Мат

Трубка разразилась поучительными трелями. Кларк поморщился.
— Я его профайл сам читал. Ничего подобного там и близко не было. Умный, яркий, незаурядный… стандартная белиберда. Не было там ничего подобного, не было, и все. И в этом вся соль.
Трубка высказала короткое соображение.
— Да какая там казуистика! — вдруг рявкнул Кларк. — Я двадцать лет этим уже занимаюсь! Я их всех знаю, всех видел, знаю лучше, чем они сами когда-нибудь знать будут! Не был он таким! Не был! А теперь взял и стал! Знаете, кто он на самом деле? Не знаете? Так я вам скажу. Он гений, ясно вам?! Гений! Как Моцарт. Такой, какие раз в три поколения рождаются. Только ему пианино никто не давал. Читали ему о музыке, говорили ему о музыке, долбили ему о музыке, а пианино не давали. Не подпускали даже! Говорили ему, что инструменты вообще больше не делают, что музыка — это уродливый пережиток прошлого, что музыка — это для дикарей. И он сидел себе в своей конторе и готов был просидеть там всю жизнь, потому что по-настоящему ему ничего, кроме музыки, не надо. Только он не мог это даже толком понять. Потому что пианино ему никто, никогда, нигде не давал. А мы дали! И мы не только дали. Мы показали ему, как на нем играют, мы рассказали ему, что музыку никто не отменял, мы ему песни спели о том, как он замечательно играть на нем будет, и мы сказали ему, что с этим инструментом он может делать все, что ему заблагорассудится. И вот этими нашими играми мы его разбудили! Вот то, что в нем спало годами, вот это мы и разбудили!
Он замолчал, подвигал желваками и устало сказал в ошарашенно молчащую трубку:
— К власти он пришел самым демократическим путем. Честных он очаровал. Сильных заставил служить. Тех, кто не захотел его любить, заставил бояться. Аналогий никаких не видите? И все за пять дней. Пять дней. Говорю вам — мы разбудили что-то страшное.
Эпилог
Вот, значит, как это закончилось. Майкл медленно сложил газету. Несчастный случай. Несчастный-то он несчастный, но случай ли? Маловероятно. Хотя ничего, разумеется, не найдут. Не справился с управлением, занесло, очевидное превышение скорости на опасном участке… Слова. Отличная вещь — слово. Можно заставить человека думать о чем угодно. Рулевое управление, опасный участок… и что встает за этим описанием? Искореженная машина, гнутое железо и грохот. И ни коим образом — сидевший в этой машине человек. Его жизнь до этой секунды, его надежды, его ужас, когда он понял неизбежность страшного удара, его боль… Из него мог выйти толк. Он был порой слишком наивен, слишком доверчив, но это все было исправимо. И он был первым, кто полностью, до конца, безраздельно безоговорочно поверил. Его сложно будет забыть. Да и не надо.
Их будет еще много — юных, порывистых, неосознанно ищущих фундамент. Считающих, что они знают о жизни все, и не понимающих в ней ничего. Играющих в цинизм, об истинном смысле которого они не имеют ни малейшего представления. Они только делают вид, что знают, чего хотят. Всю жизнь они притворяются перед другими и даже перед собой. Все эти карьеры, модные профессии, соревнования в новейших электронных игрушках, бары, бесцельные вечера перед телевизором — не более чем беспомощное тыканье еле научившихся видеть щенят. На самом деле желают они одного — направления. Чтобы кто-то пришел и направил, указал цель, указал путь. Сделал жизнь осмысленной. Кто-то не такой, как они сами, не такой, как их ничего не достигнувшие родители, не такой, как бесцельно существующие знакомые, не такой, как слюнявые и жадные политики с телеэкранов. Другой, бесконечно уверенный в себе, не знающий сомнений, не терзаемый комплексами, никому ничего не доказывающий. Знающий что-то, что им знать не дано.
