Мат

— Не совсем понимаю, к чему это все было сказано, — произнес Алекс, когда Стелла замолчала, и возникла несколько натянутая пауза. — Уверен, что все эти границы никто переходить и не собирается.
— Вот и отлично, — Стелла взглянула на Майкла и откинулась на спинку стула.
— Разве что Крис все-таки организует тотализатор, и Пол поставит на себя, — добавил Алан.
— А тысячу по возвращении я бы получил, — мечтательно сообщил Пол, возводя глаза к потолку. — Никто не хочет предложить? А жаль…
— Интересная точка зрения, — проговорил Крис, очевидно имея в виду сказанное Стеллой. — Весьма интересная. Продолжим жеребьевку?
— Мне кажется, Стелла затронула важный вопрос, — сказал Майкл. — У кого-нибудь есть возражения?
— О чем ты говоришь? — удивился Кевин. — Давайте еще договоримся не поджигать дом. Разумеется, мы все с этим согласны. Я согласен, по крайней мере.
— В самом деле, — сказал Крис, — все же в своем уме. Зачем нам тут интриги разводить? Их что, на работе не хватает?
Майкл повел глазами по лицам.
— Да. Похоже, что все согласны. Хорошо, раз так, давайте продолжать.
Крис укоризненно покачал головой.
— Вопрос, конечно, любопытный, но давайте больше не будем отвлекаться. А то мы так до следующего утра не закончим. Так, что у нас там? — он повернулся к доске. — Алекс, значит, не будет. Кто следующий?
Джоан с едва заметным недовольством покосилась на Стеллу и потянула клочок бумаги из тарелки.
— Брендон, — объявила она.
— О моем прошлом можно с уверенностью сказать только одно, — начал Алан, — оно ничем не примечательно. — Он с подкупающей улыбкой развел руки. — Это обычное прошлое обычного отличника. Я бы мог, конечно, рассказать вам, где я родился, чем занимались в то время мои родители, в каком возрасте меня отдали в детский сад, с кем я там дрался, а с кем дружил, как звали мою первую учительницу, какие предметы мне нравились больше всех и в какой город мы переехали, когда мне было двенадцать лет. Но думаю, что это только лишний раз подчеркнет заурядность моей биографии. Кроме того, я не помню, ни с кем я дрался в детском саду, ни как звали мою первую учительницу. Я помню, правда, что изрядно тосковал по своей последней учительнице, и, по-моему, она была не против развеять эту тоску, но рассказ об этом стал бы попыткой завоевать дешевую популярность. Поэтому я не стану утомлять вас рассказами обо всех этих заурядных событиях и взамен расскажу вам о нескольких эпизодах. Эпизоды эти имеют непосредственное отношение к теме нашего курса и в то же время не должны навевать сон. Пожалуй, — он на мгновение задумался, — я даже не буду соблюдать хронологическую последовательность…
«Хорошо излагает, — думала Стелла, глядя на стройную фигуру, как всегда одетую в светлых тонах, — ничего не скажешь, хорошо. Четко, ясно, обаятельно, остроумно с этой свежей улыбкой, которая кажется более естественной, чем заученная улыбка Криса. Казалось бы, именно ему рассказ о прошлом ничего хорошего не сулит. У всех вокруг должно быть гораздо больше рассказов в запасе. Ну что интересного может сказать такой мальчик по сравнению с Робом или Брендоном? А он взял да и начал с этой самоиронии, с удара по тому самому больному месту. Сам же и сказал: нечего мне рассказывать. А теперь берет и выворачивает это наизнанку: нечего-то, конечно, нечего, а все-таки я ничем не хуже вас буду, даже в этой не самой удачной ситуации. И будете вы у меня слушать, и переживать, и смеяться. И поймете вы, что я лидер хоть куда, несмотря на свой юный возраст, а может, именно благодаря ему. Только что-то он слишком часто смотрит на Джоан. Иногда даже кажется, что рассказывает он все именно ей. Это он зря. На это многие обратят внимание. Интересно, что на Джоан посматривает не он один. Пол что-то тоже зачастил. Смотрят они, конечно, все, но эти двое на порядок активнее чем вчера. С чего бы это?»
