На грани фола (СИ)
После слов Тори у маленького пиздюка так ярко загораются глаза. Кажется, она попала в точку.
— Круууто! Мама, Сеня, я тоже хочу скорпиона! А еще у меня живут муравьи, пойдем покажу!
И едва я успеваю дважды моргнуть, как тот хватает Огневу за руку и тащит в свою святая святых — комнату, куда и Рус не сразу удостоился чести быть приглашенным, а Сане и по сей день туда вход воспрещен, потому что Лёва его не недолюбливает.
— Смотри, уведут девушку, и не заметишь, — улыбается мне мама, изогнув бровь.
— Значит, свитер наизнанку? Пиздюк внимательный, а я и не понял ничего.
Я отвечаю ей подозрительным прищуром.
— Не говори так о брате, — в голосе мамы слышен смех. Она тоже знает это — он у нас шустрый малый.
— Ага, тогда и ты перестань.
И мы, конечно же, оба продолжим.
— Так, значит, у тебя с Викторией Огневой все серьезно? — спрашивает, а я демонстративно тащу кусок пиццы в рот.
— Ммм, моя любимая.
— Можешь сколько угодно меня игнорировать, но ты уверен, что это хорошая затея, когда ты собираешься…
Маму прерывает звонок в дверь, от которого она вздрагивает. Мотает головой и, не дождавшись моего ответа, исчезает в коридоре, чтобы открыть, пока я наотрез отказываюсь думать о чем-либо, кроме как о Булочкиных булочках, которые сегодня от меня точно без оргазма не уйдут. Если ей все еще будет больно, можно ведь на разок и член языком заменить, почему нет? Вику я готов сожрать даже без соуса.
От позы шестьдесят девять в голове, которую я представляю в сочных красках, меня отвлекает до боли знакомый голос. Мама что-то тихо шепчет, хихикает, как школьница, а затем в дверях с букетом пионов появляется отец. Дон Жуан, бля. С мамой они не живут уже почти шесть лет — как Лева родился, хотя у них еще до него все наперекосяк пошло. Но у папы до сих пор есть ключ, и я точно знаю, хотя предпочел бы этого не знать, что они периодически трахаются. Высокие отношения, короче.
В столовую на шум залетает Лёва, который с ходу врезается в отца с объятиями, а за ним плетется Булочка — тормозит в сторонке, жует губу и носком тапка дыру в полу сверлит круговыми движениями.
— О, не знал, что у нас гости, — удивляется отец, останавливая взгляд на Булочке, к которой я подхожу и по-хозяйски кладу руку на талию, чтобы прижать ближе к себе. Хочется ее почему-то защитить от всех. Даже от отца, который и похлеще мамы может зарядить правдой-маткой промеж глаз.
— Это Вика Огнева, пап, мы учимся вместе, — я толкаю малышку обратно к столу, чтобы усаживала туда свою огненную задницу и не светила ей перед папкой, которого я не раз видел с моими ровесницами, пока мама его отшивала. — Бу… — начинаю я, но натыкаюсь на ее гневный взгляд. Блять! — Вик, это мой отец Евгений Александрович.
— Здравствуйте, — шелестит она смущенно. — Приятно познакомиться.
— Можно просто Женя, я еще не так уж и стар. Седина не в счет, это у меня с двадцати пяти, как на заводе током ударило.
— Мы бы с удовольствием послушали эту увлекательную историю, пап… — напрягаюсь я, но тот резко меняет тон и тему разговора.
— Зря ты не предупредил меня, Арсений, что с дамой будешь, — отец улыбается и с явным интересом скользит взглядом по Огневой. — Я бы еще один букет захватил.
— Вике я сам букеты дарю, — огрызаюсь я, хотя на отца за его шутки давно не злюсь. Просто все, что касается Булочки, меня триггерит. И, кстати, хорошо напомнил — букет всего один был, буду чаще дарить.
— А это ты молодец, — он хлопает меня по плечу. — Таня, — отец останавливает искрящийся взгляд на маме, делает к ней пару шагов, клюет носом куда-то в область уха и торжественно вручает ей розовый ванильный букет. Вижу, как Булочка прячет смущенный взгляд, и записываю на подкорке, что ничто девчачье моей малышке не чуждо. Розовые так розовые.
— А что, красные розы у твоего флориста закончились? — иронизирует ма, уже наливая воду в вазу, чтобы поставить цветы.
