Соблазнительный маленький воришка (ЛП)

— Шрамы повсюду, если присмотреться повнимательнее.
— Я почувствовала их, — шепчет она, тихо удивляясь. — От дьявола?
Это верно, но я выбросил его, не так ли?
Провожу большим пальцем у нее под глазами, чтобы стереть следы черного макияжа, и ловлю себя на том, что киваю.
— Мой старик. Он был настоящим куском дерьма.
Нахмурившись, я встречаюсь с ней взглядом. Я не говорю об этом дерьме. Не потому, что у меня проблемы или я пытаюсь похоронить свое прошлое, а потому, что никто не хочет слушать мое дерьмо. Зачем им это? Это некрасиво, и у большинства есть свои проблемы, о которых нужно беспокоиться. Они не нуждаются в моем.
Я ожидаю, что она посмотрит на меня любопытными глазами, ища способ исправить сломленного мальчика, но я не сломлен, и исправлять нечего. Я тот, кто я есть. Поэтому она шокирует меня, когда я ничего этого не нахожу, и вместо этого девушка улыбается мне.
— Убивал ли он людей, чтобы захватить власть над миром?
Посмеиваясь, я поднимаю ее за ребра, и она извивается, обвивая ноги сзади, когда я сажаю ее к себе на колени.
— Не-а… — Я передумываю и не могу сдержать ухмылку, которая следует за этим. — Пытался, но нет.
Она смотрит на меня, ее взгляд скользит по идеальному кругу, пулевому ранению на моем плече, зигзагообразным полосам под чернилами на моей груди. Она касается татуировок на моей шее, колючей проволоки, сделанной так, чтобы казалось, будто она глубоко врезается, разрывая никчемную кожу, которая ничего не значит… Я ни разу за день не подумал о своем изуродованном теле. Для меня это ни хрена не значит.
Но чернила, которые его покрывают? Все это что-то значит.
Роклин молчит, но между ее бровями залегли морщинки, поэтому я притягиваю ее взгляд к себе кончиком ее подбородка. Я жду, и это занимает у нее минуту, но потом она говорит:
— Когда ты сказал, что у тебя нет родителей, что именно ты имел в виду?
— Задай мне правильный вопрос.
Ее покорность исчезла в ту минуту, когда мы закончили играть, так что теперь она ведет себя со мной дерзко.
— Ты солгал мне?
Мои глаза сужаются.
— А что, если бы я это сделал?
— Я не люблю лжецов.
— Я тебе нравлюсь. — Я провожу ладонями по ее бедру. — И ты понятия не имеешь, один я такой или нет.
— Не шути со мной, Бастиан.
— Тогда скажи мне, что, по-твоему, ты знаешь.
Она уступает.
— Твой отец мертв.
— Угу…
— Твоя мать, нет.
Я переворачиваю ее так быстро, что она вскрикивает, и секундой позже я удерживаю ее руки над головой. Она думает, что она быстрая, ловкая, и так оно и есть. Только я быстрее.
— Ты копалась в моем прошлом?
— Я должна была. — Она вызывающе вздергивает подбородок. — Ты пробрался в место, куда никто никогда раньше не пробирался, и это было еще до Игровой комнаты. — Я пропустила это мимо ушей, не спрашивай меня почему…
— Потому что ты хочешь меня.
— …но я не могла ожидать, что мои девочки поступят так же. Мы единое целое. Трое против всего мира, вот как это должно быть.
— Расскажи мне, что ты знаешь, — повторяю я.
Она зажимает рот, и у меня начинают потеть ладони, когда я думаю, что, может быть, она нашла то, чего не смог я. Вдруг она знает что-то, чего не знаю я. А что если у моей маленькой богатой девочки есть ответ, который я искал, но когда я смотрю в ее большие зеленые глаза, я кое-что понимаю.
Хотя блеск в них жесткий, это не от гнева. Или так оно и есть, но эта маленькая вспышка ярости не для меня. По крайней мере, пока нет. Все, что она пытается сделать, это понять, доверяет ли она мужчине, которому не должна, кому-то, в кого у нее не было намерений верить, и, возможно, ей не следует. Только время покажет, была ли это ошибка, которую она никогда не хотела совершать. Как бы то ни было, она доверяет мне. Она никогда бы не опустила вуаль ради меня сегодня вечером, если бы не делала этого.
Но она это сделала.
Она впустила меня. Показала мне, кем она хочет быть, когда мир на нее не смотрит, тайное откровение светской львицы, которое никто никогда не удостаивался чести видеть. Она дала мне то, о чем я и понятия не имел, что хочу.