— …И вот вообразите себе эту картину, — говорил Алан. — Моя первая встреча с такими важными клиентами. Директор наш там, два-три больших начальника, еще какие-то шишки. Встречаемся мы все в каком-то сверхшикарном клубе и начинаем вести умные разговоры о совместном бизнесе. Их трое и мы все. Еще должен приехать наш вице-през, но пока он задерживается. Я, конечно, особо вперед не лезу, но, когда вижу подходящий момент, вставляю что-нибудь умное. Все идет как по маслу, клиенты довольны, директор доволен, шишки довольны, народу мои сообщения нравятся. Наконец, приезжает наш главный. Вот, думаю, здорово, как раз я почву подготовил, в разговоре место занял, сейчас при нем и блесну. Он заходит, все ему навстречу встают, здороваются, знакомятся. Наших он знает всех, кроме меня, из клиентов — ни одного. И вот пожимает он всем руки, выслушивает имена, себя, разумеется, называет каждый раз… очень приятно… очень приятно… — Алан стиснул воображаемую руку. — После очередного клиента здоровается со мной, выслушивает мое имя и точно так же говорит: «Очень приятно с вами познакомиться». И тут… — Алан на секунду замолчал, — не знаю почему, но меня осеняет дикая мысль: «Он меня принял за одного из них!» И, неизвестно зачем, я ему поспешно сообщаю, что я — работник нашей компании. Он на меня долго смотрит, что-то там себе в уме обдумывает и говорит: «Несмотря на этот факт, мне все равно очень приятно с вами познакомиться». И все до последнего хихикают.
 
Стелла вместе со всеми усмехнулась. Еще немного самоиронии. Смотрите, какой я простой и человечный, и в какие забавные ситуации мне приходилось попадать. Сильная вещь эта самоирония, если, конечно, не перестараться и не превратить себя в шута. Интересно, он знает, где надо провести черту?
Он знал. Еще одна история представила его в смешном виде и теперь уже заставила сидящих перед ним расхохотаться. А потом смешные истории плавно перешли в другие, где он уже не совершал промахи, а принимал решения и преодолевал препятствия. И решения эти были весьма нетривиальными, и ситуации, в которых он оказывался, были непростыми, а порой и этически сложными. И он брал на себя ответственность, и рисковал, и стоял горой за своих людей, и даже иногда навлекал на себя гнев начальства тем, что шел нехожеными путями. Он знал не только, где надо провести первую черту, но и где должна проходить следующая. И в какой-то момент эти драматические истории тоже прекратились, и на смену им пришли другие, в которых он совершал ошибки, но ошибки эти впоследствии чудесным образом оборачивались победами. Он знал многое, а что не знал, то чувствовал, и когда его речь завершилась, они все зааплодировали, хотя, спроси их час назад, возможно ли такое, они бы разве что усмехнулись в ответ. И он глянул еще раз на Джоан, и пошел к своему месту — стройный, ужасно юный и очень уверенный. А Джоан улыбнулась загадочной улыбкой, в которой, впрочем, он не нашел ничего загадочного.
А вот выступавшей за ним Стелле аплодисменты сорвать не удалось, хотя после Алана она на это рассчитывала. Вначале было все хорошо — и история о девочке, которую дергали за косички, и отдых в летнем лагере (тут опустила самые интересные подробности), и школьная история с прогулявшим занятия классом. Рассказ об увлечении айкидо даже вызвал бурное оживление, и ей показалось, что Роберт впервые взглянул на нее с интересом, когда она намеренно употребила несколько малоизвестных терминов. Но к середине речи что-то пошло не так. Только было наладившийся контакт с аудиторией начал стремительно тончать и минут через десять исчез вовсе. Стелла не могла понять, почему это произошло, но ясно видела, что участники курса слушают ее с холодным, вежливым вниманием — и без капли заинтересованности. Нет, разумеется, они не перестали приветливо улыбаться, — чего стоила одна улыбка Криса. Но улыбки эти были притворными — она видела это так же ясно, как если бы они глумливо смеялись.
Только выражение лица Брендона осталось тем же, да пристальный взгляд Роберта не изменился.
И от этого она лишь разозлилась. А разозлившись, она стала именно такой, какой показалась им после странно прозвучавшей фразы о зарвавшемся властолюбце, — жесткой, решительной и бескомпромиссной. Вызывающей в лучшем случае уважение, но никак не симпатию. Чертовой бабой. И вот такой чертовой бабой она проговорила остаток своего выступления, едва ли не свирепо улыбаясь и с трудом скрывая свое раздражение. Идя на место, она думала лишь об одном: «Теперь эти паршивцы за меня ни за что не проголосуют».