— Ты же в прошлый раз сказала больше такую пошлость тебе не носить, — скалится отец.
— Ну, сказала и сказала. А ты прям всегда слушаешь то, что я тебе говорю, — мама выразительно закатывает глаза. Но я вижу ее насквозь — тает она от папаши. Разве так бывает, чтобы спустя столько лет? Видимо, да, потому что, пока отец обнимается с Лёвой, а потом усаживается за стол, она успевает зарыться носом в пышные розовые бутоны и улыбнуться. Незаметно для него, конечно.
— Я тут на днях с тренером твоим разговаривал, — заводит отец любимую пластинку, уже поглощая повторно разогретую лазанью. — Он сказал, что на следующей неделе тебе должны приглашение прислать из Черногории.
— Угу, — отвечаю пространно, перехватывая вмиг насторожившийся взгляд Булочки.
— Сложно без тебя команде будет, конечно, — продолжает он. — … Артурович тебя очень хвалит. Говорит, что такого игрока студенческая лига у нас в стране давно не видела. Но я ему сразу сказал, чтобы не рассчитывал на следующий семестр — в Европе перед тобой такие перспективы открываются. И играть с топами будешь, и учиться в хорошем заграничном вузе.
Хочу сказать ему, чтобы помолчал, но вместо этого сам молчу. Впиваюсь взглядом в лицо Вики, которое сначала выражает недоумение, а потом, когда отец упоминает Европу, — потрясение.
Блять. Зла на него не хватает. Ну, не так я хотел сказать Булочке о своем скором отъезде. Точно не так.
Глава 41
Тори
Несмотря на то что я изо всех сил стараюсь не подавать вида, каким шоком стали для меня слова отца Арсения, подозреваю, что выходит не очень. Пока Евгений Александрович продолжает как ни в чем ни бывало рассуждать о баскетбольном будущем сына, я несколько раз ловлю на себе встревоженный взгляд Громова и один раз внимательный — его мамы, но лишь выдавливаю улыбку и отмалчиваюсь.
Семья у Арсения, конечно же, потрясающая, как и он сам — иначе и быть не могло. Но я не в состоянии думать ни о комплиментах его отца, ни о сдержанном поведении Татьяны Сергеевны, которая больше не упоминает про мед, ни о забавном младшем Громове — глядя на него я могу представить, каким был в детстве Арсений, до того как стал уже-почти-мировой-звездой.
Я расстроена. Жутко. Как будто мне дали огромную розовую сахарную вату, которую я обожала в детстве, и после первого же укуса забрали. Это несправедливо. Теперь я вспомнила его слова о Европе во время нашего свидания. Тогда я не восприняла их всерьез, для меня все это не более, чем фантазии, но… Зачем вселенная заставляла поверить, что у нас с Арсением что-то да может быть? Для чего все это было? Я раз за разом проматываю в голове: Европа, топы, заграничный вуз. И не хочу верить. Что, если мне это все послышалось? Придумала от нервов? Но нет же. Взгляд Арсения говорит сам за себе.
Это правда. Он уйдет. Ничего не будет.
В машине мы едем молча, каждый себе на уме. Арсений злится — я это чувствую даже по его манере вождения. Он раздражен: барабанит пальцами по рулю, клацает радиостанции, пока совсем не выключает проигрыватель, погружая нас в гнетущую тишину. Мне кажется, я слышу, как гулко бьется мое сердце. Я — развалина. Не могу собрать себя, чтобы выдавить и слово, но хотя бы не плачу — уже хорошо. Слез нет совсем, будто я получила то, чего ждала. Если очень ищешь подвох, то всегда его найдешь, так ведь?
— Отвезешь меня в общежитие? — я набираюсь смелости заговорить, лишь когда мы заезжаем на подземную парковку в доме Громова. Смешно, что я смелею от трусости, потому что не могу представить, как останусь сейчас с ним наедине.
— Нет, — твердо и бескомпромиссно заявляет Арсений и выходит из машины, чтобы забрать из багажника бумажный пакет с витаминами от его мамы. Там и для меня что-то есть, но я не запомнила, о чем она говорила из-за…
Я не двигаюсь с места, нервно перебираю пальцами и тру взмокшие ладони. Минуту, две. Может, Громов бросит меня здесь? Я потерплю, посижу.
— Выходи, — он распахивает дверь и кивает мне. Без злости и возмущения, будто это и правда просто просьба.