Лев Эль’Джонсон: Повелитель Первого (ЛП)

Причину гибели изложили просто: Служба Императору.
Аравейн не знал ни воина, ни причины, по которой его почтили захоронением в усыпальнице. Он пал почти за восемьдесят лет до вознесения кодиция в ряды легиона. Судя по виду саркофага, сюда приходили не так часто, как к местам погребения других воинов. Конечно же, за ним неустанно ухаживали причетники, но ему недоставало редких клятвенных бумаг или амулетов в виде сложенных листьев, которые свисали с саркофагов Джерема, Мелиана или Гектора Тране, будто колыхающиеся опознавательные знаки.
В сообщении предписывалось ждать именно здесь, и Аравейн ждал.
— Нужно чтить деяния героев прошлого, даже если их битвы тускнеют в памяти.
Голос раздался из зала за спиной Аравейна, но кодиций не слышал, чтобы кто-то приближался, он даже не ощущал предостерегающего психического ощущения.
— Люди не вечны и обречены на забвение, но совершенные ими подвиги воплощают собой их отвагу, что живет в последующих поколениях.
— До тех пор пока память о заслугах героев хранит хоть один человек, — закончил Аравейн малоизвестную цитату из «Размышлений» и обернулся через плечо.
Другой легионер носил белый балахон. Одеяние полностью скрывало опознавательные знаки боевого доспеха, а капюшон — лицо. Аравейну не удалось узнать его даже по голосу. Единственной приметной деталью оказался серебряный талисман, который легионер носил поверх балахона: гроздь дубовых ягод, сработанных из полированного стекла. Похожее изображение было вытравлено на доспехе Аравейна — по поверхности его набедренника поднимались зеленые лозы, и там, где поворотные кольца мышц-сгибателей бедра встречались с нижней частью плакартной пластины, растение распускалось и рисунок перенимал те же самые мотивы, что и талисман неизвестного. Узор символизировал собой смертельно опасное знание, но для непосвященных он казался ничего не значащим художественным изыском.
— И потому шествию истории воспротивится либо храбрец, либо заблудший, — сказал Аравейн.
— Таков долг рыцаря, — отозвался другой легионер. Кодиций достал из-под балахона похожий талисман. — Круциатум, — представился Аравейн так, как звали его в ордене.
Неизвестный внимательно изучил талисман кодиция.
— Идем со мной, брат, — произнес он.
  
III
 
Аравейн и его загадочный проводник шли по усыпальнице среди мрачных изваяний воителей. Одни гробницы прятались в нишах за гранитными колоннами и суконными портьерами, другие венчали памятники — великолепно выполненные изображения кариатид. Доносились лишь шипение силовых доспехов и топот сабатонов, опускающихся на каменные плиты. Оказавшись под устремленным ввысь зенитным фонарем из украшенного меццо-тинто стекла и барьерных полей, Аравейн остановился и взглянул наверх. Окна с простыми бело-серыми узорами были темны, но их упрочненная кристаллическая структура заманивала в свою ловушку яркий блеск звезд, огни кораблей и вспышки от столкновения орбитального мусора с щитами. Эту старую и тесную галактику обезображивали поля битв, отгремевших в древнюю доисторическую эпоху, и переполняли трупы разрушенных империй. Если встать здесь, где-то в Рукаве Стрельца в сегментуме Ультима и посмотреть назад в направлении Орионова отрога, можно было увидеть звезду, которая согревала атмосферу Старой Земли еще сотню тысяч лет назад: прошлое настолько глубокое и черное, что ни один прогностивидец не осмелился бы прощупать его.
Муспел был вовсе не настолько стар, но у него имелись свои собственные темные секреты.
Аравейн чувствовал это.
Проводник повернул в сторону, вышел из-под зенитного фонаря и поднялся на лестничный марш, частично скрытый за декоративной тканью. Короткий пролет лестницы поднимался полуспиралью к небольшому алтарю — одному из многих скрытых помещений, предназначенных для рыцарей, чьи деяния и скромность воспрепятствовали их погребению в основных променадах усыпальницы.
На последнем повороте путь Аравейну преградил еще один безликий легионер в капюшоне. Он сотворил в воздухе половину символа, а кодиций его закончил.
 
