В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

В этой идее – что убийство может быть не только ради наживы, но и как служение небесам – заключалась заманчивая новая возможность для арабов, которую следовало обдумать. Для Гассанидов в особенности она очень быстро стала чем-то большим – неотъемлемой частью личности. К 600 г. не осталось никаких сомнений в их преданности образу, который они из себя создали – щита христианской империи. Никакие оскорбления нервного и встревоженного римского истеблишмента – включая ссылку в 582 г. их царя на Сицилию и попытку распустить их федерацию – не смогли повлиять на их лояльность. По мнению арабов, они были или воинами Господа, или ничем. Их самомнение стало мощным и, главное, заразительным. Другие арабские племена, вместо того чтобы отмахнуться от Гассанидов, как от римских стукачей и прилипал, взирали на них так же, как раньше на Лахмидов, – как на средоточие рыцарства. Двор Гассанидов оказался настолько открытым (по крайней мере, так утверждали поэты), что сторожевые собаки в Джабие отвыкли лаять на незнакомцев. У них все соответствовало высокому званию любимцев небес – даже кулинарные рецепты. К примеру, нельзя было больше польстить женщине, чем сравнить ее с местным фирменным блюдом, tharidat Ghassan – тушеные мозги в соусе. (Мухаммед был с такой постановкой вопроса полностью согласен; в известном хадисе он утверждал, что превосходство его любимой жены Айши над другими женщинами – это как превосходство Tharid над другими блюдами.)
Хотя влияние Гассанидов шло намного глубже, чем кулинария. Их чарующая аура волшебства и непобедимости была бесценной для их небесного покровителя. К 600 г. даже царь Лахмидов стал христианином. В Хире и Джабие между палатками возводились каменные церкви. С севера до юга, где Кааба Наджрана сохранила славную память о мучениках города, Аравия приобретала все больше физических знаков христианской веры. Для честолюбивых военачальников они обещали не только небесное спасение в загробном мире, но и свободный доступ к ангелам еще при жизни. Убеждение, что исключительно благочестивый человек благодаря страданиям может увидеть сквозь пелену слез небесное воинство с обнаженными мечами, сверкающими огнем, было свойственно многим арабам. Военный потенциал святого в конечном счете наглядно продемонстрировала шаровая молния, испепелившая Мундира. Многие воины после великой победы при Халкиде поспешили к столбу Симеона, словно желали, чтобы и их коснулась его сила. И спустя десятилетия Гассаниды продолжали видеть в собственном христианском благочестии более грозное оружие, чем любое другое в их арсенале.
Такой взгляд мог вселить благоговейный страх даже в те племена, которые не приняли крещение. Между верой христиан в невидимое царство духов и аналогичной верой арабов было много общего. Язычники, как и монахи, утверждали, что видели ангелов. Душара, к примеру (во всяком случае, так утверждали его поклонники), использовал самого могущественного из них в качестве своего помощника. А в Мамре, если верить Созомену, паломники шли потому, что там людям являлись ангелы64. Все это нетерпеливым христианам казалось далеко не обнадеживающим. Тот факт, что язычник может быть знаком с ангелами, подразумевал, что, по крайней мере, некоторые из них действительно произошли из ада. Тревожные последствия этого лучше всего проиллюстрированы тем, что произошло в городе на краю Палестины, где в разгар чумы перепуганным жителям явились демоны в облике ангелов и объявили, что болезнь пощадит их, только если они станут поклоняться бронзовому идолу. Отсюда следует, что, имея дело с посланниками небес, следует иметь в виду возможность дезинформации. И с этим, в свою очередь, язычники пустыни и не думали не соглашаться. Они принимали существование ангелов и боялись коварных джиннов – невидимых духов, порождений огня, многие из которых наслаждаются страданиями смертных. Даже Гассаниды винили их в эпидемии чумы65. Араб-христианин, изображая воюющие стороны на небесном поле сражения, несомненно, мало что мог придумать, способное поставить в тупик его коллегу-язычника. Между джиннами и демонами, как выяснилось, границы весьма сильно размыты. А между богинями и ангелами тоже? Вполне возможно. Посланники небес определенно предпочитали, чтобы образ соответствовал аудитории. Ангелы, являвшиеся в римских провинциях, по всей вероятности, имели медальоны и «яркие темно-красные пояса»66 имперских бюрократов. Тогда возможно, что в тех регионах Аравии, которые были еще только частично освещены сиянием Христа, они принимали облик, а нередко и имена языческих божеств67. Скажем, богиня ал-Узза зависла в мрачном искажающем полумраке, на полпути между прошлым и будущим, между язычеством и поклонением одному богу; кто мог предположить, каким будет ее будущее? Кем она станет, демоном или ангелом? Или будет забыта совсем?
