Женщина нашего времени

— Я не хочу помогать. Я не хочу, чтобы мы делали этого. Почему мы не можем остановиться и забыть о том, что произошло?
Устало, потому что они уже десятки раз обсуждали эту тему, Харриет сказала:
— Этого нельзя забыть. И ты и я понимаем это.
Они занимались таким фехтованием в течение нескольких недель. Они встречались всего несколько раз, но каждый раз они должны были пройти этот изнурительный путь.
Лео хотел вернуться к тому моменту, который был до того, как Харриет увидела игру света и тени над телом девушки в студии. Он хотел притвориться, что ничего не произошло, он хотел договориться об этом обмане, сделав вид, что они всегда были счастливы, за исключением одного его незначительного упущения. Он говорил о детях, воображая себя отцом, и упрекал Харриет за отказ.
Харриет понимала, что его настойчивость исходит из потребности возражать ей по любому поводу. Горечь двигала ими. Если бы она захотела остаться, склеить осколки, то Лео потребовал бы разрыва. «Невозможна такая вещь, — подумала Харриет, — как дружеский развод». Она держалась за свое решение с твердостью, которая удивляла ее саму. Она помнила также, как муж проклинал ее за холодность и непреклонность. Ну что ж, она и ведет себя соответственно. И она с холодным облегчением радовалась тому, что у них нет детей, которые были бы свидетелями их развода или пострадали бы из-за него.
Лео поднял на нее глаза. Ей показалось, что он собирается схватить ее за руку и притянуть к себе, поэтому она инстинктивно отпрянула назад.
— Не делай этого, — прошептал Лео, — не веди себя так, как будто я собираюсь обидеть тебя.
«Ты-то собираешься, — безмолвно ответила Харриет, — но никогда больше этого не сделаешь».
— Харриет, — Лео никогда раньше ни о чем не просил ее. Было ясно, что он предпринимает свою последнюю попытку: — Останься со мной.
Она считала, что его настойчивость основана на ошибочной предпосылке, так как она его больше не любила. Не верила она и в то, что Лео любит ее, ведь только его упрямство и мешало ему видеть это. А грустным результатом всего было то, что осталась одна патетика.
— Я не могу.
Лео бросил сердитый взгляд. Он был похож на маленького мальчика, которого неожиданно лишили удовольствия. «Это так», — подумала Харриет. Она провела четыре года своей жизни замужем за двенадцатилетним мальчиком. Двенадцатилетним, которого украшали широкие плечи, копна растрепанных черных волос и хорошо развитая сексуальность.
Непрошенно, однако весьма впечатляюще, как одна из его собственных фотографий, представилось ей, последнее зрелище — его наиболее выступающая часть. И тщетные попытки спрятать ее за своей рубашкой.
Харриет пробрала дрожь. Она возникла в груди, сконцентрировалась в задней части гортани, а затем излилась в виде приступа виноватого смеха. Ее руки взлетели к щекам так, как будто она хотела прикрыть их.
Лео уставился на нее с изменившимся лицом:
— Я думаю, ты сошла с ума.
— А я думаю, совсем наоборот, — возразила Харриет. — Если ты действительно не хочешь помочь, то я разделю вещи без тебя.
Она отвернулась от него и пошла назад в кухню. Ножи от Сабатьера, кленовая доска для резки, французские тарелки Лекрюзо. Раскладывая их, Харриет чувствовала себя немного потрясенной. Лео был прав — смеяться тут не над чем.
«По правде говоря, — подумала она, — это разделение их домашнего хозяйства, снятие домашней утвари с крючков, извлечение ножей из коробок, в которых они удобно лежали в своих ячейках, так же болезненно и трудно, как и все, что она знала в жизни».
Так же неожиданно, как смех, она вдруг почувствовала в глазах тяжесть слез. Чтобы остановить их, она прекратила работу, пересекла кухню и внимательно посмотрела в окно. Вид был знаком ей во всех деталях с первых часов замужества, проведенных возле раковины, когда она наполняла чайник, мыла посуду или овощи. Тусклые занавески на противоположных окнах были сняты и заменены более яркими уже другими владельцами. Вишня на углу будет расцветать и ронять свои листья, но Лео и она не останутся здесь и уже не увидят этого. Она отвернулась от окна. Она не плакала, и она не будет больше плакать.
