Однажды в сказке (СИ)

– Брок, – со знакомыми барнсовскими мурлычущими нотками поздоровался Роджерс, тоже обошедшийся без «карнавального» костюма.
– Кэп, – мрачно вернул ему приветствие Брок.
– Стив, – поправил его Роджерс уже раз в тысячный, наверное, за последние четыре месяца.
Долгие четыре месяца, каждый день из которых, за исключением редких выходных, проходил под лозунгом: «Роджерс и Барнс соблазняют Рамлоу, страшно веселя при этом всех в округе». Чужое веселье, впрочем, Брока волновало мало – в их разделенном на троих флирте и заигрываниях он участвовал с неменьшим азартом.
– Рамлоу, – продолжил цепочку Брок.
Что ж, он ведь никогда не скрывал своих упрямства и упертости. Несмотря на то, что Роджерс и Барнс будили в нем голодное собственническое чувство, о существовании которого до них Брок и не подозревал, он все равно искренне не понимал, чего эти двое так в него вцепились, когда у них были отношения друг с другом. Разочаровываться в первом за черт знает сколько лет искреннем чувстве не хотелось, поэтому Брок старался не дать себе увязнуть до самой макушки, но и полностью отказаться от него тоже не мог.
С Роджерсом они работали вместе еще до «Озарения» и, честно признаться, между ними хорошо так искрило. Воспоминания о том, как они, оказавшись ночью в одном спортзале, сначала едва не подрались, а потом едва не трахнулись там же, до сих пор горячили кровь.
История эта началась с того, что СТРАЙК отправили на захват заложников. Роджерс объявился там же чуть позже, едва не поломав им все планы, и попытался насадить свои порядки, хотя его никто не звал. Брок в итоге подчинился приказу Фьюри, проигнорировав нарушителя спокойствия, и ценой жизни нескольких человек им удалось спасти других заложников. Роджерс, жаждавший, как и всегда, спасти всех, был взбешен до крайности, и на пару недель Брок впал в немилость – с ним не разговаривали, всю рабочую информацию передавали секретари, проходившие мимо кабинета злобствующего Капитана Америки на цыпочках, и даже на совместных тренировках ценные указания подавались в виде: «Роллинз, передай сам знаешь кому, что надо сделать то-то». «Сам знаешь кто», находившийся в том же помещении, в это время медленно, но верно закипал, и, пожалуй, последовавший за всем этим взрыв был неминуем.
При всем при том Брок знал, что Роджерс, переосмыслив операцию, потом и сам признал, что СТРАЙК действовал наилучшим в той ситуации образом, в то время как его собственный план не факт, что сработал бы, а малейшая ошибка могла стоить жизни еще большему количеству людей. Но на попятный Роджерс все равно идти отказывался, еще более упрямый, чем сам Брок. Царившее между ними напряжение было таким интенсивным, что иногда казалось, что его можно потрогать руками.
Так что неудивительно было, что, когда на исходе второй недели молчаливого противостояния они случайно встретились в одно время в пустом спортзале, плотину прорвало. И если сначала Брок хотел сразу уйти (хотя, вообще-то, он пришел первым!), то после был очень рад тому, что упрямство все-таки пересилило. Потому что они, впервые за все это время оставшись наедине, хорошенько поплевались друг в друга ядом, потом попытались решить разногласия старым, как мир, мужским способом – то есть, подраться, – а затем Брок вдруг осознал, что лежит на жестких матах под придавившим его Роджерсом, чье торопливое дыхание обжигало ему ухо. Ощущение твердого мощного тела, сильного и вместе с тем бережного захвата чужих рук окатило обжигающе горячей волной, и Брока затопило возбуждением. Которого он, плотно прижатый телом к телу, скрыть бы не смог, даже если бы захотел.
