа — теплая, мягкая, нежная — которую я до одури хочу попробовать на вкус и заклеймить. Потому что Вика — моя.
— Так нельзя… — шепчет она, жадно хватая воздух.
— Только так и можно, Булочка, — возражаю я, запечатывая ее рот поцелуем.
Она сопротивляется лишь секунду. Потом с тяжелым вздохом жмется ко мне ближе, запускает пальцы в мои волосы, гладит затылок, танцует своим языком в моем рту, отражая каждый выпад, каждое вторжение. И стонет. Глухо и убийственно сексуально.
Я отстраняюсь, чтобы дать нам обоим вдохнуть кислород. Смотрю на Вику. Просто смотрю.
— Хочу тебя, — выдыхаю как есть. — Хочу. Можно?
Ее губы припухли. Щеки побледнели. В глазах застыли слезы. Дышит тяжело и часто, но смотрит прямо, не таясь. И хотя ничего не говорит, я почему-то знаю, что у нее на уме. Наверное, потому что у меня — то же самое. Чувства, боль, желание… Какой же это все лютый пиздец.
Я вдруг вспоминаю, как все между нами завертелось. Первую стычку. Мое свинское поведение. То, как обижал ее. То, как смело она давала отпор. Когда все изменилось? Хер разберет. Но изменилось же. На сто восемьдесят градусов.
— Останешься со мной сегодня? — спрашиваю я, так и не дождавшись ответа, не в силах игнорировать ноющий жар в груди. Он возникает там и медленно, словно расплавленный металл, стекает в низ живота, по пути инфицируя другие органы.
Мне больно оттого, что она молчит. Мне больно оттого, что, если она захочет уйти, я буду не в праве ее задерживать. Потому что мы… просто мы. Ничего не планировали, ничего не обещали друг другу. Просто случились, как притянутые друг к другу магниты. Или это мне хочется думать, что не планировали и не обещали? Я ведь не словами, но поведением давал ей понять, что все непросто так, а теперь…