В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Не только римляне предложили им благоприятные возможности для развития бизнеса. Та же чума, которая опустошила Сирию, не пощадила и Месопотамию. Пусть персы выглядели грозно, если смотреть на них со сторожевых башен Дары, истина заключалась в том, что они тоже, ничуть не меньше, чем их противники с Запада, пострадали от эпидемии. Успехи Хосрова (как и Юстиниана) оставили империю незащищенной. В 557 г. он добился величайшей победы своего правления – раз и навсегда уничтожил эфталитов, так что народ, некогда унизивший Ираншехр, перестал существовать. Осталась только память о его названии. Но за эту победу пришлось заплатить высокую цену. Сражение было выиграно в союзе с турками – «уродливыми, невежественными, широколицыми людьми без ресниц»72. Эти пришельцы, гордые своими завоеваниями, обосновались на северной границе Ираншехра, став опасностью не менее грозной, чем эфталиты. Кочевники, по большей части обладавшие природным иммунитетом к чуме, они оказались даже более многочисленными, чем авары, хана которых они высокомерно называли беглым рабом. Хосров, подвергавшийся давлению турок с севера и римлян с запада, был вынужден защищать свои границы так же отчаянно, как Юстиниан. Ему уже пошел девятый десяток, и потому он был вынужден в основном оставаться в хвосте армии. К моменту своей смерти в 579 г. он, как сказано в документах, утратил аппетит к войне73.
Проблема урегулирования кризиса досталась по наследству сыну Хосрова – Ормизду. Решение, найденное шахиншахом, который запомнился своей «благожелательностью к слабым и бедным»74, заключалось в следующем: обвинить парфянскую знать в том, что она накапливает богатства, которые он мог бы израсходовать на помощь нуждающемуся народу. Он пожелал навсегда сломить ее власть – даже Хосров не осмелился этого сделать. В этой попытке усиления централизации слышалось эхо политики Юстиниана, которую он проводил после эпидемии чумы. Но парфянская знать, в отличие от римской, никогда не довольствовалась язвительными замечаниями и жалобами со стороны. В 590 г. известный военачальник по имени Бахрам Чобин (Чубин) из рода Михран потерпел незначительное поражение от римлян, и негодующий Ормизд послал ему комплект женской одежды. Правда это или нет, сказать трудно, но определенно одно: в начале очередного сезона военных кампаний Бахрам выступил не против римлян, а на Ктесифон. Новость о его подходе вдохновила представителей двух других парфянских династий на переворот. Ормизд был свергнут, ослеплен и казнен. На трон был возведен его малолетний сын Хосров II. Со смутного времени, наступившего после смерти Пероза столетием раньше, Сасанидам не приходилось чувствовать себя осажденными со всех сторон.
Худшее еще было впереди. Бахрам Чобин зашел дальше, чем его самые дерзкие предки. Не удовлетворившись свержением Ормизда, он сделал следующий шаг – объявил себя царем. В этом для зороастрийской церкви, как и для Сасанидов, заключался маневр, угрожавший целостности самой вселенной. Ведь разве дом Сасанидов и зороастрийская церковь могут выжить друг без друга? Бахрам Чобин ответил на этот вопрос без малейших затруднений. Он заявил, что является живым воплощением Огня Митры, который велик. Если это правда, что представлялось в высшей степени вероятным, тогда дни мира действительно сочтены, и, значит, Ираншехру нужен не так царь, как спаситель. Именно на эту роль, подражая стратегии Маздака, претендовал Бахрам Чобин. Он вовсе не уклонялся от обвинения мобедов в том, что его бунт приблизит конец мира. Он открыто это признал75.
Он занимал трон Ардашира не больше года. Хосров II при поддержке других парфянских династий, враждовавших с династией Михран, а также нового цезаря – Маврикия, нанес поражение мятежному шахиншаху, который поспешно бежал к туркам. Там он вскоре был убит агентом Сасанидов. Создавалось впечатление, что порядок восстановлен и на небесах, и на земле, что оказалось большим заблуждением. На самом деле предчувствие Бахрама Чобина, что мир стоит на грани разрушения, оправдалось. Как чума, зараза насилия, начало которой положил его бунт, распространилась быстро и далеко. Ее воздействие стало гибельным и для Ктесифона, и для Константинополя.