И так как подобных людей вокруг нет, они вынуждены удовольствоваться шарлатанами. И они идут за бесталанными крикунами, которые сами удивляются эффекту своих слов. Но крикуны даже не знают, что им делать с толпами, собирающимися на их крики. У них невеликое воображение, идеи, достойные телевизионных сериалов, и подсознательный страх перед истинным размахом. Они всего лишь вожаки мелкого пошиба, и почти всегда за ними стоит кто-то невидимый. И главное — они тупо идут против замечательной системы, вместо того чтобы использовать ее. Системы, которая, несмотря на долгие годы своего существования, а может, именно благодаря своему почтенному возрасту, только на вид кажется неуязвимой. На самом деле система ждет своего Хозяина. Баланс власти, для сохранения которой она была выстроена и отлажена, предполагает, в первую очередь, наличие этой самой власти. Истинной Власти. И когда в системе не остается ничего, кроме жадности и слабодушия, истинная власть проникает вовнутрь, словно вода в трюм тонущего корабля. Проникает, для того чтобы, снеся прогнившие перегородки, заполнить систему изнутри и подчинить ее себе.
 
В этой стране, в этой цивилизации забыли, что такое истинная вера в кого-то. И все же все они — люди, а значит, неосознанно, незаметно, вера эта в них живет. Она гнездится в их душах для того, чтобы в один день найти объект обожания. И тогда, сливаясь вместе в ручейки, ручьи, реки, они станут тем необратимым потоком, который несет в себе власть. Небывалую, безграничную — власть. Я покажу вам, что значит это затасканное, захватанное потными мещанскими руками слово. Я сделаю ваше бесцельное существование осмысленным. Я напомню вам, что значит существовать для кого-то, а не для себя. Для ослепительной цели, а не для себя. И я дам вам эту цель.
Он снова ощутил это пьянящее, ни с чем не сравнимое ощущение легкости. Впервые оно пришло в тот момент в бильярдной, когда он понял, что может управлять ими словно марионетками. Что он видит все ниточки, на которых подвешены их нехитрые чувства и желания, а значит, действия. Как раз тогда в комнату вошел Кевин, волоча за собой свисающие нити, и надо было их только легким движением подобрать. И уже через десять минут первая марионетка послушно двигалась. Ведь эти нити настолько очевидны, настолько легки в обращении… Алекс видел один лишь толстый канат под названием «страх» и то — дергал за него как попало. Иначе не потерял бы голос бедного Алана. А главное, Алекс не понимал, что и сам он не более чем марионетка.
Шахматная партия. Вот что это было. Привычная аналогия, придуманная теми, кто ничего не понимает во власти. Теми, кто вечно путает фигуры с шахматистами. Но в данном случае она пригодна. Только игра шла вовсе не с Крисом, не с Джоан и не с Алексом. Они были там, на доске. Фигуры-марионетки, воображающие себя игроками. А с другой стороны сидел благообразный опытный игрок, выдающий себя за болельщика. Один ход, другой, рокировка, отвлекающая защита… Пощечина… Размен фигур, рокировка, видимое игнорирование страшного вражеского ферзя… Просчитанная до мелочей многоходовая комбинация. Резкая, сминающая все на своем пути атака. Мат.
И все же это была пустяковая игра. Даже не разминка. Стены комнаты вдруг раздвинулись, затем мягко опали вниз, открывая бескрайнее клетчатое пространство. Там, полные наивной уверенности в своей свободе, словно на средневековых венецианских картинах, двигались человеческие фигуры. А где-то далеко, на другой стороне, смутным грозным силуэтом — второй игрок. Он всегда выигрывает. Его песочные часы неумолимы, так же как и его коса. Его невозможно обыграть. Но это не значит, что с ним нельзя сразиться. Только такое сражение и стоит того, чтобы на него тратить жизнь. Это понимали те, кто в прошлом решался на эту игру. Единицы, чьи имена навсегда остались в истории. Следы их даже самых древних партий до сих пор проступают в законах и границах, в языках и обычаях, в том, как люди мыслят и чему поклоняются. Они поняли правила игры, разглядели того единственного игрока, с которым стоит играть, поняли неотвратимость проигрыша — и все же не побоялись. И их дерзость, сплавившись с редчайшим врожденным талантом, принесла плоды, на которые большинство людей могут разве что смотреть с благоговейным трепетом. А теперь пришло время новой игры. Вся страна — это шахматная доска. Весь мир — это шахматная доска. Доска, на которой он еще сыграет невиданную историей партию.