Страна мужчин (СИ)

— Вам в Инкубаторе, наверное, говорили о женщинах, — сказал он, и Джаред, не открывая глаз от голограммы, медленно кивнул. — Не показывали их, конечно. Но говорили, что на Земле, до катастрофы, люди делились на два пола. Мы — мужчины, а ещё были женщины. В результате сексуального акта между этими двумя полами происходило зачатие потомства и дальнейшее размножение вида. Но в конце двадцать третьего века, незадолго до того, как была построена «Элоя», на Земле возник вирус, который потом назвали генофагом. Про него вам должны были тоже рассказывать.
— Да, — Джаред наконец оторвал взгляд от кружащейся картинки и посмотрел на Дженсена. — Он как-то влиял на ДНК, уничтожал все здоровые клетки в организме. Болели только женщины.
— Не просто болели. Умирали. Смертность была стопроцентной, и заболеваемость — тоже. Если у человека есть Х-хромосома, он гарантированно заболевает. А Х-хромосома есть у всех. Я тоже заражен. И ты. Все заражены — никакого средства от этого вируса найдено так и не было. Но у нас с тобой есть Y-хромосома, которая, по счастливому для нас совпадению, связана с выработкой антител. Поэтому мы с тобой, хотя и носим вирус в себе, никогда не заболеем. Генофаг убивал только женщин, и он убил их всех.
— Потому и создали Центр Размножения, — тихо сказал Джаред.
Дженсен сжал зубы.
— Да. Когда строили станцию, вирус ещё был не так агрессивен, и хотя смертность оставалась стопроцентной, но заболеваемость не набрала даже десятой части своей силы. Болела, а как следствие и умирала, одна женщина из пяти — достаточно, чтобы забить тревогу в галактическом масштабе и построить исследовательский мега-центр, не особо выбирающий методы. На Элое, в числе прочего, пытались победить генофаг. Прошло ещё сто лет, прежде чем стало ясно, что он непобедим — вирус мгновенно адаптируется к любой перемене условий. И кое-кто на Земле уже тогда понимал, что через пару десятилетий женское население попросту вымрет. Поэтому встал вопрос о том, как обеспечить дальнейшее существование человеческого вида — без самок. И это вторая задача, которой занимался НИЦ на Элое.
— Инкубатор, — проговорил Джаред. Он произносил это слово с нажимом, как говорят о давно покинутой, нелюбимой, ненавистной даже, но всё-таки родине.
— В Инкубаторах происходит искусственное оплодотворение клонированных яйцеклеток сперматозоидами здоровых мужчин. Генофаг активизируется только тогда, когда уже сформирована нервная система. Поэтому женские эмбрионы погибают ещё на начальной стадии развития, но отдельная яйцеклетка вполне жизнеспособна. Клонировать людей мы так и не научились — и слава богу, по-моему, — но клонировать несколько миллионов яйцеклеток в год нам под силу. Конечно, эти яйцеклетки хранятся, как наибольшая драгоценность, потому что пополнить запасы нам негде. Те, которые используются сейчас, сохранились на Элое ещё с той поры, когда была построена станция. Нашим матерям — и твоей, и моей — по триста лет. Но помимо затрат на хранение и оплодотворение яйцеклеток, нужно также создать для эмбриона условия созревания и роста, потом нужно извлечь его из барокамеры, заботиться о его нуждах до тех пор, пока он не станет самостоятельным индивидом… Всё это отнимает много лет и довольно много денег.
— Я знаю, — убито сказал Джаред. — Одна особь обходится Центру размножения в сто тысяч долларов. Столько тратит государство, чтобы каждый из нас появился на свет. Это затраты на энергию от солнечных батарей, которую, не будь нас, можно было бы потратить иначе — расширить станцию, улучшить условия жизни, да просто растратить… Я знаю, господин, нам всё это очень подробно объясняли.
Он всё-таки расстроился, да так сильно, что опять назвал Дженсена «господином». Дженсен протянул руку и погладил его по щеке тыльной стороной ладони. Джаред вздохнул, закрывая глаза, и устало потёрся лицом об его пальцы.
— На самом деле, Джаред, — сказал Дженсен, стараясь говорить как можно мягче, — на одну только энергию для поддержания барокамеры и всего прочего, что нужно для выращивания одного человека в Инкубаторе, тратится всего десять тысяч долларов. Ещё какая-то сумма уходит на ваше содержание, питание и обучение. Но всё равно в общем это гораздо меньше, чем вам говорят.
