Откуда взялся этот Клемент?
— Еще в начале шестидесятых он вместе с семьей перебрался в Англию с Ямайки. Многие из той части света искали у нас работу — да и жизнь получше, коли на то пошло. У Феликса были родители и младшая сестра, Лорна. Жили они в паршивом таунхаусе, через несколько улиц от моей любимой пивнушки — там-то я с ним и познакомился. В те времена район наш был той еще дырой. Черт его знает, чего им приспичило там поселиться, хотя они и казались вполне довольными. Симпатичные люди.
Опасаясь, что Клемент собирается попотчевать меня очередной байкой с болторезом, я пытаюсь изобразить отсутствие интереса. Он даже не замечает.
— Вот только местные совсем не обрадовались, что Феликс с семьей поселились в белом районе. Их оплевывали на улице, совали собачье дерьмо в почтовый ящик, и они со счету сбились, сколько раз бедная Лорна приходила из школы в синяках и ссадинах. И в конце концов Феликс начал заниматься боксом, чтобы защитить свою семью. Несколько лет его только и пинали, но в конце концов кое-кому досталось.
Я искренне потрясена.
— Это ужасно.
— Нет. Это расизм. Ненависть к другому человеку только потому, что у него кожа другого цвета. Лично для меня что изводившие Томблинов скоты, что педофилы — одного поля ягоды.
Клемент подтягивает к себе ноги и наклоняется ко мне.
— Видишь, пупсик, я вовсе не расист.
Под его пристальным взглядом поверх голубых очков я медленно киваю.
Если бы мне даже хотелось поспорить, рассказ Клемента производит впечатление. Уж больно яркую картину прошлого он рисует. До такой степени яркую, что прямо веришь. Подобным даром обладают некоторые из лучших писателей, что мне доводилось читать. Даром выводить читателя из реальности и незаметно помещать в воображаемый мир.
— А если тебе требуется подтверждение, за свою жизнь я перепихнулся с немалым количеством черных телок, — добавляет Клемент, и его небрежный сексизм в мгновение ока разрушает мое восхищение.
— Спасибо, верю на слово.
Поезд делает остановку, но наше уединение, слава богу, никто не нарушает.
По-видимому, вдохновленный ускоряющимся стуком колес, Клемент возобновляет пытку вопросами.
— Пупсик, а сколько тебе лет?
— А что?
— Да просто, для поддержания разговора.
— Тридцать шесть.
— Замужем не была? И детей нет?
— Нет и нет.
Развивать тему мне совершенно не хочется, и я перехожу в контратаку.
— А вам?
— Примерно?
— Как правило, люди знают точно. А чтобы не забыть, существует такая вещь, как день рождения.
— Даты своего рождения я не знаю. Месяц могу назвать, год тоже. Но вот число — нет.
— Как же это вы не знаете собственного дня рождения?
— Потому что моя мамаша подкинула меня к дверям Королевской общедоступной больницы в Холлоуэе через какое-то время после моего рождения. А вот через какое — часы, дни или недели, — неизвестно.
Я только сочувственно улыбаюсь в ответ.
— В общем, родился я в ноябре 1935-го, — продолжает Клемент. — А уж с арифметикой ты сама разберись.
— Что ж, для мужчины на девятом десятке вы в прекрасной форме.
— Ага, — фыркает он. — Но не в такой уж и хорошей для мужчины в начале пятого.
«Бет, оставь эту тему!»
Мы оба умолкаем и смотрим в окно.
Ближе к Лондону открытые поля и леса сменяются жилыми массивами и промышленными сооружениями. Вдали уже маячат бетонные многоэтажки, уродливые сестры современных зданий со стеклянными фасадами, заполняющих тот же горизонт. Открываются все новые виды, угнетающие и притягательные одновременно.
Я снова поворачиваюсь к своему спутнику.
— Вам не кажется, что сейчас самое время рассказать о вашем плане поподробнее?
— Возможно, — задумчиво отзывается он, и не думая отрываться от пейзажей за окошком.
— Клемент?
Он выходит из своего отрешенного состояния, молча поднимается и идет по вагону, по очереди оглядывая все сиденья слева и справа. Дойдя до конца вагона, возвращается и садится на место.
