Страна мужчин (СИ)

— Нет, не всё, — сказал Дженсен. — Дальше было самое важное.
Он нажал на пару клавиш. Тёмную площадку перед ними залил широкий столб белого света, в котором возникло и развернулось, как распускающийся цветок, трёхмерное изображение станции «Элоя» — в цвете, во всех мельчайших подробностях и масштабе один к тридцати тысячам. Изображение было похоже больше на макет виртуозной работы, чем на картинку. Джаред, задохнувшись от восхищения, подался вперёд и вытянул руку, чтобы потрогать.
— Палец провалится, — предупредил Дженсен. Джаред всё равно потрогал, убедился в правдивости его слов и с разочарованным вздохом отстранился. Дженсен понимал его восторг — станция и в самом деле была шедевром технологической мысли, а её гладкие, обтекаемые, идеально сбалансированные линии радовали глаз. — Это Элоя, такая, какой она была на момент потери связи с Землёй. А вот такой она стала через пятьдесят лет. — Голограмма исчезла, и на её месте возникла новая — та же самая станция, но уже гораздо менее красивая и гармоничная в своей строгой простоте, покрытая множеством хаотично разбросанных наростов и пристроек, размещённых безо всякого плана и системы. — А вот такой — через сто. — Следующее изображение показало объект, заметно разросшийся во все стороны, похожий на ощерившегося ежа. — А вот такая она сейчас.
Последняя голограмма исторгла у Джареда изумлённый вздох. Он, конечно, видел современные внешние изображения станции — в Инкубаторной пропаганде подрастающий молодняк пичкают эффектными картинками с утра до ночи. Но голограмма — это совсем не то, что плоская фотография или даже 3-D изображение. Она создавала визуальный образ, передающий все подробности объекта с мельчайшей точностью, и больше того — могла передать то, что заложено в объекте: силу, мощь, огромную подавляющую энергию, словно впаянную в эту гигантскую махину вместе с проводами. От неё веяло величием, а ещё — тяжёлой предопределённостью. Огромный металлический мир, медленно вращающийся вокруг мёртвой планеты в яростных лучах чужого солнца. «Последний оплот человеческой расы во всём бесконечном космосе». Опять пропаганда, и на сей раз она, может статься, не врала. То, что Элоя выжила, потеряв связь с Землёй, было в равной степени заслугой её расположения, особенностей ближайших к ней астрономических тел — и огромной удачей. Остальным форпостам человечества в космосе куда как меньше повезло.
Дженсен вернул предыдущие изображения, уменьшив масштаб, и расположил их в ряд. Первоначальная, маленькая и изящная станция «Элоя» была раз в пятьдесят меньше своей гигантской наследницы, чернеющей в столбе белого света.
— Сперва станцию достраивали хаотично, — продолжал Дженсен. — Пара блоков тут, пара отсеков там. Специалистов по космостроению на Элое не было, и эти горе-строители чуть не свалили станцию с орбиты, но вовремя внесли поправки, и все последующие пристройки учитывали баланс между массой станции и гравитацией планеты. Изначально уровней было всего десять, а не сто пятьдесят, как сейчас, и никаких «полос» на них не было — собственно, то, что сейчас мы называем Первой полосой на каждом уровне, было целым уровнем в те времена. Огромная работа — вокруг имевшегося ядра мы фактически построили искусственную планету, которая смогла бы стать нам новым домом. Ну или хотя бы некоторым из нас.
Дженсен снова щёлкнул клавишей, и образы станции исчезли, сменившись трёхмерной моделью длинного коридора со множеством одинаковых дверей. В каждой двери было небольшое отверстие, защищённое силовым полем. За полем смутно виднелись человеческие фигуры.
Джаред вздрогнул, увидев этот коридор. Дженсен искоса посмотрел на него.
— Что-то напоминает, да?
— Это же… это…
— Теперь это Инкубатор. Зона финального содержания, если не ошибаюсь. Отсюда вас отправляют на последние тесты, а потом — на Рынок. Джаред, это было самое первое помещение, построенное на «Элое», когда она была ещё только земной станцией. Это место было всегда. Мы все родом из него, не только такие, как ты.