 
Представляется определенным, что в десятилетия, последовавшие за эпидемией чумы, не было сомнений в том, что пограничная зона за пределами Святой земли тянулась далеко на юг, в Аравию. Однако это отражало не силу христианской империи, а ее истощение. Произошел выраженный сдвиг в балансе сил, и не только в регионе плодородного полумесяца, но на всей южной границе. В Карфагене, к примеру, нетерпеливые комментаторы заметили, что, в то время как некогда бесчисленные военные отряды империи существенно сократились числом, чума, союзница войны, даже не затронула злобные племена68. Вследствие этого берберы, жители Северной Африки, скрывавшиеся в горах вне досягаемости ударных сил империи, стали превращаться из раздражающего фактора в реальную угрозу. В Аравии тоже кочевники пустыни, которых чума обошла стороной, почувствовали в агонии римлян новые возможности. Может быть, их было не так много, как славян или аваров, но это не помешало им прийти в движение. К 600 г. все эмигранты (по-арабски mugajirun) осели на территории между Палестиной и Хиджазом, то есть на территории, которая примыкает к верхней части Красного моря. Племена, совершенно неизвестные имперским властям еще несколько десятилетий назад – джузам, амила и бали, – теперь присоединились к федератам. Правда, можно ли было на них рассчитывать, или же их влекла только жажда наживы, было не вполне ясно. Блеф даже в лучшие времена хорошо работал при отсутствии к нему пристального внимания.
Невозможно было спорить с тем очевидным фактом, что власти Палестины действительно нуждались в союзниках, чтобы патрулировать буферную зону. Отсутствие живой силы и доходов, оказавшее пагубное влияние на Северный и Западный фронты, стало причиной больших сокращений вдоль границы Святой земли. На самом деле после чумы она оказалась практически «демобилизованной». Форты стояли брошенными – в них росли сорняки, бродили шакалы и иногда селились странные аскеты. Радикальное упрощение, но тем не менее подсказанное определенной жесткой логикой. Хищники-кочевники, возможно, и являлись раздражающим фактором, но, если говорить об угрозе, их нельзя было сравнить с Сасанидами. Спустя шестьдесят лет после того, как Хосров грабил сирийские города, граница с Ираншехром оставалась высшим приоритетом римских стратегов и источником их самых страшных ночных кошмаров. Империя продолжала тратить все ресурсы, какие только могла себе позволить, на ее гарнизоны. Поэтому, когда даже прежде процветавшие города Сирии уменьшились и обнищали, одна только пограничная зона с Ираншехром не поддавалась рецессии69.
И здесь для тех арабов за границей, которые стремились улучшить свое положение, появилось больше простора, чтобы поживиться римским золотом. После краха торговли специями условия еще не складывались так благоприятно для них. Не только сирийские города, но и сельская местность были опустошены чумой. Неоднократные вспышки этой болезни подорвали сельскохозяйственное производство70. Прохожие, видя неубранные поля, гниющие яблоки и виноград, одичавший скот, не могли не вспомнить слова пророка Исаии: «Земля опустошена вконец и совершенно разграблена»71. Но гарнизонам все же нужны были продовольствие, корм для коней и мулов, кожа для доспехов, щитов и палаток. При нормальных условиях стоимость наземной перевозки наверняка оказалась бы низкой, и заниматься ею арабским торговцам не было бы смысла. Но после чумы условия стали далекими от нормальных, и арабы впервые за много веков оказались главными игроками на рынке.