Моя борьба
Они уже ехали по набережной Раппе и слева была дорога на Лионский вокзал: «Emmenez moi a la gare de Lyon»[54], - просила Барбара, а они ехали чуть дальше в сторону Берси, и на другой стороне Сены темнел морг, где лежал два года назад труп адвоката, убитого «дьявольской тройкой» подростков, символизирующих наше время и его нравы. И чуть впереди находилась бензоколонка. Две даже. «Мобил» и «БП».
Компания была не дюжа
Но бардзо пшезвоита
Пан пробищь
Пан гувнаж
Две курвы
И я!
Неизменно повторял эту польскую присказку Леша. Под двумя курвами подразумевались Машка-певица и Инга, работающая в баре, где командовала Мишель вместе с ленинградкой Ирой. Ингу Леша подвозил, вообще-то, домой, в пригород. А бензоколонка «Мобил» была по дороге.
Абсурдность того, что они находились на этой станции, можно, впрочем, объяснить. Музыканты часто собираются после работы — выпить, обсудить, приглушить ритм вечера, ну а так как многие живут за городом, то и приезжают сюда. Там все были нефранцузами. Кроме предателя, закладывающего всех, работающего днем, но приходящего ночью, Медведя. Как его на самом деле зовут, Машка не знала. Прозвища всем давал Леша.
Главным на «Мобиле», где они все и сидели в застекленном домике с мини-маркетом вдоль двух стен, был Жозе. Поддав, он обычно орал клиентам: «Петроля нет! Нет петроля! Ночью надо спать! Куда вы едете ночью?!» Когда появлялся Медведь, Жозе начинал дергаться: «Collabo[55]! Он все днем расскажет хозяину. Collabo!» — и сидящая на высоком стуле Машка (за кассой!) убирала бутылку вина.
Вот они уже обнимаются с промасленным Жозе в синем комбинезоне, Леша так просто целуется с ним, как с дражайшим другом. Машке совсем не по пути к дому на эту бензоколонку. Но как же она может пропустить такое?! Ее кто-нибудь да отвезет отсюда. Одно время это был Акли — таксист. Алжирец, как и большинство здешних завсегдатаев, кроме музыкантов Он обычно угощает пиццей из автомата, установленного на станции. У русских людей просто недержание на каламбуры, и пиццу Акли произносит как «пизду». Изобретение Леши. «О, я ехал сегодня на такси и вижу «пизда мия», я так смеялся, клиент подумал, что я чокнутый’» — рассказывал Акли. Откуда-то из темноты, посреди их веселья выползал клошар Козел. Он подбирал с барж, стоящих рядом в порту, оставшееся зерно Для Лешиных курочек. Тот ему что-то платил, и он деньги эти пропивал со своей бабой-клошаркой, Козлихой, конечно.
— Бешир, ты как уже, пьян? — Леша берет бутылку «розе» с полки мини-маркета.
Бешир тоже клошар арабского происхождения, живущий тоже где-то в порту Среди коробок. Как и Козел со своей бабой. Он стоит на пороге и смотрит, задрав голову вверх, на небо Иногда он поднимает палец: «Я считаю звезды’» — может сказать он. «Во, еби его мать, работка у него’ Звезды считает. Ну, он такой пьяный, что, может, и вправду это делает» — Леша разлил вино в пластиковые стаканчики. В «Мобиле» еще тихо, только радио работает какая-то арабская станция, и Машка, руками и головой, изображает арабские движения восточного танца.
— Ты только не упади со стула, Машенька, — предусмотрительный Леша налил ей немного.
Зимой здесь очень холодно, в этом застекленном домике. И когда приезжают «две курвы», Жозе достает запасной обогреватель. И Инга сидит почти на обогревателе, лопает печенье, покупаемое Акли, говорит: «Je ne veux plus!»[56] — с ломовым русским прононсом… и все равно лопает. Поэтому Леша называет ее «мордастенькая». Сейчас же еще совсем теплые дни октября, поэтому и дверь остается открытой. Бешир покачивается на пороге, и видны его грязнущие пятки. У него какой-то дефект речи, и хотя он и говорит по-французски, как и все арабские французы, понять его очень сложно.
