Дыхание осени 2 (СИ)
— Мне нравится, когда твое дыхание пахнет зеленым чаем, — говорит Макар с едва уловимой грустью. — Кофе для тебя слишком… горький.
— Пропажа кофе у меня из дома — твоя работа? — осеняет меня.
— Да.
— Зачем?
— Это то, о чем я тебе говорил, — смотрит в глаза. — Ты пытаешься измениться, думаешь это легче сделать, заменив свое чужими привычками. Но на самом деле тебе кофе даже не нравится. Когда ты его не нашла, вернулась к чаю. Легко. Непринужденно. С удовольствием. Если бы ты, действительно, хотела кофе, ты бы уже его купила. Я прав?
Макар уезжает, а я все еще стою на улице, кутаясь в дубленку, и смотрю на опустевшую дорогу. Я поняла, что он хотел сказать, но больше не из слов, а по взгляду. Он говорил о чае, кофе, моих вкусовых пристрастиях, а имел в виду наш невидимый треугольник.
— Проводила, да? — бормотание за спиной выдергивает меня из раздумий. — И так легко отпускаешь, а если он торопится к другой? А? Не переживаешь?
— Нет, — говорю соседке, — вот если бы он к вам торопился, я бы волновалась за его психику, а так все в порядке.
И ухожу, пока она придумывает, что ответить. Я не против словесной баталии, но не мерзнуть же, если человек туго соображает? Дома я закрываюсь в комнате, устроив тет с ноутбуком, но кроме одной опечатки статья не правится. Или гениально написала, или безнадежно. Тихо так, спокойно, шуршу на сайте копирайтеров, прикидываю: взяться-не взяться, смогу-не смогу, и вдруг чьи-то вскрики…
Прислушиваюсь — в нашей квартире. Судя по всему, мама. Подрываюсь на помощь, на пару секунд опережаю не столь сердобольного папу, и… впечатываюсь в его грудь, когда торможу.
На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стоит Егор, за ним — бабушка. У мальчика теплая куртка нараспашку, но посередине — как дыра, потому что молния разъехалась, карманы навыворот, пушистый воротник держится только потому что лежит на голове, а так безнадежно от куртки оторван. Но это ничего, а вот когда он поднимает расплывшееся от фингала лицо — вот где страхи! Справа, под самым глазом уже виднеется фиолетовое марево!
— А если бы выбили? — спрашиваю его, отдышавшись после пробежки и первого шока.
— А если бы посчитали девчонкой? — спрашивает меня.
Бабуля за его спиной принимает вид полководца и чтобы ей не досталось за соучастие, холодно поясняет, что отпустила мальчика во двор, погулять с ровесниками, дабы начать устанавливать контакт и привыкать к нелегкому посольскому делу. Глаз не спускала, мерзла во благо внука на скамеечке на балконе, и все шло мирно: обычная перебранка мальчишек, а потом закрутилось, завертелось…
— Но, — она поправляет скрюченный бантик на голове, — мы победили!
— Это что за "мы"? — интересуюсь. — На тебя сейчас не придут жаловаться родители?
Егор хихикает, бабуля угрожает предателям расправой, а я раздумываю, надо ли принять какие-нибудь воспитательные меры.
— А чем они тебя зацепили? — спрашиваю мальчика, помогая раздеться. Легче всего снимается капюшон — стащил с головы и все, замок не сдается, и куртку стаскиваю через верх. Пусть кряхтит и сопит, что жарко, ага, пусть его воинственность слегка сдуется. Но когда неожиданно понимаю, кого он мне напоминает своими вспышками, не могу удержаться от улыбки.
— Сказали, что я слишком красивый, — пыхтит он под курточкой, — как девчонка! И что наверняка за длинными ресницами я ни черта не вижу! Фух!
— Хм, — я отдаю курточку папе, — странные у нас во дворе мальчики завелись. Какая им разница, как ты выглядишь? Другое дело, если бы ты действительно был девочкой… А что красивый, так и есть. И про ресницы тоже — я сама тебе завидую.
— Правда? — улыбается, довольный, но не от похвалы, а потому что не злюсь.
— Конечно. Хочешь — поменяемся?
— Неа, — машет головой, — твои накрашенные! Я ща! — несется в нашу комнату, а я иду на кухню, где мама деликатно отчитывает провинившуюся бабушку. Но та не кается, грозится доказать всем, что еще одного мальца воспитает спокойно, если никто не будет вмешиваться!
— Нет, бабушка, — говорю ей, — Егор — не игрушка, чтобы передавать его из рук в руки. Он будет жить со мной, и эта тема закрыта.