 
Маврикий, решив отвергнуть совет сената и оказать поддержку Сасанидам, руководствовался одним главным соображением: острой необходимостью экономить деньги. Сначала этот шаг показался успешным: благодарный Хосров был восстановлен на троне, что принесло дивиденды в виде мира. Успех подтолкнул его к следующему шагу – урезать плату солдатам. Еще в 588 г. армия Востока уже бунтовала из-за этого. Когда командование, чтобы устрашить разошедшихся солдат, развернуло перед ними нерукотворный образ Христа из Эдессы, «толпа не только не образумилась, но зашла так далеко, что закидала святыню камнями»76. Прошло больше десяти лет, и настал черед бунтовать солдатам на Балканах. Их лидер Фока, как и человек, презревший все приличия, – Бахрам Чобин, совершил то, чего не делал ни один римский командир, – двинулся на Константинополь. Гордый лозунг христианской империи – веками «ни один император не погиб от руки врага, внутреннего или внешнего»77, – оказался втоптанным в грязь. Маврикий, задержанный в Халкедоне, где он старался укрыться от балканских мятежников, был обезглавлен, а его тело выставлено на всеобщее обозрение на ипподроме. Трон цезаря занял Фока. Спустя восемь лет узурпатор тоже был свергнут. У него отрезали гениталии, с тела содрали кожу, а голову пронесли по городу на шесте. Судя по всему, бактерия убийств прочно обосновалась в Новом Риме.
Оказалось, что найти лекарство был способен только один человек, по иронии судьбы тот самый, что сверг Фоку, – армянин по имени Ираклий. «Красивый, высокий, смелый, прирожденный борец»78 – таким видели современники нового императора. Он уже продемонстрировал свои способности – захватил власть после практически невыполнимой операции – военной атаки из Карфагена, где его отец был генерал-губернатором. Оказавшись в эпицентре урагана, каких еще не бывало в римской истории, Ираклий с честью прошел проверку своих многочисленных талантов. Приближение конца мира, которое ощущал Бахрам Чобин в Ираншехре, не обошло и Константинополь. Когда кресты в городе стали дрожать и подпрыгивать, мало кто сомневался, что приближается зло космических масштабов. По мнению Феодора, самого известного святого империи (человека такой святости, что он носил 50-фунтовый металлический корсет и ел только зелень), явление дьявола на землю уже не за горами: «Будут набеги варваров, прольется много крови, разрушения и пленения по всему миру, а также разорение церквей». Заключением явился самый суровый прогноз: «Империя падет»79.
Такое событие могло предвещать только конец времен, но прошло десять лет после воцарения Ираклия на троне, и оно стало не просто возможным, но более чем вероятным. Скатывание Константинополя к фракционности не осталось незамеченным в Ктесифоне. Желая выйти из тени парфянских династий и придать какую-нибудь окраску своей доселе бледной и ничем не примечательной власти, Хосров II увидел в смещении Маврикия великолепную возможность занять мечтательные умы иностранными делами. Еще никогда Ираншехр не был свидетелем такого напыщенного траура по цезарю. Хосров, несмотря на то что сам называл себя «правителем, ненавидящим войну»80, выступил, явив блистательное шоу негодующего благочестия, как мститель за своего благодетеля. По традиции он начал свою кампанию у стен Дары. Брошенная константинопольскими властями на произвол судьбы крепость сдалась после трехлетней осады. В 609 г. пала Амида, в 610 г. якобы охраняемая Христом Эдесса открыла ворота персам. Неожиданно не только Сирия, но также Палестина и Анатолия оказались беззащитными перед армиями шахиншаха. После Кира ни одному персидскому царю еще не предоставлялась такая блистательная возможность завоевания территорий на Западе. Хосров не мог поверить своей удаче и решил пойти ва-банк.