Страна мужчин (СИ)

— Он страдал, — мрачно сказал Джаред, и Дженсен подумал: «Так, нафиг Байрона».
Так что это был тупик. В двадцать два года обучаемость уже не та, что в тринадцать, и научить думать того, кого старательно от этого ограждали всю жизнь, было не так-то просто.
Но Дженсен, сам о том не подозревая, был хорошим учителем. Он нутром понимал, что главное — это верить в своего ученика.
Он сменил тактику. Теперь Джаред получал задание прочесть только одну книгу в день — и сразу повеселел, потому что это отнимало у него всего несколько минут, и всё остальное время он, как обычно, мог торчать в своём любимом гараже. Ещё через пару дней Дженсен понял, что и этого было слишком много, Джаред просто забивает пыльные полки пыльными знаниями, а толку не прибавляется. Они сбавили темп до одной книги в три дня: в среду Джаред читал, а со четверга по воскресенье, когда у Дженсена было время, они подробно и не спеша разбирали и обсуждали прочитанное. Это позволило заодно Дженсену и самому перечитывать то, что он задавал Джареду, чтобы освежить впечатления. И вот тогда дело пошло на лад, причём резвее, чем Дженсен надеялся. Джаред легко и цепко улавливал суть, если знал, с чем её соотнести в своей системе представлений и ценностей. Дженсен помогал ему нащупать такой ориентир, и чем больше Джаред читал, тем быстрее и легче постигал новое. Через два месяца таких занятий они уже вовсю изучали Ницше, и чуть не поругались, обсуждая идею о сверхчеловеке. Джареду она казалась очень яркой и актуальной даже полтысячи лет спустя, а Дженсен считал её средневековым мракобесием и расизмом. Они так далеко зашли в пылу спора, что стали кричать друг на друга, так что Мэлвин заглянул в проекторский зал и посмотрел на Дженсена с немым упрёком, которого Дженсен, конечно же, не заметил.
Они опять были счастливы, только теперь по-другому. Прежде близость между ними была непрочной, неуверенной — их просто тянуло друг к другу, несмотря на все различия, и они пытались как-то это утрясти. А теперь оказалось, что различий меньше, чем они думали поначалу. Ну разве что за вычетом того, что относительно Ницше к общему знаменателю они так и не пришли.
А ближе к ночи, наговорившись, наспорившись и насмеявшись, они отправлялись в постель. Иногда сверху был Дженсен, иногда Джаред, но чаще они менялись несколько раз в течение одной ночи, одной длинной, сладкой, нежной ночи, и тогда металлопластик и хром вокруг них исчезали, и опять шелестела трава и светило солнце. В Заповедник они больше не ездили ни разу — Дженсен не предлагал, а Джаред не просил. Они оба молча решили, что то место, их место, должно остаться неприкосновенным: там всё для них по-настоящему началось, и это была их святыня, которую они боялись потревожить повторным визитом. Первый раз бывает только в первый раз.
Но второй, десятый, двухсотый разы были ничуть не хуже. И когда они опять целовались, сплетались, вбивались, кончали, стонали и засыпали рядом, не имело никакого значения, кто из них сверху, а кто снизу, кто недоученный гений, а кто — заурядный сын влиятельного папаши, кто хозяин, а кто раб.
========== Глава шестая ==========
— И это они называют помидорами, — сказал Генри, разглядывая ломтик бледно-красной мякоти, наколотый на поднятую вилку. — Прозрачные, как полиэтилен, и на вкус, как резина. С тем же успехом могли бы просто подавать подкрашенную синтетику. Хотя, — добавил он, усмехнувшись и опуская вилку, — за синтетику вдесятеро драть не получится.
Дженсен рассеянно кивнул, думая о том, что Джареду никогда не доводилось есть натуральных продуктов — пусть даже таких «псевдонатуральных», как называл их Генри. В Заповеднике была сельскохозяйственная зона, где выращивались настоящие овощи и фрукты, но доступны эти изысканные деликатесы были лишь небольшой части населения Элои — тем, кто был готов отвалить за один помидор сумму, равнозначную тридцати килограммам питательной смеси. Практически вся пища на станции, доступная рабам — и даже большинству граждан, хотя граждане по определению не бывали бедными, — делалась из синтезированных белков, жиров и углеводов с витаминными и вкусовыми добавками. Каши, лепёшки, желе, котлеты, выпечка — всё делалось из этой смеси, и, питаясь её всю жизнь, большинство даже не задумывалось, что можно вот так взрезать ножом на тарелке нежную красную кожицу, обнажить упругую розовую мякоть, обмакнуть кусочек хлеба в сок, стёкший на тарелку. Хлеб, кстати, тоже выпекался из настоящей, несинтезированной муки. Да уж, «Открытое небо» не зря считалось таким роскошным местом.