— А ты изменилась, — замечает бабуля.
— Знаю, — соглашаюсь с очевидным, — только этого мало.
И ничего не объясняя, оставляю взрослую шкоду на попечение родителей. Иду за малой шкодой. Что-то он притих совсем А, нет, сидит в комнате, по телефону кому-то доверительно шепчет, и так увлекся, что меня не замечает. Я останавливаюсь у него за спиной, ну и невольно (нет, это не семейная привычка) прислушиваюсь.
— Ой, это так здорово! — шипит мальчик в трубку. — Я так ударил одного рыжего, что с него шапка слетела! Я тогда и понял, что он рыжий, а дразниться не стал! А он потом поднялся и на меня бросился — блииин, дал мне в глаз! Но не больно! Только синяк, бабуля говорит, будет большооой!
Интересно, кого он радует приключениями? Надеюсь, маму? Хоть раз за все время она могла позвонить ребенку? А то только единожды и звонила, после сказки в журнале, да и то — мне. Удивительная в своей черствости женщина.
— Да не, не больно, говорю же, — шепчет дальше Егорка, и по вольному тону я понимаю, что вряд ли бы он так говорил со строгой дамой-торшером. Она бы уже пищала, визжала, что ее сына пытались убить снежком, как будто ей и впрямь есть до него дело. — И вообще, битвы мужчин закаляют! Я сейчас поем и опять пойду — вдруг они еще там?
Да, точно не с мамой, но новости о новой битве не радуют уже меня. За одного переживай, второй готовь валерьянку в случае проигрыша в войнушку — уж очень она азартная. Ага, так я и дала этим шкодам вольную.
— Интересно, — спрашиваю, — кто тебя отпустит?
— Ой! — мальчик отключает телефон и смотрит так добропорядочно, что не слышала бы — не поверила в его планы намылить шею безобидным рыжим мальчикам со двора.
— Без меня ни шагу, — грожу для устрашения пальцем.
— И в туалет? — хлопает длиннющими ресницами.
— Из дома без меня ни шагу, — вношу поправку.
— А, ну ладно.
И вот подумалось мне, что как-то подозрительного быстро соглашается, но разве я могла предположить, что он слова мои к сведению примет, но прокрутив их как в З-Д формате, найдет лазейку? А я сижу, спокойно наминаю бабулин пирог (удивительно, что мне оставили), ворчу, что развелось в районе хулиганья — вон, орут во всю глотку за окном, никого не стесняясь, а бабушка мне подмигивает и участливо спрашивает:
— Не так-то просто воспитывать ребенка, да, Злата? Может, передумаешь еще?
И вот тогда-то меня и осенило. Да и голосок, наконец, узнаю. Отодвигаю в сторону надкушенный кусок пирога, иду на ультразвук и прямиком — к балкону, где Егор, скрутившись через высокий бортик, дразнит рыжего мальчишку. Тот беснуется, подпрыгивает, как кот за фантиком, а этот заливается и машет шапкой-трофеем.
— Хоть бы сам оделся, — ворчу, сбрасывая с балкона шапку, — ладно этот, за него пусть другие волнуются. Обо мне мог подумать?
Ластится котиком, только что хвостиком не виляет.
— Ладно, — говорю, — пошли греться.
— Чаем, что ли? — тянет без охоты, но идет следом.
— Котлетами.
Опережает меня на повороте и первым усаживается за стол. Н-да, надо бы с собой, как уезжать будем, захватить штук… десять — авось, во время пути не оголодает. Егор ест и одновременно делится новостями, как отомстил обидчику; все слушают так, будто понимают его речь с забитым ртом.
— Ешь молча, — говорю ему.
— А фо… фо… мо-л-фа? — спрашивает, жуя. — И фо… я фо-ма? Нта-ка-фан? А фам снефоок пофоол!
— В снежки поиграем, — соглашаюсь милостиво, потому что знаю, что первый и даже второй снег никогда не выпадает в таком количестве, чтобы им бросались.
Пока ребенок ест под благодушными взглядами, я думаю, что бы сообразить себе к пирогу? Даже настроение приободряется когда представила в руках огромную кружку. Итак, чего я хочу? Кофе? Или чая? С учетом слов Макара, простой вопрос заставляет призадуматься, и я незаметно доедаю кусок пирога всухомятку. Егор просится на улицу, в снежки, я с тоской резюмирую через окно, что снег стелется, не жалея ни себя ни меня, но раз пообещала — иду. Мальчишка носится с недавними противниками, я переваливаюсь с ноги на ногу у подъезда, пока кто-то не въезжает мне снежком в рот.