 
— Но… — Джаред посмотрел на него удивлённо, не понимая. — Почему тогда…
— Потому, что труд раба в среднем оценивается в семьдесят долларов в месяц. Если раб трудится очень усердно, и хозяин у него попадается очень щедрый, эта сумма может быть удвоена или даже утроена. Но даже при самом оптимистичном раскладе, раб должен трудиться семьдесят лет, не покладая рук, ничего не тратя на самого себя, чтобы только вернуть государству те деньги, которое государство якобы вложило в его появление на свет. Вы все рождаетесь в долг, это правда, но долг не так велик, как вас пытаются убедить. Хотя это не имеет значения — официальные цифры всё равно не переспоришь.
— У нас некоторые мечтали, что смогут выкупить себя, — внезапно сказал Джаред. — Когда-нибудь. Учителя нам говорили, что это стимул хорошо учиться. Высококвалифицированных специалистов покупают государственные компании, и платят они гораздо больше, чем частные лица…
— Враньё. Государственные компании не платят ничего. Да государство вообще заставляет хозяев платить рабам хоть какую-то зарплату только потому, что так с неё можно содрать дополнительный налог. Вы рождаетесь для рабства, и с вас же ещё дерут налоги.
— Я никогда не слышал, что….
— Конечно. Потому я тебе всё это сейчас и рассказываю. Ты имеешь право знать. В Инкубаторе об этом не распространяются.
Джаред опять посмотрел на девушку, по-прежнему танцевавшую посреди зала. Дженсен нажал кнопку, и девушка замерла, вскинув руки над головой и обнажив свои крутые высокие груди. Как и все, родившиеся на Элое, Дженсен видел женщин только на голограммах. Но всё равно он знал, знал откуда-то, что она красива. И это знание отдавалось ноющим чувством в животе и паху — то ли вожделением, то ли болью, то ли глухой тоской.
— Нравится? — тихо спросил он.
Джаред склонил голову набок. Облизнул губы.
— Да… наверное. Не знаю. Он… она странная.
— У тебя на неё встаёт?
Джаред вскинул на него изумлённый взгляд.
— Н-нет. Вроде нет. А должно?
Дженсен выругался про себя. Ну вот. Доволен? Собственно, для того он и затеял всю эту лекцию с наглядным материалом — хотел узнать, почувствует ли Джаред при виде обнажённого женского тела то, что чувствовал он сам. И если да, то каково будет Дженсену с этим. Не станет ли он… ну… ревновать.
Чёрт, у него прямо кишки свело, пока он ждал от Джареда ответа. И ему не нравилось, как Джаред пялился на это мясистое тельце — ну совсем не нравилось! Хотя он прекрасно понимал, что там и правда есть на что посмотреть… Но всё равно, он не хотел, чтобы Джареду нравилось. Хотел быть уверен, что не понравится. Для этого и показал.
Чёрт, похоже, он уже окончательно запутался.
Дженсен повернулся и выключил голограмму.
— Ну, теоретически, ещё как должно, — сказал он, стараясь говорить весело. — Встретьтесь вы лет на триста раньше, ты с ней мог бы сделать симпатичного маленького Джареда.
— А ты?
— Что я?
— Ты бы мог с ней сделать симпатичного маленького Дженсена?
«Я бы попробовал», — подумал Дженсен, но вслух сказал:
— Какая разница? Её нет. И никогда не будет, судя по всему. В Инкубаторах давно оставили попытки вырастить женский эмбрион. Только парни. Страна мужчин.
— Мир чего-то лишился без них, да? — спросил Джаред, кивая на место, где минуту назад танцевала девушка. Место, которое осталось пустым.
Вопрос оказался для Дженсена неожиданным, так что он растерялся и не смог ответить. Так он на это, по правде, не смотрел. Хотя…
— Ну, судя по тому, что можно прочесть в старинных книгах, мир потерял не так уж много. Истерики, капризы, вечные отказы в сексе из-за головных болей и менструаций…
— Менструаций?
— Долго объяснять. Похоже, это были красивые, но глупые и склочные создания, годившиеся только на то, чтобы вынашивать себе подобных. По крайней мере, я без них обделённым себя совершенно не чувствую.