 
А Джаред даже и не подозревал о нём. Не подозревал о том, что такое естественная пища. Дженсен подумал, что надо будет как-нибудь разориться и заказать Пейну ужин из натурпродуктов. Полноценный ужин, дома, только для них двоих. Можно даже при свечах.
— Как твои дела, Дженсен?
Дженсен оторвал взгляд от разрезанного помидора на своей тарелке и посмотрел на Генри. Они сидели друг напротив друга за маленьким круглым столиком, покрытым кружевной скатертью. В ресторане было почти безлюдно, и тишину нарушали только их голоса, стук приборов и негромкое звучание пианино. Оно тоже было настоящим, механическим, словно явившимся сюда прямиком из двадцатого века, и сидевший за ним раб наигрывал мелодию, которая была ровесницей тех давно ушедших времён.
— Мы давно не виделись, — продолжал Генри, поглядывая на Дженсена через стол. Дженсен знал этот взгляд — в прежние времена он означал, что Генри вот-вот накроет его руку своей, а ещё через полчаса они окажутся возле какой-нибудь горизонтальной поверхности, и Генри, скорее всего, будет сверху. Это был взгляд самца, который хотел покрыть другого самца. Дженсена этот взгляд всегда возбуждал, так, что сидеть становилось неудобно.
Но это было раньше.
— Правда? Да, вроде и впрямь давно, — сказал он, убирая руку со стола. Генри проводил его движение взглядом и опять посмотрел Дженсену в лицо.
— И не созванивались больше месяца.
— Хм, — Дженсен поднёс к губам салфетку, притворяясь, будто откашливается. — Я был… немного занят. Правление постановило расширить восьмой квадрант Заповедника, а я там как раз был одним из главных проектировщиков этого сектора, так что они сразу кинулись ко мне.
— Да, ты у нас просто нарасхват. Золотые руки, золотая голова, золотой член.
Так, а вот это что-то новенькое. Ревность? Дженсену стало смешно. Они с Генри постоянно встречались больше трёх лет, но никогда не отчитывались друг перед другом в случайных интрижках. Это было просто нелепо — ведь они оба были свободными гражданами, и ни один из них не принадлежал другому.
— У меня никого не появилось, если ты об этом. Я бы сразу тебе сказал.
— Хочется верить, — произнёс Генри, и помолчав, добавил: — Я слышал, ты много времени проводишь с каким-то рабом. Ты его вроде бы недавно купил?
Дженсен пристально посмотрел на него. Генри улыбался, но улыбка была слишком вежливой, настолько вежливой, что в ней улавливалась тень оскорблённой гордости. Ах, вот оно что…
— Да, купил, — Дженсен снова взялся за вилку и подцепил ею листик салата. — Он автомеханик. Кто-то должен присматривать за гаражом, в том числе и за твоим «фокстротом».
— [i]Твоим[/i] «фокстротом». Это был подарок.
— Хочешь, чтобы я его вернул? — внезапно спросил Дженсен.
Повисла неприятная тишина. Дженсен тут же пожалел о сказанном. Он не хотел ссориться с Генри, особенно после того, как чуть ли не полгода отлынивал от давным-давно обещанного ужина.
— Расскажи мне про этого раба, — после долгой неловкой паузы сказал Генри. — Говоришь, автомеханик? Хороший? Где ты его нашёл?
— Да, очень хороший. Купил его у Джеффа Моргана.
— Это тот, что держит мастерскую на Семьдесят Третьем?
— Он самый.
— Я его знаю. Он лечит у меня бессонницу, — Генри улыбнулся, словно собирался сказать что-то забавное. — Я ему всё время говорю, что с такими нервами он не только бессонницу, но и язву, и инсульт наживёт. Жутко вспыльчивый мужик, хотя задницу подлизать умеет получше многих. Но это только пока ты ему полезен. А с рабами чуть что — сразу за кнут. По-моему, ему это доставляет удовольствие.