Бедная Лиза (СИ)
Отец Луиджи, обеспокоенный суетой, возникшей в другом конце храма, уже посматривал на них с тревогой. Что делать, лихорадочно думал Декоратор, может быть, позвать его на помощь? Они не посмеют убить его прямо на глазах у священника.
«Но ты же чуть не убил его прямо в храме, ты же посмел, – неожиданно зазвучал в голове его чей-то чужой голос. – Почему же они не посмеют убить тебя, раз они явились за тобой?!»
Не совсем понятно было, кто были эти самые они, и что им от него вообще нужно, но в целом голос, кажется, был прав. Пока Декоратор размышлял, седовласый решительно взял дело в свои руки.
– Вы – синьор Винченцо Перуджа, и нам нужно поговорить, – негромко сказал он.
Разоблаченный Декоратор вздрогнул. Да, они пришли именно за ним, тут не может быть никаких сомнений, они даже знают, как его зовут. Следовательно, медлить нельзя, пора звать на помощь.
Он открыл было рот, но седоволосый быстро шепнул.
– Мы знаем, что вы украли «Джоконду». Поднимете шум – сдадим вас полиции.
Крик застрял в глотке Декоратора, так и не выйдя наружу.
– Нам нужно поговорить, – продолжал удивительный господин, – только поговорить – и ничего больше. Следуйте за мной.
Отец Луиджи тем временем, очевидно, убедился в том, что происходит что-то неладное, и возвысил голос.
– Синьор Перуджа, у вас все в порядке? Кто эти господа?
– В ваших интересах, – не разжимая губ, шепнул седоволосый, а ужасный Ганцзалин так сдавил ему запястья, что у Перуджи даже язык онемел.
Он откашлялся и пошевелил губами.
– Все… все в порядке, – хрипло произнес он. – Эти синьоры – мои добрые друзья.
С этими словами он направился к выходу, сопровождаемый своими неожиданными и страшными спутниками. Отец Луиджи провожал их задумчивым взглядом.
На улице Ганцзалин, все время придерживавший Винченцо, наконец, выпустил его руку.
– Позвольте представиться, – сказал седовласый, – меня зовут Нестор Загорский, я – русский дипломат. А это – мой помощник Ганцзалин. Он китаец.
Перуджа нервно сглотнул: так они не полицейские?
– Нет, мы не полицейские, – отвечал Загорский, – так что беспокоиться вам не о чем. Но у нас есть к вам очень важный разговор. С вашего позволения, давайте отправимся прямо к вам домой и там мирно побеседуем с глазу на глаз.
Перуджа помертвел. К нему домой? Это невозможно, совершенно невозможно. Там не убрано… и вообще.
– Я так и думал, – с торжеством сказал Ганцзалин. – Картину он хранит дома. Надо было сразу брать его у подъезда, а не таскаться за ним по всему городу, надеясь, что он выведет нас к какому-то не существующему в природе тайнику.
Загорский заметил, что хранить картину дома – поступок весьма неосторожный, он бы на месте синьора Перуджи так не поступал. Как бы там ни было, сейчас они отправятся к нему домой, а дальше будут действовать по обстоятельствам.
Перуджу захлестнуло отчаяние, с необыкновенной ясностью он увидел свое ближайшее будущее. Сейчас они отведут его домой, убьют и заберут картину, а его Великое делание, его опус магнум так и не будет завершен.
– Нет, – сказал действительный статский советник очень серьезно, – мы не убьем вас и даже, может быть, не заберем у вас картину. Однако нам нужно выяснить кое-какие детали вашей истории. Это, если хотите, чисто профессиональный интерес.
Спустя полчаса они уже сидели в бедной квартире синьора Перуджи и разглядывали шедевр Леонардо, который за последние два года приобрел такую славу, которой не имел за предыдущие четыреста лет.
– Ну, уж это точно должен быть оригинал, – проворчал Ганцзалин, окидывая картину критическим взором.
Перуджа торопливо закивал: это действительно оригинал, в этом не может быть никаких сомнений. С картины на них глядела молодая женщина с чуть полноватым лицом и загадочной улыбкой.