Рядом, в «Бритиш Петролиум», работает португалец. Маленький, юркий, танцующий по уик-эндам в ансамбле португальского танца. Вот он бежит, оглядываясь на свою бензоколонку, не едет ли кто, в руке у него огромная бутыль в белой плетеной сетке-корзинке.
— Э, салют! Я вам принес подарок. Леша, ты так много денег тратишь на вино… Здесь пять литров, португальское. Очень неплохое вино… Маша, как дела?.. Жозе, ты должен брать больше денег, раз у тебя такая кассирша, — кричит он Жозе, направляющемуся к подъехавшему клиенту.
— Self service![57] Ночью! Self service! — орет он мужику, высовывающемуся из окна. — Они совсем охуе-ли, эти люди! Куда этот мудак одет? — орет Жозе, вернувшись в домик. — Еще наверняка захочеі платить чеком! Маша, ты ему скажи, чтоб он своей любовнице чеком платил, мудак! — Жозе пьет «розе».
Ошалевший клиент решил не заправляться и быстро уезжает. Бешир провожает его народным жестом. Арабская радиостанция передает песни какого-то очень популярного певца, долгое время запрещенного в Алжире. Жозе ругает Францию, пьяный Бешир ругает, Козел с Козлихой и Акли и в то же время — они машут рукой, «ааа, у власти канальи и проходимцы, все равно ничего не сделаешь» и предпочитают жить здесь, во Франции. Потому что здесь можно существовать в отрыве от общественной и политической жизни, никто за это не корит, не преследует и — главное — совесть не мучает. Демократия для них заключается, видимо, в свободе неучастия. Потому что у себя в Алжире не участвовать невозможно. Машка, сравнивая себя с ними, пыталась представить себя в СССР в период перестройки. Участвовала бы, конечно, в чем-то. Хотя она с трудом представляла себя живущей все эти годы на Родине. Либо ее уже давно бы посадили, потому что орала бы, руку бы «за» не поднимала, либо она вышла бы замуж за иностранца, либо спилась, и теперь было бы все равно — перестройка или нет — где достать выпить было бы главным.
На стойке кассы валяется «Паризьен» — это их газета. По ней они обсуждают политику и события в мире, во Франции, в Алжире. Машка этой газеты даже никогда не видела до бензоколонки. Она все покупала «Херальд Трибюн», а в последнее время «Ли-берасьон». Засыпала она иногда под радио «Москвы». В «Паризьен» же было много цветных фотографий, гороскоп, сплетни о знаменитостях, всякие таксомоторные анекдоты. Это была народная газета Народ, видимо, находил в ней отражение своих интересов, по их, по-народному выраженные какие-то мнения. Демократия — это управление во главе с общественным мнением — орало радио «Франс Интер». Управление знало мнение этих вот людей, составляющих французское общество? Кто их спрашивал, кто учитывал? «Паризьен»? У них у всех французские паспорта! Некоторые вообще жизнью рисковали за интересы Франции… Об интересах общества обычно приглашали высказаться финкелькрота[58], ломающего пальцы, который, может, и на бензоколонке никогда не был и не подозревал об этой вот части общества.
К «Мобилю» подкатила машина Олега, певца из «Царевича». И сразу за ним примчался безумный, маленький, но с огромной головой араб Павиан Он был пьян, и его заносило резко в стороны.
— Э-э, не побей тут все! — заорал на него Жозе и расставил руки, будто пытаясь поймать Павиана.
Олег шел сзади и хохотал, напевая какие-то арии.
— Ну что, пьянчуги, вы уже здесь? Берта, не свались со стула. Твоя подруга Еленка сегодня так наклюкалась, что на руках пришлось выносить!.. Тощища у нас… Из-за взрывов, наверное, боятся ходить, — Олег обнимается с Лешей и тот наливает ему «розе».
Машку Олег называет Большой Бертой и Бертой — большой ногой. Еленка была польской певицей и одно время, в августе, когда Машка работала в «Царевиче», они вместе хулиганили там После Олега может подъехать маэстро из «Этуаль де Моску», его имя переделывают в название алжирского города Полис-росс. Даже шеф из «Разина» может подъехать и придать этой бензоколонке совсем абсурдный вид своей моцартовской косичкой, сединой и бабочкой под шеей.