— А это еще зачем? — озадаченно спрашиваю я.
— Просто убедился, что нас не подслушивают. Не хочу, чтобы кто-нибудь нас опередил.
— Давайте, выкладывайте.
— Конечно. С чего же начать?
Он барабанит пальцами по стеклу, уставившись себе под ноги.
— Клемент!
— Хорошо-хорошо.
Несмотря на пустой вагон, он подается вперед и начинает рассказывать вполголоса:
— Как-то вечером, еще в 1975-м, закончил я одну работенку ну и решил по этому случаю пропустить кружечку. А было это в Камдене — районе Гарри Коула, хотя я вовсе не думал об этом, когда заходил в ту пивную. В общем, сижу я перед стойкой, размышляю о своих делах, и тут является какой-то старикан и заказывает выпивку. Как водится, мы разговорились, ну и, слово за слово, всплыло имя Гарри. Как оказалось, он был завсегдатаем этого самого паба — ну, до того, как склеил ласты.
— А с чего это первому попавшемуся старику упоминать Гарри?
— Потому что к тому времени он со своим пропавшим золотишком уже стал местным фольклором. Историю знали все, и слиток искала половина Лондона. Какие только сумасшедшие догадки не строили, куда Гарри его заныкал! Постепенно по части поисков остыли, но всякие теории сочиняли еще долго. Через четыре года после смерти Коула его слиток превратился в… как это называется?
— Городской миф?
— Ага, вроде того.
— Как я полагаю, у вас имеется собственная догадка?
— Именно, и весьма обоснованная, как мне кажется.
— Рассказывайте же.
— Так вот, тот старик в пабе в свое время имел обыкновение дуться с Гарри в домино. Не то чтобы они были прямо уж не разлей вода, но все же знал он Коула достаточно близко, чтобы его пригласили на похороны. Старикан все нудел про них, я же слушал вполуха и ждал, когда он наконец отвяжется. И уже собирался допить свое пиво да свалить, но тут он вдруг затягивает, как, мол, чудесно звучали церковные колокола.
— Церковные колокола? Это на похоронах-то?
— Вот-вот, и причем не один колокол, а полный комплект, прямо как на свадьбе.
— Странно.
— Вот и я так подумал. И сказал про это старику, и предположил, может, Гарри увлекался звонарством.
— Кампанологией.
— Как?
— Это наука про колокола и колокольный звон.
— Хм, ну да. В общем, старикан рассказал, что в колокола звонил знакомый звонарь Гарри — в знак уважения, видимо. Тогда-то меня и осенило. Если Коул был постоянным звонарем в церкви, то, ясное дело, мог попасть на колокольню. А чтобы спрятать что-то небольшое, вроде золотого слитка, лучше места и не придумать. Колокольня не какой-то там проходной двор, да и полиция не станет рейд в церкви устраивать. Как считаешь, пупсик?
Рассказ Клемента звучит столь правдоподобно, что я волей-неволей задумываюсь.
— Но ведь кто-то еще мог догадаться?
— Послушай, мы тут обсуждаем коуловское золотишко. Если бы его кто и нашел, он ни за что не сохранил бы это в секрете. Потому что загнать этот слиток можно только скупщику краденого, а не родился еще такой скупщик, который способен держать язык за зубами. По району обязательно поползли бы слухи, и через пару дней об этом трепались бы на каждом углу. Уж поверь, это была бы настоящая сенсация.
— Допустим. Получается, нам только и нужно, что пойти в эту церковь и как-то пробраться на колокольню?
— Э-э, есть небольшая загвоздка. Я понятия не имею, в какой церкви он был звонарем.
— А у старика спросить вы не сообразили?
— Штука в том, что я смекнул насчет колокольни уже после пивной. Я планировал вернуться туда на следующий день и как следует расспросить старикана.
— И почему же не расспросили?
— По той простой причине, что на следующий день я был мертв, — совершенно прозаично отвечает Клемент. — Той ночью меня в переулке и шандарахнули.
Ну вот, все правдоподобие коту под хвост.
— Все-таки мне хотелось бы, чтоб вы прекратили говорить это.
— Что «это»?
— Что вы мертвый. Неужели вы не понимаете, как нелепо это звучит?