– Очень интересная картина, – заметил Загорский, не сводя с нее глаз. – Много было разговоров про улыбку Джоконды, однако, если вы приглядитесь к ее рту, вы заметите, что он не улыбается. Ощущение улыбки возникает у зрителя в тот момент, когда он поднимает взгляд к верхней половине лица.
– Да! Да! – в восторге воскликнул Перуджа. – Вы тоже это заметили? Это чудо, настоящее чудо, созданное гением Леонардо.
Действительный статский советник покачал головой. Да Винчи, безусловно, гений, но тут дело не в его художественном даре, а, скорее, в его таланте физика-экспериментатора. Эффект Джоконды, очевидно, связан с особым восприятием картины зрителем и проистекает он из понимания законов оптики. Любопытно было бы исследовать картину поподробнее… Впрочем, прервал себя Загорский, феномен «Джоконды», без сомнения, будет изучаться еще много лет, у них же сейчас несколько иная миссия.
Для начала он хотел бы понять, где синьор Перуджа хранил «Джоконду», после того, как похитил ее из Лувра?
Перуджа улыбнулся. Как известно, если хочешь спрятать вещь, нужно выставить ее на всеобщее обозрение. Он хранил картину в своей парижской квартире буквально у всех на глазах – перевернул ее, положил на стол и использовал в качестве разделочной доски.
– Что ж, браво, – кивнул действительный статский советник. – Кстати сказать, идея повесить репродукцию картины прямо на стену тоже прекрасна. Сначала дураки-полицейские ловят вас якобы с поличным, потом, поняв, что ошиблись, с извинениями отпускают. Вы становитесь, если можно так выразиться, отработанным материалом и никто больше не вспоминает о вас в качестве подозреваемого.
Перуджа расплылся в улыбке, ему явно польстило, что Загорский оценил его изобретательность.
– Однако вы не производите впечатления человека жадного или отъявленного преступника, – продолжал Нестор Васильевич, испытующе глядя на Перуджу. – Как все-таки вышло, что вы украли «Джоконду» и, главное, почему до сих пор не попытались ее продать?
С минуту Перуджа сидел молча. Потом поднял глаза на Загорского. Кажется, этот русский синьор – человек необычный, и, может быть, он сумеет его понять… Ведь, как бы ни выглядел его поступок в глазах людей, видит Бог, он не вор. Если бы он был простым вором и хотел только выгоды, он бы продал картину давным-давно!
– Насколько я знаю, кражу картины заказал вам маркиз Вальфьерно, – осторожно заметил Нестор Васильевич.
Перуджа только усмехнулся. Маркиз был послан ему Небом, он послужил указующим перстом.
– Я знал, что ключ к перерождению находится в картине, – торопливо и несколько бессвязно заговорил Перуджа. – Но я не знал, в какой именно. Однако после встречи с маркизом для меня все стало ясно. Надо было украсть именно «Джоконду»… И я выкрал ее, хотя ни единой минуты я не собирался отдавать ее ему, я даже аванса с него не взял. Но этот груз оказался мне не по плечу…
Если верить словам Перуджи, «Джоконда» измучила его, сделала невротиком, сумасшедшим. Однако прямо сейчас он чувствует, словно с него спадают какие-то мутные колдовские покровы. Нынче он глядит на всю историю совсем иначе, чем прежде. Он оказался на краю пропасти: ведь он не только украл картину, он едва не сделался убийцей. Видимо, он не рожден для этого и он не справляется с миссией, которую сам на себя возложил…
– Ничего не понимаю, – перебил его Загорский, – о каком перерождении речь? Что за миссия такая? И как ваша пламенная речь связана с похищением «Джоконды»?
На секунду Перуджа умолк и замер, как будто балансировал на краю той самой пропасти, о которой только что шла речь. Потом выговорил необыкновенно громко и торжественно только два слова: «Опус магнум!»
– Что? – переспросил Загорский.
– Опус магнум! – повторил тот.
Загорский и Ганцзалин переглянулись.
– Вы хотите сказать, что Джоконда – величайший шедевр да Винчи? – осведомился действительный статский советник.
– Да, – сказал Перуджа, – но не это главное. Опус магнум в данном случае – это не просто шедевр. Это Великое делание.
– Вы намекаете на то, что Леонардо был алхимиком? – осторожно спросил Нестор Васильевич.