 
Конечно, остаться было бы легче.
Она знала их жизнь и ее типичные ситуации. Лео создал супружеское убежище для нее и для всех своих недостатков. Она предназначалась для образования пары для вечеринок, праздников и Рождества, которые она проводила в качестве одной половины целого. Было бы проще остаться в убежище и оттуда смотреть на мир, полагаясь на заверения своего мужа.
Только это будет неправильно.
Это будет капитуляцией, а Харриет с ее самообладанием и решительностью ненавидела капитуляции.
Она вновь вернулась к работе. Она взяла ни разу не использованную машинку для вырезания фруктовых шариков, которая была рождественским подарком Эйврил, и остановилась между своим ящиком и ящиком Лео. После секундного размышления она положила ее к своим вещам. И на нее опять напал приступ бессмысленного смеха. Она возвращает им сына, но боится обидеть, отказываясь от этой машинки.
Когда она снова подняла глаза, то увидела, что Лео наблюдает за ней, стоя в дверях.
— Ты устроила ужасный беспорядок.
— Срок продажи через десять дней. К тому времени мы должны очистить квартиру. Нет каких-либо причин поддерживать квартиру в порядке. Все кончено, Лео.
Глядя ему в лицо, она подумала, что он собирается заплакать. Они неловко повернулись друг к другу, а затем Харриет подошла, переступая через завернутые в газеты свертки. Они обняли друг друга и замерли, глядя в противоположные стороны и ничего не говоря.
Наконец, он отпустил ее. Он взял кофейник и спросил:
— Куда он поедет?
— К тебе, если ты хочешь и найдешь место.
Лео временами жил в своей студии, временами в этой квартире, а иногда ночевал в доме своих родителей в пригороде Хэмпстед-гарден [1]. Харриет сняла подвальный этаж в Белсайз-парке. Оттуда было неудобно ездить в магазин, и северный Лондон воспринимался как иностранная территория после западного, однако эта квартира принадлежала одной из ее приятельниц, которая уехала на год в Париж, и это было дешево, потому что платой за жилье был уход за двумя кошками, которые тоже жили в этой квартире.
— Он мне не нужен, — ответил Лео, — у меня есть в студии.
Он вертелся возле нее, путался под ногами, вынимал вещи, которые она уже запаковала, и смотрел на них так, как будто никогда не видел их до этого. Она работала так еще несколько минут, сдерживая раздражение, а затем сдалась.
— Мне скоро надо уезжать. Здесь наберется груза, наверное, на вагон.
— Куда ты направляешься?
— Домой, — сказала она вызывающе, имея в виду Белсайз-парк. — Чтобы сбросить все это и переодеться, а потом я поеду к Джейн. Сегодня у нее вечеринка.
В прошлом, Лео, конечно, тоже мог бы пойти, хотя он и Джейн не питали особой симпатии друг к другу.
— Да. Ну, я бы тоже мог провести где-нибудь вечер.
— Хорошая мысль.
Они защищались и маскировали это за веселостью. Харриет хотелось уйти.
Лео помог ей вынести ее комнатные растения и картонные коробки вниз на улицу. Харриет чувствовала себя унизительно от этой публичной демонстрации их взаимной неудачи. Она жалела, что не могла перевезти свои вещи в полночь, и очень хотела, чтобы двери каждой из квартир, мимо которых они проходили, оставались закрытыми. Они благополучно загрузили коробки в ее хэтчбек, сложив их почти до крыши. Последнюю коробку пришлось сжать, после чего Харриет захлопнула заднюю дверцу. Лео стоял и смотрел на загруженную машину с выражением страдания на лице.
— Мне надо ехать, — повторила она, желая, чтобы все это поскорее закончилось, чтобы все это ушло в прошлое.
— Дерьмо, — сказал Лео. Он отбросил назад ногу и злобно ударил по ближайшей задней шине. — Какое дерьмо.
Харриет уселась на сиденье водителя.
— Я сожалею, — пробормотала она, — я сожалею обо всем этом. — И она уехала.