Роджерс, подостывший и уже собиравшийся великодушно его отпустить, приподнялся было на руках, но ощутив животом его твердый, почти болезненно пульсирующий член, замер на короткое мгновение, в течение которого Брок пытался придумать если не оправдание, то хотя бы логичное объяснение. Ничего объяснять, впрочем, не потребовалось, потому что Роджерс с коротким жадным стоном снова навалился на него, вышибая все мысли глубоким, грубым и одуряюще сладким поцелуем. Дальнейшее прошло для Брока калейдоскопом смазанных картинок, будто явно сползший в пах мозг просто не мог обработать поступающую от органов чувств информацию. В одну секунду у него горели искусанные губы, в следующую – под языком оказывалась чуть солоноватая шея запрокинувшего голову Роджерса, которого Брок крепко прихватил за светлые волосы, а еще через мгновение торс обдало жарким холодом, потому что Роджерс, задрав на нем футболку до подмышек, жадно вылизывал его живот и грудь. Урчал он при этом так почти по-звериному голодно, что Брока било этими тихими звуками наотмашь, пронизывало до нутра.
 
Заведенные до крайности, перевозбужденные, они катались по терпко пахнувшим чем-то резиновым матам, выцарапывая друг друга из одежды, и, разумеется, долго в этом дурмане не продержались. Стоило притереться членом к члену, столкнуться там руками, как их выгнуло навстречу друг другу, распылило, разметало в общей эйфории. И, целуя блаженно жмурившегося Роджерса перед тем, как уйти, Брок точно знал две вещи.
Во-первых, что он никогда не забудет случившегося, неважно, повторится оно когда-нибудь еще или нет, потому что такого Роджерса – жаждущего и щедрого на ласку, охренительного от удивительно мягких волос до потрясающего члена, забыть было невозможно. Брок почти был готов сходить к Старку и потребовать заменить прозвище «Капитан Сосулька» на «Капитан Вулкан».
И, во-вторых, можно было считать их двухнедельную холодную войну оконченной.
Они не обсуждали случившееся и вообще вели себя так, будто ничего особенного не случилось, но Брок, постоянно ощущавший гулявший по венам голод, требовавший исключительно того, кто этот самый голод разбудил, и одновременно с тем ловивший на себе такие же жаркие взгляды Роджерса, подозревал, что рано или поздно все закончится новым пожаром.
Его подозрения не оправдались, потому что жизнь раскладывала карты в одном ей известном порядке – и вскоре грянуло «Озарение». Роджерс посчитал его предателем, потом, конечно, узнал, что он все-таки не предатель и долго извинялся, но…
С Барнсом история была проще – Брок нашел его в ГИДРе и работал с ним там же, едва в процессе не свихнувшись, потому что там, где все дружно видели периодически сбоившего киборга-убийцу, он видел вполне себе личность – думающую, хитрожопую и нагловатую. Сильный и беспомощный одновременно, Барнс – в те времена Зимний Солдат – будил в Броке противоречивые чувства. Каким-то звериным чутьем осознав, что Брок для него не опасен, Барнс вцепился в него, как клещ, здорово помотав нервы. Потому что Брок никогда не тронул бы недееспособного человека, а Барнс пытался притереться к нему при любом удобном случае. Брок осаживал его, конечно, но один Бог знает, какую выдержку пришлось для этого прокачать.
Свою тягу к мощным, ничем не уступающим ему самому мужикам он осознал уже давно, но еще никто не цеплял его так, как случившийся с ним внезапно Роджерс, а за ним и Солдат. И оба, к удивлению Брока, интересовали его не как красивые мускулистые тела, а… Их хотелось захапать целиком, присвоить себе, и никогда не увлекавшегося групповухами Брока пугали эти невесть откуда взявшиеся желания и чувства.
Как бы там ни было, но во время «Озарения» Брок из кожи вон вылез, но вытащил Барнса из заварушки целым и невредимым, наплевав даже на несколько приказов Фьюри, шедших вразрез с его желанием спасти Солдата, оказавшегося по совместительству старой любовью Роджерса.
Несколько месяцев после этого Барнсу восстанавливали промытые мозги, потом еще несколько недель они с Роджерсом, по всей видимости, переживали медовый месяц… А затем Брок внезапно оказался суперсолдатской дичью. Эта чокнутая парочка пасла его на заданиях, оказывала мелкие знаки внимания – типа того же парковочного места, – и вообще всячески намекала на глубоко личное неслужебное взаимодействие. Брок, консервативно сомневавшийся в том, что отношения можно делить на троих, тем не менее вполне благосклонно принимал их ухаживания, но сближаться при этом не спешил, хоть азарт и подстегивал его брать, пока дают. И, конечно же, дело было именно в азарте, а совсем не в том, что даже один день без этих двоих навевал на него тоску.