 
Теперь она ищет немного утешения, хочет, чтобы я подлил масла в огонь, который разгорелся у нее в животе, тот самый, на котором мое имя написано в парах, чертовски близко к зоне горения, где я бы заклеймил ее изнутри.
Клеймящий ее. Вот это идея …
Раздвигая ее ноги, я снова обхватываю ее руками и отступаю назад, увлекая ее за собой.
— Ты знаешь, что происходит, когда стреляешь мужчине в череп, богатая девочка? — Я наклоняю голову набок. — Он умирает, и все же он не мертв. Его тело все еще живо, сердце все еще бьется, легкие все еще борются, цепляясь за частичку надежды, но этот ублюдок уже ушел. Ничего, кроме плоти и костей и замедляющегося сердца. А потом… ничего.
Она понимающе кивает.
— Наказание или милосердие?
— Я бы назвал это милосердием. Я ненавижу оружие. Пистолеты слишком добры. Милосердие удел слабых.
— Ты говоришь, как мой отец.
— Умный человек.
— И ты убил своего?
— Умная женщина. — Я выдерживаю ее пристальный взгляд, высматривая признаки неодобрения или испуга.
Вместо этого ее ладони ложатся мне на грудь, скользя вверх и обхватывая шею. Мой пульс успокаивается, и я понимаю, что именно поэтому она это сделала. Чтобы успокоить меня. Утешить меня. Я только что сказал ей, что убил своего старика, и вместо того, чтобы сбежать, она хочет развеять мои тревоги.
Станет ли она моей попутчицей или умрет?
— Моя мать не умерла, — говорю я ей то, что она уже знает, добавляя то, чего она не знает. — Но для меня определенно заслуживает этого. Я уже некоторое время ищу ее, но она исчезла в тот же день, что и я.
Она кивает.
— О тебе нет никаких записей. Почему этого нет в файле?
— Ко мне подошел мужчина в костюме обезьяны. Подбросил меня куда-то, где мне предложили работу, и я согласился. Я такой же жалкий панк, каким выгляжу. У меня нет ничего своего, и я живу в приюте с полудюжиной таких же, как я.
— Сколько тебе было лет?
— Пятнадцать. — Я целую ее в левую щеку, затем в правую. — Я попал в этот маленький клуб, потому что мой отец вбил в меня тишину, и эти побои научили меня быть невидимым. Вы не можете прикоснуться к тому, чего не видите, и вы не можете найти то, чего не слышите. Я оказался внутри до того, как они узнали о моем прибытии, и сработавшая бесшумная сигнализация не была им понятна. Это был Хейз, и это было сделано нарочно.
— Чтобы привлечь к тебе внимание.
— Это верно.
— Парень, с которым мы пришли сюда, тот, кто был позади меня во время драки, это был Хейз?
Я киваю.
— Он слизал мою кровь.
У меня вырывается громкий смех, и я утыкаюсь головой в изгиб ее шеи, прежде чем упасть рядом с ней.
— Да, у него слабость к крови.
Она свирепо смотрит на меня, приподнимаясь на локте.
— Что?
— Я думала, ты, я не знаю, вскочишь и побежишь туда, придушишь его или что-то в этом роде.
Я ухмыляюсь, заправляя ее волосы за ухо.
— Я сделаю это, если ты этого хочешь.
Ее глаза только еще больше сужаются.
— Это шокирует. Я потрясена.
Я не могу удержаться от смеха над тем, какой серьезной она выглядит.
— Бастиан, ты ревность в человеческом обличье.
— Это не ревность.
— Нет?
Я качаю головой.
— Это вопрос того, что принадлежит мне, а что нет. Никто не должен прикасаться к тому, что им не принадлежит, без разрешения.
Она игриво смотрит на меня, вероятно, вспоминая, как сказала что-то подобное в ту ночь, когда стала моей.
— На случай, если тебе интересно, Хейз единственный мужчина, которого я не заставлю есть бетон за то, что он прикоснулся к тебе. Я люблю этого чувака.
— Значит, если бы я захотела, чтобы он… поиграл с нами? — Ее глаза искрятся озорством, она пытается разгадать мой блеф, как хороший маленький игрок.
Через несколько секунд телефон оказывается у меня в руках, и не проходит и пяти секунд, как мой мальчик открывает дверь спальни. Ее голова поворачивается в его сторону, глаза расширяются, когда они возвращаются ко мне.