 
— Но как же… — начал Джаред, и Дженсен перебил его, избавив от последний сомнений:
— Всё правильно. Это была тюрьма. «Элоя» только по документам значилась как научно-исследовательский центр. На самом деле сюда отправляли по тайным приговорам особо опасных преступников без права апелляции. Смертная казнь была менее строгим приговором, её присуждали убийцам и насильникам. А государственные преступники, те, кто протестовали против режима или покушались на верхушку Общеземного Конгресса, отправлялись прямиком сюда. Над ними проводили эксперименты… я толком не знаю, какие, но это была не только апробация новых лекарств от СПИДа и водяной чумы. И теперь представь: Земля взрывается нахрен, и вот такие-то отборные особи, цвет человеческой расы — преступники и садисты-учёные — становятся последним ростком земной цивилизации. Сразу после катастрофы, когда стало ясно, что никакой помощи не будет, и Элоя теперь сама по себе, эксперименты прекратились. Нужно было вывести станцию на полное самоснабжение, прежде всего в том, что касалось систем жизнеобеспечения. Надо было усилить и оптимизировать работу солнечных батарей, а для этого требовались специалисты, которых не было среди персонала НИЦ, но пара таких парней оказалась среди заключённых. Они пошли на сделку, потому что жить хотели все. Но кто-то придумывал, а кто-то должен был выполнить опаснейшие работы в открытом космосе. Как думаешь, кого погнали на эту работу?
— Заключённых, — проговорил Джаред, не отрывая взгляд от коридора, колышущегося в столбе белого света. Дженсен запоздало подумал, что, увлёкшись лекцией, вызвал у Джареда неприятные воспоминания. Он наверняка отлично помнил, как сам сидел в одной из этих камер — ведь прошло только девять лет. Дженсен выключил картинку и щёлкнул пальцами, привлекая внимание Джареда.
— И пошло-поехало. Те, кто были в числе сотрудников НИЦ и смотрителей тюремных блоков, быстро заняли в новом формирующемся обществе высшую ступень. У них было оружие и полный контроль над всеми системами станции, так что они оказались в заведомо выигрышном положении. Тем из заключённых, кто хотел жить, пришлось сотрудничать на таких условиях, которые им ставили. Случались бунты, конечно, была парочка попыток переворота, но они все провалились. Уже через десять лет общество на Элое оказалось поделено заново — теперь не на исследователей и их подопытных кроликов, не на тюремщиков и заключённых, а на хозяев и рабов. Хотя, в сущности, сменилось только название.
Он опять включил голограф, запустив один из пропагандистских фильмов, которые Джаред наверняка видел в Инкубаторе. Огромный безбрежный космос, и в нём — крошечная искорка рядом с раскалённым красным шаром. Элоя. «Мы одни во Вселенной, и мы должны держаться вместе».
— Но самое главное, Джаред, не это. Главное — вот.
Картинка опять мелькнула — и Джаред разинул рот. Дженсен его понимал — он и сам в первый раз прореагировал точно так же, а потом долго ходил кругами, борясь с желанием всё-таки потрогать, хотя и знал, что палец провалится сквозь пустоту.
На сей раз в столбе белого дыма оказалась не техника. Это был человек. Но… очень странный человек. Он был стройнее и тоньше большинства мужчин, черты его лица были мельче, а волосы — длиннее и пышнее. И самое главное — пропорции тела. Они были абсолютно неправильными: узкие плечи и широкий таз, округлые бёдра, тонкие ноги, ещё сильнее сужающиеся к стопам, которые тоже были очень маленькими, так же, как и кисти рук. Полное отсутствие кадыка и половых органов, и наиболее странное — два непонятных нароста на грудной клетке, в виде гладких полусфер, спускающихся примерно до четвёртого ребра. Венчались сферы сосками, которые были крупнее и темнее, чем соски людей.
— Что это? — изумлённо спросил Джаред, и Дженсен ответил:
— Это — женщина.
— Это — женщина, — эхом откликнулась голограмма — голос у неё был высокий, сладкий и певучий, как музыка. А потом легко оттолкнулась и, засмеявшись, закружилась, раскинув руки и подпрыгивая, легко, почти невесомо, как будто умела летать. Длинные светлые волосы развевались вслед её кружению, смех звенел, удивительное белое тело блестело и сияло в отсветах голографического света. Дженсен выключил звук, молча следя за Джаредом, неотрывно смотревшим на это фантастическое видение. Он помнил — слишком хорошо помнил — что испытал, увидев [i]её[/i] в первый раз.