Рыцарь склонил голову, и Аравейн ответил ему тем же жестом. Затем оба легионера одновременно выпрямились. Явно удовлетворенный, страж кивнул и отошел в сторону, а Аравейн вошел внутрь помещения.
Кодиций огляделся, внимательно изучая тайный алтарь. В открытой жаровне горел уголь, и это пламя сгоняло тени со стен из около того калибанского камня, на которых поблескивало вывешенное древнее оружие. Саркофаг из крупнозернистого габбро стоял поперек нарисованной на полу черты, что указывала на запад, а другая, обозначавшая звездный «север», смотрела прямо на далекий нос корабля. Крышка саркофага изображала упокоившегося рыцаря в капюшоне. Пол же вокруг него был исчерчен золотыми линиями Спирального Пути. В калибанской теософии Спиральный Путь олицетворял продвижение от внешнего к внутреннему и боготворение знания как чего-то, что накапливалось и зарабатывалось по мере освоения пути. Зачастую он также символизировал и смерть как конец одной дороги и начало другой.
Помимо стража у двери и проводника здесь находилось еще четверо рыцарей, стоящих на концах стрелок розы ветров, начертанной вокруг саркофага. Учитывая боевые доспехи, скрытые под простыми белыми балахонами, воины обладали похожим ростом и комплекцией. Все они были безоружны и держали руки скрещенными на одинаковый манер. Один из рыцарей выделялся на фоне остальных крошечной деталью, но тем, кто улавливал тонкости, она била по глазам не хуже четок, переливающихся разноцветными огоньками.
Стоящий на северном указателе рыцарь носил не серебряный талисман, а золотой, и ягоды были сделаны из перламутра, а не из бесцветного стекла.
Настоятель ордена Сандала.
Во всяком случае, так полагал Аравейн. За недолгое время его пребывания в ордене еще ни разу не возникало угрозы, для борьбы с которой требовалось собрание киновии — внутреннего круга, куда входили лишь самые досточтимые и просвещенные рыцари. Кроме того, кодиций не имел ни малейшего понятия, кем был настоятель в те периоды, когда не отдавал свои леденящие кровь распоряжения. Он мог оказаться и простым легионером, и преторатом Льва — на встречах корифеев ордена это не имело никакого значения.
Кодицию была известна личность лишь одного члена ордена — Вадрика, ветерана изначального Первого легиона и бывшего капеллана Аравейна из Девятого ордена, с которым кодиций и поделился ужасами Индра-сула. Тот, в свою очередь, принял Аравейна в орден Сандала. Может, цепь настоятеля носил Вадрик, а может, и нет. Кодиций даже не мог сказать наверняка, входит ли старый воин во внутренний круг.
В этом ордене, о существовании коего знали только те, кто входил в его ряды, мирские имена не были в ходу.
— Добро пожаловать, братья мои, — произнес настоятель.
Его голос показался Аравейну знакомым, но из-за измененной интонации, произношения и акцентирования кодицию было сложно определить его точно. Настоятель убрал скрещенные руки с груди, и трое других рыцарей повторили за ним это движение, словно гаптически управляемая роботика. Затем он приветственно вытянул одну руку и провел ею по поверхности черного габбро. Рукава балахона настоятеля соскользнули назад и приоткрыли наруч, богато украшенный изумрудно-зеленой иконографией. Остальные рыцари молча сменили позиции, освобождая место внутри круга для Аравейна и его проводника из Процессии Героев.
Безмолвный страж повернулся к присутствующим спиной.
Аравейн не знал и его. Может, то был седьмой рыцарь киновии, которого жребий обязал выполнять это неблагодарное дело, а может, находящийся на испытании член внутреннего круга или доверенный аколит настоятеля.
Кодициию еще было куда идти по Спиральному Пути.
— Этот орден основали почти сто шестьдесят лет назад, — заговорил настоятель. Когда рыцари заняли свои места, он продолжил. — Свое название он получил в честь сандала — растения, произрастающего в лесах Калибана. Это крепкий и агрессивный вид, кормящийся не из почвы, а за счет стволов могучих деревьев, на которых растет. Сандалы — это паразиты. Свои носители они делают сильными и невосприимчивыми к превратностям времен года, защищают их острыми шипами и ядовитыми ягодами, которые не отпугнут лишь самых безрассудных травоядных или лесорубов, — однако поступают так исключительно ради прокорма. Когда гигантский дуб перестает утолять голод сандала, тот вырывает свои корни и отправляется на поиски другого дерева, оставляя позади лишь скорлупу из иссохшей коры.